Физика и музыка

Электронный дирижер — находка для настоящих живых дирижеров, которые теперь освобождаются от необходимости мучить оркестрантов на бесконечных репетициях. Многие нюансы можно отработать заранее — с помощью любой записи той же музыки и машины.

КРАСОТА ШУМА

Когда-то иные чудаковатые композиторы предлагали по ходу своей пьесы разбивать листы стекла, включать токарный станок, стрелять из ружья. Один американец написал ради оригинальности «Концерт для пишущей машинки с оркестром», другой сочинил пьесу для «Квартета автомобильных клаксонов». Подобные «произведения» могли вызвать в лучшем случае улыбку, в худшем — равнодушный зевок, а то и раздражение. Звания музыки они не заслуживали. Но это не значит, что в настоящей музыке нет места шуму.

Вспомните такие музыкальные инструменты, как барабаны, тарелки, трещотки. Попробуйте-ка обойтись без них! А ведь они именно шумят, не издают никаких музыкальных звуков. Наш мир так наполнен шумами, они столь характерны и своеобразны, что порой крупнейшим, отнюдь не модничающим композиторам не хватает традиционных оркестровых шумовых инструментов.

Сергей Прокофьев для звуковой картины битвы на Чудском озере не удовлетворился барабанами и тарелками и ввел в оркестр еще какой-то «ящик из Мосфильма». Так записано в его партитуре.

По замыслу молодого Шостаковича шумовое оформление неразделимо сплелось с музыкой и действием фильма «Встречный» — одной из первых советских звуковых кинокартин. Нарастающий рев испытывающейся паровой турбины — вот что сопутствовало высшему напряжению сюжета. Выдержит или не выдержит? Все быстрее обороты — и острее, тоньше, резче свист пара... Какая музыка заменила бы драматизм, выразительность, волнующую простоту этого звука!

С развитием звукозаписи кино и театр стали постоянными потребителями пленок, запечатлевших плеск волн и дробный стук дождя, фабричные гудки и говор тысячеголосой толпы. Помогают и такие инструменты, как шумофон, описанный в предыдущей главе, неплохо служат наложения реверберации, усиление, сложение записей. Композитор Андрей Волконский не так давно ввел удачно препарированный шум в свою музыку к пьесе Бернарда Шоу «Святая Жанна» в постановке Московского театра имени Ленинского комсомола. Сейчас то и дело за театральными кулисами во время спектаклей «шумят» магнитофоны.

Словом, шум как элемент звуковой картины, как документальная и даже художественная иллюстрация служит и будет служить музыке. Применение его — еще одно использование богатств звукозаписи.

Но, как и всюду в искусстве, одной изобретательности тут мало. Главное — вкус и талант, мастерство и чувство художника-творца. Как только об этом забывают, красота ниспадает, творчество превращается в бессмысленное фокусничанье.

ХРИП МОДЫ

Лет десять назад какой-то французский турист, приехавший в Москву, зашел в Союз композиторов и подарил в фонотеку рулон магнитофонной пленки.

— Полюбопытствуйте, тут музыкальный хрип последней парижской моды, — сказал он улыбаясь. — За качество не ручаюсь, за свежесть — безусловно.

Прежде чем водружать пленку на магнитофон, оператор осведомился, перемотана ли она, поставлена ли на начало.

— Это, я думаю, неважно, — пожал плечами француз, — конкретная музыка примерно одинакова и «спереди» и «сзади».

Конкретная музыка! Вот оно что! До московских музыкантов уже дошли вести об этой затее парижских модернистов.

Начали слушать «спереди» — чтобы все было правильно.

Нажата кнопка, крутятся магнитофонные диски, из громкоговорителя льется тоненький свист, переходящий в какой-то неоформленный, ржавый скрежет, лязг, вой...

Наверное, что-то испортилось в магнитофоне, недоумевают слушатели. Или скорость записи другая?

