Страница 42 из 66
– Вот именно – по окончании! – перебила Мари, весьма удивлённая стойкостью духа тщедушной и болезненной мадам. – Я же серьёзно опасаюсь, что отвратительный мохнатый насельник этих мест, а также его собратья – не худшая из угроз, поджидающих нас впереди.
– Так обнажим же оружие и, марш – навстречу опасности! – задорно провозгласила Вера Крыжановская, и тут же выполнила собственную команду.
Мари и Оленька переглянулись, последняя при этом покачала головой, как бы выражая сомнение в том факте, что возраст их спутницы действительно перевалил за полвека.
Тоннель закончился развилкой. Искательницы приключений остановились, решая, куда дальше направить стопы, когда вдруг Мари заметила, как впереди, из-за левого поворота, забрезжил едва видимый глазу колеблющийся свет.
– Тушите фонари, быстрее! – негромко приказала она остальным. – Смотрите, впереди кто-то есть!
Ошибки возникнуть не могло – из левого прохода действительно изливался неровный свет.
«Такие отблески может давать свеча на бочке, вокруг которой склонились жуткие разбойничьи рожи, замыслившие холодящее кровь преступление. А здесь их постоянное место сбора, – внутренне сжавшись от ужаса, Мари окаменела, тогда как мозг продолжал услужливо рисовать картины одна ярче другой. – Либо это логово чудовищной банды душителей, точно таких же, как те, чьё дело расследовал Серж много лет назад в Вильно! Неужели мы сами, добровольно, идем сейчас в их обагренные кровью лапы?! Что, если душегубы тоже заприметили свет наших фонарей, и сейчас выскочат из-за угла?! О, зачем я так легкомысленна! Что сделалось с той благоразумной Мари, которою я слыла до сегодняшнего утра? А ведь ещё осуждала господина Циммера за беспечность! Да его поездка на каток – невинная шалость, в сравнении с моими собственными деяниями. Зачем не остановила я выжившую из ума Верочку…»
– Мне боязно! – одними губами шепнула рядом Оленька. Протянув руку, Мари нащупала руку девушки и сжала ее.
В темноте слышится лишь лёгкое дыхание и частое биение сердец трёх женщин. Но вот к этим звукам добавляются новые – мужские голоса. О чём говорят – неизвестно, ибо голоса (о счастье!) не приближаются, а наоборот, удаляются. Верно, так и есть, ведь и свет меркнет тоже.
Признаки чужого присутствия давно исчезли, но путешественницы ещё долго стояли в темноте, стараясь не издать ни звука. Ольга, все это время сжимавшая руку тетки, наконец, ослабила хватку, и Мария Ипполитовна стряхнула оцепенение.
– Что же, надо двигаться далее – они ушли, – донёсся возбуждённый голос Веры Ивановны. – Теперь ясно, куда нужно идти: последуем за неизвестными…
– Да вернись, наконец, в ум, матушка! – зашипела на нее Мари. – Назад, и немедленно!
– О нет, мой ум как никогда ясен и нынче повинуется мне беспрекословно! – хихикнула мадам. – Мы не одни в подземелье, это ясно. Но кто сказал, что только впереди кто-то есть? Вдруг и сзади, по нашим следам, сейчас идут, а? Повернём, и обязательно столкнёмся нос к носу с преследователями, но если двинемся вперёд, то никоим образом не пресечёмся ни с теми, что сзади, ни с теми, что идут перед нами. Понимаешь, о чём я?
Мария Ипполитовна от владеющего ею ужаса ничего не могла понимать, она могла лишь положиться на чужое понимание ситуации, а потому просто последовала за отчаянной писательницей.
Вновь двинулись вперед, на этот раз не зажигая «летучих мышей», а пользуясь лишь замечательным подарком влюблённого инженера. Старались ступать мягче и не переговариваться без особой надобности. Идти пришлось долго, к счастью, развилки больше не попадались, а только многие повороты, какие-то ниши, да зарешёченные туннели, которыми вряд ли кто-либо недавно пользовался. Периодически Вера Ивановна останавливалась и принимала такой вид, какой бывает у легавой собаки, когда та делает стойку. Ко всеобщему облегчению, ни света, ни голосов больше не обнаруживалось.
