Страница 43 из 88
После этого на монгольской стороне пошли споры среди полководцев, не следует ли тут же пойти на штурм. Разумеется, он закончился бы еще одной кучей трупов, но с куда меньшим стратегическим смыслом, при этом вызвав у потенциальных подданных ниже по реке понятное отвращение к монголам. Однако у Ариг-хайи были на этот счет собственные мысли. Он лично подошел к подножью стены и позвал градоначальника Лу Вэнь-хуаня. «Вы много лет удерживали город с отрезанной армией, — крикнул он (надо полагать, через переводчика). — Но теперь перекрыты подходы даже птицам небесным. Мой повелитель хан очень восхищен вашей преданностью, и если вы сдадитесь, он даст вам почетный пост и щедрую награду. Можете быть уверены в этом, мы определенно не убьем вас».
Лу, «подозрительный как лис», заколебался. Ариг-хайе пришлось взять в руки стрелу и четырежды повторить клятвенное обещание. В конце концов Лу поверил ему и 17 марта 1273 года сдал город монголам. Слово свое Ариг-хайя сдержал. Лу Вэнь-хуань мгновенно сделался изменником в глазах сунцев и принял высокий пост в стане Хубилая. Он окажется весьма ценным активом в грядущей кампании.
Значение этой победы трудно переоценить. Если империя Сун была замком, то Сянъян — подъемным мостом к нему. Он не только открыл в военном плане дорогу к сердцу империи Сун, но и начал подрывать работу правительства. В Ханчжоу попал в беду первый министр Цзя Сыдао — старый противник Хубилая по осаде Учана, богатый политик, любивший сверчков и их драки. Отчасти виновен в этом был он сам, поскольку скрывал правду от сунского императора — или, во всяком случае, так все считали, что ничуть не меньше вредило боевому духу. История эта разворачивалась примерно так.
В 1270 году император спросил Цзя, правда ли, что осада длится вот уже три года. «Северные войска уже отступили, — ответил Цзя. — Но кто сказал об этом Вашему величеству?» «Одна из моих наложниц», — был ответ. Согласно официальной сунской истории, Цзя выяснил, кто именно из нескольких сотен девушек при дворе нашептывает императору лишнее, обвинил ее в каком-то не зафиксированном анналами преступлении — наверное, в измене родине — и вынудил покончить с собой. Император явно не скучал по бедной девушке, но придворные отметили произвол Цзя, и среди горожан стали распространяться анекдоты и насмешливые песни о нем. После этого хроники гласят, что «никто не смел говорить о делах на границе», а это означало, что новость о падении Сянъяна поразила императора и его двор не хуже ядра, выпущенного из мусульманской катапульты.
Благодарный Хубилай наградил Исмаила 250 таэлями серебра — 325 унций или 9 кг, что в наше время потянет всего на 2000 долларов, но тогда было эквивалентно примерно десятилетнему доходу ремесленника. Этой суммы хватило бы для покупки поместья, будь у него на это время. Однако времени у него не было — во-первых, потому, что его также назначили главой местных мусульманских артиллеристов, а во-вторых, потому, что на следующий год он заболел и умер. Однако дело его продолжало жить. Пост и мастерство Исмаила унаследовал его сын Абу-Бекр, начав династию, которая продолжалась почти до конца династии Юань. Отныне его великое создание было известно не только как мусульманская (хуй-хуй), но и как «сянъянская катапульта».
Это была одна из самых знаменитых осад в китайской истории — настолько знаменитая, что Марко Поло прослышал и с большим удовольствием рассказал о ней. Вся беда в том, что к тому времени, когда Марко принялся диктовать записки о своих приключениях, он явно уже столько раз рассказывал эту историю, что успел вписать в нее важные роли для себя, своего отца и дяди. Его отчет об осаде «Сайанфу», мягко говоря, грешит искажениями. Многим ученым он кажется вопиющим образцом самовосхваления. Скажем откровенно: Марко попросту врет.