— Все в порядке, -— успокаивает гость. — Так будет до самого конца.

Действительно, до самого конца продолжались непонятные, ни на что не похожие звуки — скучные, раздражающие, бессвязные. Это были не автомобильные гудки, потому что клаксоны принято настраивать поблагозвучнее, это не был шум трамвая, потому что колеса вагонов не издают омерзительного скрипа, иначе пассажиры отказались бы ездить. Только в одном месте мелькнуло нечто интересное — еле слышный звон, нарастая, вылился в необъятный органный аккорд. Но, будто испугавшись случайно проскользнувшей красоты, изготовители этого месива тотчас засыпали гармонию безобразными звуковыми плевками.

— Не думайте, — сказал француз, — что на моей родине эта грязь нравится кому-то, кроме кучки чудаков. Но ничего не поделаешь — мода...

Из разговора с гостем выяснилось, что для приготовления прослушанных звуков служат магнитофоны и прочие технические атрибуты звукозаписи. Принцип звукотворчества сводится ко всевозможным манипуляциям с шумом.

ФОНОГЕН И МОРФОФОН

Некоторое время спустя писатель Владимир Орлов во время поездки в Париж разыскал изобретателя конкретной музыки — инженера Пьера Шеффера. Этот, как писал потом Орлов, «скромный, усталый человек с лицом рабочего» показал советскому гостю свою студию и аппаратуру. Станок для обработки звука — фоноген — оказался устройством довольно простым, но остроумным. Магнитофон, на нем колечко пленки с записью какого-то звука (человеческого вздоха, стука капли воды и т.д.), клавиатура для изменения скорости движения колечка (и, стало быть, для варьирования частоты и высоты воспроизведения звука), наконец, радиофильтры, «процеживающие» полученное звучание. По существу, ничего нового, раньше не известного технике магнитной звукозаписи.

Есть в студии и другой прибор — морфофон, предназначенный для тонкого вторжения в структуру звуковых импульсов. На нем можно изменять атаку, затухание, даже подправлять форму акустических волн. Из барабанного стука на морфофоне лепится нежный голос гобоя. Занятие вроде хирургии микробов под микроскопом. И все операции нетрудно наблюдать просто глазом — они сопровождаются пляской светящихся графиков на экране электронного осциллографа.

Как видите, аппаратура отнюдь не приспособлена для изготовления звуковой грязи. Решаются старые проблемы звукозаписи и электромузыкальной техники, электронные устройства неплохо продуманы, удобны для работы. И кое-какие монтажи совсем недурны — там, где звуковые картины представляют собой вполне осмысленное, но заостренное и подчеркнутое звукоподражание. Ученик Шеффера, Пьер Анри, смонтировал удачный «Этюд железной дороги» — с характерным перестуком колес, приближением шипящего паровоза, обрывками песни, льющейся из вагонов.

Однако это исключение. Подавляющая масса конкретной музыки безнадежно убога и никому не понятна. Даже сами изобретатели, по свидетельству Орлова, считают ее скверной.

В чем же дело? Где причина противоречия?

Она так же понятна, как нелепа.

ДОЛОЙ, ДОЛОЙ, ДОЛОЙ!..

Изобретатели конкретной музыки заразились прилипчивым вирусом модернистского нигилизма. Их доктрина — ниспровержение сокровищ музыкальной культуры человечества и воцарение порожденного ими недоразвитого младенца.

Всю прежнюю музыку они объявляют «условной». Условны-де тембры (отобранные за тысячелетия поисков), условны гармонии (сотканные самим слухом и самой душой народов), условны ритмы (вопреки ритмичности биения нашего сердца), условны мелодии (наплевать, что именно мелодии хранятся в памяти миллионов людей). И, следовательно, долой условности — долой звуки, которые все привыкли считать музыкальными, долой «искусственность» рояля, скрипки и прочих инструментов, долой ритмы, мелодии... Долой, долой, долой!..