Страница 23 из 24
Возвращаясь к сцене изгнания Пандавов, отметим ещё одно важное обстоятельство: Мбх заботится, чтобы особая символика посягательства Кауравов на Драупади не ускользнула от аудитории – на мифологическом уровне данный сюжет символизирует борьбу богов (Пандавы) и данавов (Кауравы) за обладание божественной Шри. О том, что супруга Пандавов является воплощением Шри, сразу после игры и именно в связи с оскорблением Драупади собранию напоминает мудрый Видура (Мбх II, 28, 29): «Эта дочь царя Панчалы – бесподобная Шри, созданная судьбой для замужества с Пандавами».
Таким образом, кажущаяся беспричинной грубость Кауравов имеет чёткую цель – продемонстрировать их новообретённую власть над царицей Пандавов. А зал собрания – самое подходящее для этого символического акта место, так как переход власти должен быть публичным. Отсюда, кстати, и спешка – демонстрация должна произойти, пока собрание не разошлось. В соответствии с указанной задачей находят объяснение и другие действия и речи Кауравов и их сторонников. Напомним, что Карна распорядился и с Пандавов (как до этого с Драупади) снять верхнее платье – так они лишаются символа царского достоинства; отныне их одежда – антилоповые шкуры отшельников. В соответствии с утратой Пандавами жены и потерей права на царство находится и заявление Духшасаны об их бесплодии и мужском бессилии («сезамовые семена, лишённые зародыша»), ведь одной из важнейших сакральных функций царя было магическое обеспечение плодородия в стране путём собственной плодовитости. Именно поэтому пламенная речь торжествующего Духшасаны открывается программной декларацией о передаче власти (Мбх II, 68): «Началась верховная власть благородного царя – сына Дхритараштры…» Отметим, кстати, что все перечисленные символические действия Кауравов указывают также на ритуальный характер игры в кости.
6. Уход в изгнание
Сказание недвусмысленно аттестует неприглядную роль Кауравов в потере Пандавами царства, и это отнюдь не выглядит как простая неудача в игре (Мбх III, 1, 8): «Итак, когда нечестивые сыны Дхритараштры с советниками своими плутовски обыграли в кости и прогневали их, Партхи покинули Город слона» (курсив наш – А. И.). Изгнание Пандавов вызывает волнения в народе (Мбх III, 1, 11–14): «Проведав об их уходе в изгнание, опечалились горожане; забыв об осторожности, собирались они и друг другу говорили, без умолку порицая Бхишму, Дрону, Видуру, а также сына Готамы: „Пропадём все мы, и роды, и семьи наши, если нечестивец Дурьйодхана с помощью Саубалы, Духшасаны и Карны взойдёт на царство… Дурьйодхана, алчный, тщеславный, низкий в помыслах, от природы бесстыдный, ненавидит всех, кто в чём-нибудь его превосходит… Всему миру грозит гибель, если только воцарится Дурьйодхана“» (курсив наш – А. И.). Указание на неосторожность жителей столицы доводит до сведения аудитории, что осуждать Дурьйодхану и сочувствовать Пандавам в царстве Кауравов небезопасно. Скоро мы убедимся, что дело не только в жестокости Дурьйодханы: подавить недовольство готов и старый царь.
Горожане хотят покинуть столицу и следовать за Пандавами, но Юдхиштхира их отговаривает, демонстрируя свой неизменный пиетет к старому царю и другим родичам и старейшинам (Мбх III, 1): «Царь Дхритараштра, Видура, дед Бхишма, мать… снедаемые тоской и печалью (остались) в Городе слона… Блюдите их дружно и с полным усердием». Это список выглядит несколько странным – отчего бы Дхритараштре тосковать и печалиться? Но мудрый Юдхиштхира оказывается прав – старый царь всегда найдёт повод для волнений своей неспокойной совести.
Оказывается, уход Пандавов не просто опечалил царя, а поверг в отчаяние, правда, причиной оказывается не горестная судьба его племянников, а неустойчивость собственного благополучия. Вот что говорит старый царь советнику (Мбх III, 5, 3): «Коли так всё случилось, что нам делать теперь, Видура? Как вернуть нам привязанность подданных, дабы не истребили они с корнем весь наш род, дабы не пришлось и нам проливать их кровь?» (курсив наш – А. И.). Вот насколько серьёзным кажется положение – Дхритараштра опасается восстания и сам готов подавить выступление народа силой.