Вот как писатель-призрак Марко, романист Рустикелло, записал на свой псевдо-доверительный лад то, о чем рассказывал ему Марко, когда они оба сидели в тюрьме Генуи лет через 25 после события (цитируется по изданию Юль-Кордьера 1903 года с его очаровательными архаизмами):
«Скажу вам по правде, после того, как вся область Манги покорилась, этот город не сдавался три года.[55] Всякий раз, когда войско великого хана приходило сюда, останавливалось оно на севере; а с других сторон вокруг города было большое и глубокое озеро. Только с севера войско великого хана могло обложить город, а с других сторон по воде жителям подвозилось продовольствие.[56] Никогда бы города не взять, не случись вот что: три года осаждало войско этот город и не могло его взять, и было это досадно рати. Говорили тут Николай, Матвей и Марко: „Придумаем вам снаряд овладеть городом“. Ратные люди согласились и слова эти передали великому хану. Пришли к великому хану гонцы из войска и докладывают, что обложением города не взять, подвозят туда продовольствие с таких-то сторон и помешать этому нельзя. А великий хан повелел взять город во что бы то ни стало. Говорили тут два брата и сын, господин Марко: „Великий государь, есть у вас мастера, делают они такие снаряды, что большие камни бросают; не выдержит этот город; станут машины бросать камни, тут он и сдастся“. Согласился великий хан и повелел как можно скорее изготовить те снаряды.
Были у братьев в услугах немец да христианин-несторианец — хорошие мастера. Приказали им братья построить две-три такие машины, чтобы бросали камни в триста фунтов. Построили мастера две отличные машины; приказал великий хан отвезти их к войску, что осаждало Саианфу и не могло города взять. Пришли туда машины, установили их: татары глядели на них, как на великое в свете чудо. Что же вам сказать? Уставили машины и бросили камень в город; ударился камень в дом, рушит и ломает все, наделал шуму страшного. Увидели жители такое неслыханное бедствие, изумились, испугались и не знают, что говорить им и что делать. Собрались на совет, а как спастись от этого снаряда, не придумали. Стали они тут говорить, что если не сдадутся, так все погибнут; посоветовались, да и порешили всячески сдаваться. Послали сказать военачальнику, что сдаются и хотят быть под великим ханом. Принял их военачальник и согласился, а город сдался. По милости Николая, Матвея да Марко вышло так, и немалое то было дело».
Рассказ хороший, но с большими изъянами. Юный Марко, которому был тогда всего 21 год, добрался до двора Хубилай-хана только в 1275 году, через два года после окончания великой осады. Ни он, ни его отец и дядя никоим образом не могли иметь никакого отношения к разработке катапульты, и у Марко на деле нет оправдания для вписывания в историю семейства Поло и вымарывания Исмаила и Ала ад-Дина. Все это дело дурно пахнет и сильно отдает эгоцентрической фантазией — никаких подробностей об устройстве требушетов, какие-то безымянные «помощники», которые нигде больше не фигурируют, никаких упоминаний о Фаньчэне, одни туманные общие слова о Сянъяне.
Что ж, он (или его писатель-призрак) любил драматизировать повествование — о чем свидетельствует наглое утверждение относительно Янчжоу: «Господин Марко Поло, тот самый, о ком говорится в этой книге, три года управлял этим городом по приказу великого хана». Тем не менее, он им не управлял — в источниках приводятся списки всех наместников, и его среди них нет. Тут можно сказать лишь одно: это отнюдь не первый и не последний случай, когда правда (которая преобладает у Поло) была оттеснена в сторону писателем-призраком, в жажде шумного признания шептавшим ему на ухо: «Брось, Марко, никто ведь никогда не узнает!»
Нужно сделать пару замечаний в пользу Марко. Во-первых, многие писатели, критикующие его за искажение правды, похоже, думают, будто он притязает на участие в осаде. Это неверно. И замысел, и постройка катапульты происходят исключительно при дворе Хубилая в Ксанаду, где он, как я полагаю, как раз впервые услышал эту историю и сделал ее своей. А во-вторых, претензия на службу наместником Янчжоу фигурирует только в пяти первых изданиях его труда, которые все до единого являются искаженными версиями утраченного оригинала. Поэтому, наверное, при работе над книгой совесть у Марко все-таки не молчала.
55
На самом деле Манги — т. е. империя Сун — пала в 1279 году, через шесть лет после окончания осады. (Прим. авт.)
56
К северу от города протекала река Ханьшуй. Трудно представить, как кто-то мог подойти к нему с этого направления. (Прим. авт.)