Страница 64 из 77
Проведя час со мной и ребенком, она пожелала видеть весь штат, сопровождавший в ту минуту юного короля. Как всегда, была любезна со всеми, а уж с кормилицею так приветлива, что та сказала, садясь в экипаж:
— Ах ты Господи, до чего же она ласковая! Она мне за четверть часа полюбилась больше, чем „Другая“ за полгода».
«Бедная Жозефина!..»
Наполеон. Май 1812.
Великая Империя — в зените, но цел только фасад здания, по которому уже пробежали трещины. Близится «начало конца»[170]. А покуда карточный домик еще не рухнул, слава Наполеона пылает последним пламенем. В Дрездене перед походом на Россию целая толпа более или менее суверенных королей, герцогов и князей окружает две императорские четы — французскую и австрийскую. Когда садятся за стол, Наполеон не снимает шляпу, хотя у всех головной убор в руке, даже у императора Франца. Правда, он ведет к столу свою дочь Марию Луизу.
Евгений, заехавший в Париж перед тем как возглавить IV корпус Великой армии, добился, чтобы его мать отправилась наконец в Милан. Она же столько раз обещала ему это. Августа вновь в тягости. Почему бы бабке не заменить отца, который будет далеко? Жозефина соглашается без особого восторга. В Мальмезоне ей так уютно, а в Милане, во дворце вице-короля та же скука, что при любом дворе, тем более иноземном. Она ставит одно условие — путешествовать под чужим именем, и Евгений предупреждает жену:
«Она прибудет инкогнито, затем примет всех представленных ко двору: сначала власти, затем дам с их мужьями. Власти будут допущены к ней так же, как ты принимаешь их по обычным воскресеньям. Поэтому ни Сенату, ни Государственному совету, ни Суду нет нужды представляться в полном составе: всех представят и назовут тебе и императрице, как это делается у тебя по воскресеньям. Тем самым удастся избежать речей. Словом, ты поняла: всем приглашенным передают, когда им прибыть, сперва впускают министров, потом председателя суда, остальных — партиями по десять-двенадцать человек…»
После тяжелой двенадцатидневной поездки Жозефина под именем г-жи д'Арбер вечером 27 июля 1812 добирается до Милана и располагается на вилле «Бонапарт» в апартаментах, обычно занимаемых Евгением. Она находит невестку «отменно выглядящей», внучат — «очаровательными», о чем и сообщает сыну: «На свете нет более прелестных и ласковых детей». Август Наполеон, будущий герцог Лейхтенбергский, который со временем женится на Марии II, королеве Португальской, — «не ребенок, а „Геркулес“». Жозефина, старшая из внучек и крестница императрицы, та самая, что в 1823 выйдет за Оскара I, будущего короля Швеции и Норвегии, — «настоящая красавица», а «живое и одухотворенное лицо» младшей, Евгении, будущей владетельной княгини Гогенцоллерн-Хехинген, — отрада бабушки.
3 1 июля, хотя и не без трудностей, Августа производит на свет маленькую Амалию, «котенка», как ее называет Евгений, которая, в свой день, станет императрицей Бразилии, а пока что «вселяет самые радужные надежды в смысле красоты лица и здоровья». «Твои дети все больше очаровывают меня, — добавляет Жозефина к письму, адресованному Евгению. — Твой сынок крепыш, весельчак и сама нежность. Мы с ним прекрасно ладим. Вчера, закончив вечернее письмо к тебе, я отдала конверт ему для передачи шталмейстеру и сказала, что это для папы; он поцеловал письмо и отнес его. Жозефина на днях выказала тронувшую меня чувствительность: когда она попросила пустить ее к матери и ей отказали, девочка расплакалась; чтобы утешить ее, пришлось ей уступить».
Несмотря на радость от встречи с внучатами, Жозефина не задерживается в Милане: придворная жизнь не привлекает ее. Конечно, Августа «очаровательна, мила и свежа», но миланский июль чересчур зноен. Короче, месяц спустя маленькая Жозефина плачет, слыша стук отъезжающей бабушкиной кареты, а экс-императрица вновь пускается в путь, переваливает через Альпы и прибывает в Экс-ле-Бен. Там она получает письмо от Августы и умиляется, узнав, что сын Евгения по вечерам молится за родителей и «за другую маму». «Это очаровательно, — отвечает Жозефина. — Я не могу больше поцеловать ни мальчика, ни его сестер, но часто думаю о них».