Кажется, этот ужасающий путь никогда не кончится: время прекратило своё течение, нет больше города Петербурга, и Империи тоже нет, как, впрочем, и остального мира. Есть только зловонный проход, уходящий в бесконечность.
«Но, что это, неужели почудилось? Да нет же, на лице и вправду ощущается легкое дуновение! Может, выход уже близок?», – Мари непроизвольно ускорила шаг и, наверное, наступила бы на пятку Вере Ивановне, если бы последняя, в свою очередь, не рванула вперёд как призовая лошадь. По пути попадались какие-то помещения, но дамы промчались мимо, не глядя и не останавливаясь.
Вскоре они увидали лестницу, ведущую вверх, к свету. Подземелье кончилось, впереди действительно ждал выход – квадратный проём. Сорванная с петель дверь лежала рядом, что выяснилось сразу же, как только дамы вышли на воздух. На землю уже опустились сумерки. Несколько секунд путешественницы с наслаждением вдыхали чистый морозный воздух, очищая легкие от наполнявших их отвратительных миазмов, а затем обнаружили, что дверь из которой они только что вышли – это дверь склепа, а вокруг, насколько хватает взгляда, протянулись стройные ряды могил.
Мария Ипполитовна горестно всхлипнула. На секунду появилась упоительная мысль, что она спит и видит дурной сон, что этот сон вот-вот должен окончиться, но – увы! – мысль рассеялась, лишь только безжалостный ветер швырнул в лицо пригоршню снежного крошева.
Вера Крыжановская, напротив, выглядела совершенно довольной.
– Смоленское кладбище. Поразительно, мы проделали под землёй такой путь… Почти весь Васильевский остров отмеряли. Поразительно! Посмотрите-ка, на кладбище снег намного белее городского! Эту особенность непременно надо запомнить и потом описать…
– Давайте просто уйдем отсюда, и всё! – предложила Мари.
– Нет, не всё, смотрите, смотрите – вон они! – выразительный шепот Веры Ивановны свидетельствовал, что достойная дама достигла весьма высокой степени экзальтации.
Между захоронениями, далеко впереди, будто от ветра трепетал призрачный свет, на фоне которого чьи-то неясные мелькающие тени, как и тени деревьев, казались привидениями-исполинами, вышедшими из-под земли ради своих устремлений, чуждых миру живых.
– Неужели тем людям не страшно на кладбище, ведь уже почти ночь? – наивно поинтересовалась Оленька.
– Выждем, и двинемся за ними. Необходимо выяснить всё до конца, – твёрдо ответствовала писательница. – А если там Семён, то ему придётся многое нам объяснить.
Мысль о том, что среди пугающих теней впереди может оказаться муж Веры Ивановны – такой родной и домашний Семён Васильевич, некоторым образом воодушевила Мари. Вдалеке басовито ударил колокол, к нему присоединились другие, и вот над мёртвой землёй поплыл заунывный перезвон.
Двигаясь вдоль могил, Мари всеми силами старалась не думать о том, где она сейчас, но в голову как назло лезла всякая дрянь: припоминались сообщения из числа тех, что обычно печатают на последних страницах газет – о необъяснимых происшествиях; леденящие кровь истории об упырях и неупокоенных душах, только и ждущих, когда какой-нибудь простофиля забредёт ночью на кладбище.
Припомнился также случай из детства, когда брат Феденька из озорства запер сестренку в темном чулане.
И тот панический ужас перед неизвестностью и мраком вновь выплыл как марево из обиталища жути, протянул к тебе мертвенно-ледяные руки, и вот-вот достанет, дотронется. И тогда просто умрешь от страха или провалишься в темную бездну безумия. И эта бездна накроет тебя с головой, как, случается, на море накрывает волна. И ты захлебнешься, задохнешься в собственном крике, надсаживая горло и сжигая легкие…
Подавив очередной приступ страха, Мари продолжала идти, ничем не выказывая перед остальными, насколько ей плохо. Идти было трудно – ноги то и дело скользили на мерзлой земле, чтобы не упасть, приходилось хвататься друг за дружку, а то и за могильные плиты и кресты. Вдруг Вера Ивановна резко остановилась и подняла руку. Впереди отчётливо слышались голоса, и один из них, вне всяких сомнений, принадлежал Семёну Семёнову.