Страница 49 из 68
Мысленно подсчитав, Фитисов нахмурился – около двух десятков где-то гуляющих эсесовцев и их опасных дружков-азиатов – это вам не фунт изюму.
Плоды труда немецкой экспедиции не просто бросались в глаза – они поражали. Огромный пласт земли – метра четыре, не меньше – сняли, обнажив вход, ведущий в подземелье. Весьма древний, к слову сказать, вход.
Подойдя к нему, Фитиль присвистнул: «Ага, вот куда подевались недостающие фрицы! И, если отмести легкомысленное предположение, что им посреди ночи взбрело в голову лезть под землю, то получится, что «кукуют» они там со вчерашнего дня».
Затаив дыхание, он прислушался. Подземелье хранило молчание.
«Похоже, глубоко! Подорвать бы эту яму к едрене фене и не выяснять, насколько она глубока! Или же устроить засаду по всем правилам, дождаться, когда немцы вылезут на свет, и вежливо отнять у них все находки. Но засада возможна, когда есть время, но его-то, как всегда, в обрез: а ну, как из Цимлянской ещё фрицев набежит? Делать нечего, придётся лезть внутрь!»
Подозвав Слюсара, Фитиль распорядился:
– Убрать жмуров, и следы борьбы убрать. Шоб выглядело так, словно фрицы всей кодлой ломанулись под землю или куда подальше... Вперёд, в темпе престиссимо[110]! Исполнение проверю!
Сам же пошёл отворять ворота для археологов и примкнувшего к ним особиста. Дорогих гостей водить задворками не принято, тем более заставлять ползать под заграждением из колючей проволоки, как прошли сами разведчики.
Впереди, важничая, вышагивал Никольский и ораторствовал перед учеными о превосходстве бдительного советского воина, вооружённого идеями марксизма-ленинизма, над фашистским воякой, ослеплённым измышлениями Гитлера о собственном национальном и расовом превосходстве. Артюхов слушал плохо – вертя головой, он старался высмотреть что-нибудь более интересное, а Крыжановский неожиданно для себя мысленно согласился с занудой-младшим лейтенантом. По крайней мере, в той части, что современным немцам действительно недостаёт бдительности. Далековато им до приписываемых нацистской пропагандой предков – скандинавских викингов-варягов, о которых слава шла, будто они никогда не спят. Наблюдая коду[111] Фитисовского «концерта», а именно – вынос тел, Герман со всей определённостью представил, каким именно образом разведчики «очистили» палатки.
А устройство лагеря! Даже если бы немцы всполошились и начали выбегать из палаток, то тут же на входе стали бы сталкиваться и мешать друг другу, что так или иначе способствовало бы поражению. У викингов подобного случиться не могло: в их военных лагерях выходы из шатров вели в разные стороны – специально, чтобы воины, выбегая, не мешали друг другу.
Показался Фитисов, вид он имел сосредоточенный. Рассеянно кивнул, то ли приветствуя «туристов», то ли собственным мыслям.
– Товарищи археологи, вам, наверное, будет любопытно, – сказал он, не выходя из состояния задумчивости, и мотнул головой на палатку за спиной. – Здесь гитлеровцы складировали всё, что нашли, пока рыли землю…
Не дожидаясь дальнейших разъяснений, Артюхов шмыгнул мимо старлея вовнутрь – только полог колыхнулся. Герман хмыкнул, пошел следом и успел услышать как Никольский подступился к командиру с вопросом: не находили ли его бойцы чего-либо неположенного, способного поколебать основы марксизма-ленинизма и повредить бдительности – вроде развратных открыток или шнапса?
В палатке Артюхов пришёл в бешенство.
– Нечего сказать, хорошо потрудились эти гитлеровские учёные, – процедил он, осматривая наваленные кучей предметы. – Только какие же они после этого учёные!? Варвары! Готы, гунны и вандалы!!!
В подтверждение своих слов археолог выхватил из кучи осколок какого-то кувшина и потряс им в воздухе.
– Гляди, это разбито лопатой! А ещё говорят о немецкой аккуратности и методичности!
– Думаю, немцы использовали на раскопках труд местных жителей, так что скорее всего кувшин уничтожен отечественной лопатой, – не согласился Крыжановский, которому припомнилось, как сам Артюхов уничтожил кувшин при помощи сабли.
