В конце аллеи...

Матрена застыдилась, что ее вселение омрачается перебранкой, взяла сторону новой соседки:

— Хорошенько его приструни, Дарья Тимофеевна. Язык без костей, вот и мелет все подряд.

Сама мигнула Ипполиту, умоляя его уняться. Как-никак, ей теперь до конца куковать с новыми жиличками; зачем же с первого часа заводить осложнения? Ипполит быстро уразумел, что для пользы Матрены надо идти на мировую, и тонко подъехал к Дарье Тимофеевне:

— Знать, перебрал я на проводах, вот и распустился язык. Простите, уважаемая…

Дарья Тимофеевна, разоруженная такой покладистостью Ипполита, готовно отступила:

— Так я что? Сгоряча, видно, тоже. Уж больно ты прыгучий в словах, отвыкли мы от такой бойкости.

Чтобы закрепить примирение, Ипполит подвинулся еще дальше:

— По такому делу и оскоромиться не грех. При любом новоселье стены окропляют… — И достал бутылку припрятанного кагора. Матрена не была готова к такому повороту. А Дарья Тимофеевна, не раздумывая, пошла к Ипполиту в союзницы, суетливо задвигалась, притворно запричитала об утерянном здоровье, но прибирала на столе с повышенным вдохновением. Робким сомнением откликнулась стеснительно примолкшая Надежда Спиридоновна:

— Ладно ли будет, бабы? А ненароком заглянет нянечка?

— Постучаться обязана, — отрезала Дарья Тимофеевна.

— Заглянет — так мы что, не плеснем ей на здоровье? — рассудил Ипполит. — Чай, не на троих соображаем, а по человеческому уставу новоселье правим. Тут любая инструкция вянет. Где это видано, чтобы посуху в новый дом въезжать?

В одно мгновение стол затеплился домашней приветливостью, сблизил чужих людей. Старухи только чуть пригубили вино, но вскоре молодо раскраснелись, как-то молча признав его главенство за столом и уступив ему дешевенькое питье. Ипполит проявил мужское великодушие и не пустился в длинные разговоры. Для затравки обрисовал тяготы одинокой старой жизни и щедро вывел на словесные дорожки разрумянившихся старушек.

Востроносенькая неумолчная Дарья Тимофеевна так еще и не определилась: кто же исковеркал ее судьбу — она сама или родные дети.

— Покладистым, безответным рос Андрей. Почитай, до самой армии слова поперечного не слышала. В армии и высмотрел себе бабенку. Как написал мне, что уже при жене, да еще вместе служат, так и воспротивилась я до самых корней. Где это видано, чтобы в армии порядочность баба соблюла?

Хотел было Ипполит перечеркнуть несправедливые слова Дарьи Тимофеевны, но старуха осадила его круто, и только растерянное дедово мычание повисло робким возражением.

— Ты помолчи пока, Ипполит. Знаю, что говорю. И в бронированной юбке не удержаться любой девке, если ваш брат роем крутится, соблазны рассылает. В камне и то щербинки есть, а в бабе-то слабость выискать… Ну, словом, ополчилась я. Андрей промеж нас мечется, словно в болезни какой. Придержу себя, на разгляд выйду — так все чин по чину! И лицом невестка пригожа, и обходительностью бог не обидел. А я все по-своему разгадываю. Раз красивая, значит, вертихвосткой была. Вижу, совсем извелся Андрей, зеленее горохового стручка стал. Невестка приувяла. Кого же красит постылая жизнь? Помаялись они годочек, да и отошли от дома. По комнатам наскитались, а потом и квартирой обзавелись… Я к ним ни ногой, они тоже открыточками приветы начали слать. Себя казню, зароки даю: вот-вот пойду с покаянием… А жизнь со своим несчастьем подкатилась. Андрей монтером на электростанции был, там и приключилась беда. В ноябре это обрушилось, только первые морозцы прихватили. Шел Андрюша с дежурства. У плотины вода едва ледком затянулась. Два сорванца хоккей устроили… Корочка обломилась, они камнем на дно… Обоих спас Андрюша, а сам не выплыл… К весне только сетью и разыскали…

— Невестка-то где теперь? — тягостно отозвалась Матрена.

— Все там же. На электростанции работает…

— И так с тех пор ни словечка? — поинтересовался Ипполит.

— Внук сюда пишет, да и Лариса сколько раз звала: кончай ты, дескать, блажь, возвращайся в дом… Только с какими глазами я к ним заявлюсь?