В своём ответе одолеваемому сомнениями царю Видура, всегда защищавший Пандавов, заходит дальше обычного. На этот раз в речи советника возможность раздела царства между Пандавами и Кауравами упоминается только в сослагательном наклонении, как упущенная возможность (Мбх III, 5): «Когда бы согласился твой сын полюбовно поделить власть с Пандавами, то не пришлось бы тебе, связанному (отеческой) любовью, терзаться теперь угрызениями…» Теперь советник предлагает, как может показаться, более радикальные меры: «Ну а коли он» (Дурьйодхана – А. И.) «не таков, то низложи его и возведи на царство сына Панду. Пусть этой землёю, о царь, правит в согласии с дхармой, чуждый страстям Аджаташатру» (Юдхиштхира – А. И.) «…Пусть Дурьйодхана, Шакуни и Сын возницы» (Карна – А. И.) «…с любовью изъявят свою преданность сыновьям Панду и пусть Духшасана в Зале собрания молит Бхимасену и дочь Друпады о прощении. А ты ублаготвори Юдхиштхиру и, воздав ему положенные почести, возведи на царство… Сделав всё это, исполнишь тем самым, о царь, свой прямой долг». Реформа Видуры только на первый взгляд кажется радикальной, в действительности это восстановление status quo, сложившегося после раджасуи, с минимальным изменением – отстранением от участия в правлении Дурьйодханы: в результате Юдхиштхира опять обрёл бы статус самодержца, а руководил бы процедурой, как и прежде, старый царь. Весь род Кауравов продолжал бы пользоваться положением «императорского», так как, по словам Видуры, после восстановления на престоле самраджи Юдхиштхиры, «все земные владыки… тотчас же склонятся перед нами» (т. е. перед правящим родом Кауравов – А. И.), «словно вайшьи».
Вдумаемся в трагизм положения царя. Даже при самой большой удаче (бескровная победа в игре, Пандавы удалены, Дурьйодхана достиг единоличной власти) проницательный царь понимает обречённость своих нечестивых сыновей. Власть Дурьйодханы, о которой любящий отец хлопотал для него буквально с рождения, неизбежно ускользнёт, и весь царский род рискует быть уничтоженным в распре. В этот момент Дхритараштра впервые высказывается перед сводным братом с полной откровенностью (Мбх III, 5, 17–18): «Неужели же я ради Пандавов отвергну своего сына? Это верно, они тоже мне как бы сыновья; но ведь Дурьйодхана рождён от плоти моей!» Причина неожиданной откровенности старого царя проста – он вне себя, и в гневе прогоняет советника, зашедшего слишком далеко в критике и неприятных советах. Вот как об этом сам Видура рассказывает Пандавам (Мбх III, 6, 17): «Словом, разгневался Дхритараштра и сказал мне: „Ступай куда хочешь!.. Помощь твоя в управлении этой землёй и городом мне более не надобна“. Но долго „отвергнутый Дхритараштрой“ Видура у Пандавов не задержался – заполошный царь поминутно меняет решения (Мбх III, 7, 1): „После того, как Видура отбыл к Пандавам… многомудрый Дхритараштра проникся раскаянием…“
Старый царь в своём амплуа: он колеблется, принимает решение, мучается раскаянием, изменяет предыдущее решение на противоположное, и так без конца. Но, несмотря на противоречивые действия и заявления Дхритараштры, итогом его лихорадочной и вроде бы бестолковой активности всегда оказывается выгода его детей и ущерб интересам его племянников. Таков был исход интриги со смоляным домом, таков был итог несправедливого раздела царства, так состоялись оба раунда игры в кости. Так обставлен и уход Пандавов в изгнание: царь горюет, но восстанавливать справедливость не собирается. И если раньше мы могли только гадать об истинных мотивах выбора Дхритараштры, то теперь знаем наверное с его собственных слов, что для него нет никого дороже Дурьйодханы, и ради сына царь готов попрать закон.
Обратим внимание на сцену встречи царя с вернувшимся от Пандавов Видурой (Мбх III, 7, 18–20): „Сказал ему, многомудрому, могучий Дхритараштра: „Какое счастье, что ты вновь со мною… что не забыл меня!..“ Привлекши Видуру к себе, вдохнув запах его головы, царь промолвил: Прости те грубые слова, что мною были сказаны“.