– Ну и что из того, что использовали? Я тоже привлекал к раскопкам станичников. Но за такое – руки бы поотрывал, – парировал Артюхов.
– Видимо, «Аненербе» не испытывало твоего благоговения перед Салтовской культурой, – сказал Герман. – Немудрено, ведь это иудейская культура! Удивляюсь, что вещи вообще снесены в палатку, а не выброшены.
Пройдя в противоположный угол, он указал на три аккуратных штабеля кирпичей:
– А вот это – совсем другое дело, тут сами немцы постарались. Видишь, как всё тщательно сложено? Темновато, однако… Будь добр, Миша, откинь полог, хочу посмотреть, почему какие-то кирпичи подвигли людей из «Аненербе» проявить педантизм.
Артюхов выполнил просьбу коллеги, затем подошёл и встал рядом.
– Не педантизм, а идиотизм, – объявил он пренебрежительно. – Это плинфы, из которых построен Саркел. Видишь, на каждой начертан некий символ. Подобных кирпичей полно как в музее Новочеркасска, так и в Ленинграде, куда я лично их и навёз. Идиотизм заключается в том, что фрицы рассортировали всё по принципу похожести на руническое письмо.
Герман уже и сам разгадал немудрёную загадку трёх штабелей: в первый немцы сложили кирпичи, символы на которых точно совпадали с древнегерманскими рунами – тут легко угадывались Наутхис, Урус, Гебо, излюбленная нацистами Соулу, и другие; во второй штабель попали те, чьи символы в какой-либо степени напоминали руны, а в третий – самый большой – кирпичи со знаками, не имеющими никакого отношения к рунам.
– Признаться, когда я впервые увидел эту символику, её сходство с руникой[112] поразило меня, – сказал Артюхов. – Однако, в отличие от немцев, я быстро пришёл к выводу, что если плинфы и несли изначально какое-то послание, то прочесть его теперь не представляется возможным – в семнадцатом и восемнадцатом столетиях значительную часть городища растащило местное население для строительства своих куреней. А в девятнадцатом веке здесь даже существовала артель по добыче кирпича и его последующей продаже – один купчишка по фамилии Сивяков расстарался. Так что фрицы только фигу могли увидеть в этой кирпичной книжице – уж больно мало в ней страничек осталось...
Михаил Капитонович хотел продолжить мысль, но тут в палатку вошёл Фитисов, и возбуждённо сказал:
– Товарищи, пойдёмте скорее, там особист ещё какую-то древнюю фиговину обнаружил… Думаю, она вам понравится. Шоб я так жил!
Артюхов пулей вылетел наружу, а Крыжановский, задержавшись, бросил последний взгляд в угол палатки. Кроме трёх штабелей, там находился и четвёртый, если, конечно, можно назвать штабелем всего два кирпича, уложенные друг на друга. Оба символа, начертанные на их гранях, куда как хорошо были знакомы Герману – впору подмигнуть как старым добрым приятелям – один изображал почитаемую нацистами свастику, а второй представлял собой символ лабиринта.
Выйдя из палатки, Крыжановский двинулся следом за остальными. Вход в подземелье он увидел ещё издали и, пока шёл к нему, не мог оторвать взгляда от зияющей чёрной пасти. Не вызывало сомнений: чтобы докопаться до этого провала, требовались поистине титанические усилия. Представилось, как немцы сгоняют людей на землеройные работы – много, очень много людей…
…Неподалёку от дыры, присев на корточки, разглядывал что-то на земле Никольский. Подойдя к нему первым, Артюхов озадаченно сдвинул на затылок шляпу. Здесь тоже лежали кирпичи, а, кроме того, камни и куски штукатурки. Штукатурку явно снимали аккуратно, стараясь не повредить начертанных на ней символов, а после сложили куски на землю. Кирпичи же разбивали не жалея, ломами. Расчистив вход, обломки просто убрали в сторону.
– Похоже, вход был замурован, а сверху оштукатурен, – поделился своим умозаключением Никольский.
Артюхов схватил из раскопа ком глины, помял его в руке и раздражённо пробурчал:
– Это совершенно очевидно, вот только кем замурован, ведь то, что мы видим на штукатурке, не что иное как византийские печати – сигиллосы, а интересующий и нас, и немцев объект имеет сугубо хазарское происхождение. Ладно, прошу дать мне немного времени, постараюсь разобраться…