— Да, грехи наши тяжкие, — выдохнул Ипполит. — Сами не знаем, что творим. Чужую жизнь все под себя ладим, а у молодых дорожки свои…

Дарья Тимофеевна скорбно замолчала, а Надежда Спиридоновна, видимо, знавшая про соседку все наизусть, тоже не нарушала тяжелую тишину. Ипполит нацелился на что-то поучительное, но вовремя учел, что утешительные слова теперь ни к месту, угрюмо промолчал.

Теперь ему и вправду пора собираться восвояси, он здесь только временный посетитель, ему пока идет другая житейская карта. Надо было прощаться. Но беспечных, веселых слов не наскреб Ипполит, они будто примерзли к языку. Когда пообвыкнется Матрена да поближе сойдется с новыми подругами, тогда он еще раз заявится сюда.

Ипполит тихо распрощался с Матрениными соседками и потащился к парадному въезду в бывшее имение. Матрена пошла проводить старика.

Они тяжело и долго молчали — каждый думал о своем.

…Матрена не была в усадьбе, почитай, с самого замужества. Тогда здесь все дышало только что отшумевшей бурей революции. В бывшей людской разместился сельский Совет, и навстречу им поднялся хромой председатель в полинявшей буденовке. Удивленно поморгал покрасневшими глазами, хотел отделаться дежурным усталым словом, но, увидев на гимнастерке Петра боевой орден, шумно обрадовался:

— Сочетаться? Нашим, советским? Да вас расцеловать мало, милые вы мои. Сижу как управляющий с печатью, на разные бумажки герб щелкаю. Про бревна, кирпич, покос — скулы сводит! А чтоб на новую семью печать шлепнуть — такого нет! Вроде церкви позакрывали, а все равно попов находят. Венчают черт их знает где, а все-таки венчают. За что же я культю схлопотал? Чтоб при опиуме жить?

Деревянная нога поскрипывала, председатель сновал от стола к потемневшему шкафу, и Матрена, до немыслимости пунцовая, посмотрела на Петра. Он лукаво разглядывал взъерошенного председателя. Председатель все не мог разыскать амбарную книгу, куда надлежало занести имена молодоженов. И заполнял паузу отрывистой речью:

— По первому разряду справим! Красную свадьбу — чтобы врагам кисло стало. Никаких шаферов — я сам все обрисую. А товарищ орденоносец о текущем моменте речь толкнет…

Матрене хоть сгорай со стыда. Сердечный человек, столько приветливости на них выливает, а они с Петром уже венчанные, богом согласованные. И весь конфуз из-за ее упрямства. Отец уперся — по-церковному, по-людски — и все тут! Нарушишь волю — так вот порог, забудь все тропки к отцовскому дому. Матрену родитель скрутил в бараний рог — ни пикнуть, ни возразить — а уж она вгрызлась в Петра: если любишь, то и обряды уважить должен. Петр артачился, бушевал, но любовь перегнула его стойкость, под уговорами Матрены он качнулся и наконец махнул рукой — будь по-вашему!

Петр сполна насладился горячностью председателя и решил вывести его из заблуждения:

— Припоздал, браток, малость. Зачин тебе другие сделают, а мы уж давно в супружестве. Плуг по ордеру получить пришли… Кликнул бы раньше — первым номером заявились. Какая же теперь регистрация, браток? — И выразительно стрельнул глазами в полыхавшую румянцем Матрену. — Крестный скоро понадобится. А ты с печатью лезешь. Пойдешь в крестные?

— Вот это номер! Орденоносец, а венчался! С беляками воевал?

— А как же, — согласно кивнул Петр. — Окапывался, стрелял и в атаки ходил. А ты чего, словно темная ночь, насупился?

— Стыдно за тебя, товарищ. Революционный обряд предал, с попами схлестнулся.

— Ну, ну, полегче на поворотах, — отозвался Петр. — Слова как маузер, осторожнее с ними… Горяч ты, браток, тороплив не в меру. Отвоевались — поостыть надо. К жизни приглядеться. Дай срок — будет по-нашему все.

— Ну глядите, а то ведь новую жизнь надо и обрядами новыми начинать. Чтоб складно было… — раздумчиво протянул председатель. — И зачем только с религией связались?..

Давний этот случай промелькнул сейчас перед Матреной, как вчерашний день. С лицами и неумершими голосами. И не поняла сразу старуха, зачем все так явственно увиделось? Может, оттого и сложилось все так неудачно, что смолоду пропустили они с Петром новый обряд?..