Она находит, что Экс в этом году очень скучен, и жалеет, что не поехала в Пломбьер. Каждое утро она купается и принимает душ в водолечебнице. Теперь речь идет об исцелении не от бесплодия, а от воображаемых недугов. Там она встречает обеих сестер Клари — королеву Юлию, «как обычно, добрую и приветливую», и принцессу Дезире, «выглядящую превосходно». Затем бывшая императрица проводит три недели в Преньи, жилище, купленном в прошлом году. Дом полон цветов, но «меблирован наспех». Расположиться приходится как попало, а это удобный предлог на каждом шагу вольничать с этикетом. Жозефина разрешает садиться при ней; в парке, как раньше в Мальмезоне, играют в жмурки и в жгуты. Из Женевы наезжают толпы визитеров, и все находят хозяйку «очаровательно учтивой и предупредительной». «Ее присутствие нисколько не связывает», — добавляют гости, восхищаясь ее простотой. «Обедают там в половине седьмого, — не без наивности рассказывает один простодушный женевец. — В половине восьмого возвращаются в гостиную, часок болтают, после чего она садится за вист, но играет только для развлечения; составляются и другие партии; остальное общество забавляется детскими играми — в хлопки, в колечко и т. д. В половине одиннадцатого она желает всем доброй ночи и удаляется. Этим собраниям чужды стеснения и натянутость, нужно только потщательней одеться; здесь стараются понравиться и выказать хороший тон; одним словом, это хорошее общество».
Жозефина принимает приглашения, навещает префекта Капеля, где якобы разглашает ужасные — и ложные — подробности мнимого романа Гортензии с Наполеоном.
4 октября она отправляется в префектуру Женевы, центра департамента Монблан[171], на прием в честь победы Наполеона над русскими армиями.
4 октября! Через несколько дней император начнет страшное отступление.
На другой день новый бал в Монрепо у г-на Саладена, где «ей представляют всех присутствующих и она успевает перемолвиться с каждой из женщин». Затем, еще через несколько дней, прием у г-на де Шатовье в замке Шулли. «На ней, — рассказывает один из гостей, — было платье из розового крепа с массивным серебряным шитьем и фалбалами из серебряного кружева». Она причесана «по-китайски», с толстым серебряным галуном в волосах. «На лбу и шее этот галун был вдвое толще, поэтому блеск его был заметен издалека».
21 октября Жозефина покидает берега Лемана. Один из женевцев облегченно — и не очень учтиво — вздыхает; «Императрица уезжает, и — хотя она заставила всех полюбить ее — все этим довольны: образ жизни, воцарившийся здесь после ее приезда, не соответствует нашим привычкам».
2 3 октября Жозефина мирно катит в Париж. В этот момент Мале и его невольные сообщники пытаются свергнуть Империю… Едва успев вернуться в Мальмезон, она пишет сыну: «Моя поездка могла бы считаться удачной, не узнай я по прибытии на почтовую станцию в Мелене о беспорядках, имевших место в Париже накануне утром. Я была этим тем более поражена, что оказалась совершенно не подготовленной к такому известию: повсюду по дороге я наблюдала полное спокойствие, Отвага или, вернее, безумство трех зачинщиков мятежа поистине невероятна. Утешительно лишь то, что Париж остался совершенно безучастен. Растерянность была всеобщая, но продлилась она недолго. Через несколько часов полностью воцарилось прежнее спокойствие. Не знаю, правильно ли я поступила бы, но, возникни малейшая опасность для Римского короля и императрицы, моим первым побуждением было бы присоединиться к ним вместе с моей дочерью».
Жозефина не поняла серьезности происшедшего, вернее, не сумела сделать соответствующих выводов.
170
«Начало конца» — слова, якобы сказанные Талейраном во время Ста дней.
171
Департамент Монблан — т. е. Женевский кантон Швейцарии, входивший при Наполеоне в состав Франции.