Калинов мост. Змей Горыныч.

Наконец, Айрат умолк. Было видно, что в свою речь он вложил все свои оставшиеся силы и теперь окончательно ослаб. Гарольд задумчиво почесал свою рыжую бороду и, наконец, заговорил:

– Всё это ты мог сказать нам, не вытаскивая Всеволода из заточения. Теперь же он мёртв, а воевода на заставе – я. И я приговариваю предателя к смерти.

– Гарольд, нет! – послышался вдруг голос Филиппа, – у тебя нет такой власти. Он – христианин.

– Уже нет, он предал христианскую веру.

– Это не тебе решать, – не сдавался Филипп, но его не подпускали к воеводе.

– Хочешь присоединиться к нему? – бросил ему в лицо Гарольд. А Айрата тем временем уже укладывали на пенёк. Филипп отвернулся, чтобы не смотреть и вдруг быстром шагом пошёл прочь.

– Ты куда? – схватил его за руку Ратмир, – неужели ты позволишь ему?

– А что я могу сделать? – раздражённо отвечал Филипп, – ты сам всё слышал. Айрат предал нас.

– Но он же твой друг.

– Уже нет. Послушай, Ратмир, мою семью уничтожили печенеги. Возможно, среди них был отец и дядьки Талмата и Госты. Получается, я должен их ненавидеть? Нет, он мои единоверцы, они богатыри, они проливали кровь за спасение людей. Здесь мы забываем о своём происхождении, о своём прошлом. Здесь мы в первую очередь слуги Господа. А Айрат забыл об этом, стал думать о своих соплеменниках, давно забывших его, давно ему чужих.

– Тук!

Холод прокатился по телу Ратмира. Он застыл в ужасе и по страшному, в один миг побледневшему лицу Филиппа мог прочитать всё. И всё же Ратмир обернулся, отказываясь верить своим глазам. Голова Айрата катилась по земле, как какая-то игрушка. Безголовое тело лежало на земле, и ноги его ещё едва шевелились, словно подавая признаки жизни. В одночасье Ратмир так же побледнел и почувствовал подбирающуюся к горлу тошноту. Бедный Айрат. Ратмир совсем недавно спас ему жизнь, но на самом деле обрёк его на ещё более ужасный конец. Богатырь пал от рук тех, кого считал своими друзьями, пал раненный и беспомощный, одинокий и оставленный целым миром. Ратмир вцепился зубами в свою руку и прокусил её до крови. И всё же какая-то неистовая ярость внутри него не давала ему потерять рассудок. Он был силён, он был могуч, он сможет свергнуть Гарольда. Только не нужно торопиться. В таком деле меньше всего нужна спешка. Нужно как следует всё продумать, нужно подготовить план, опираясь не только на свою силу. Гарольд ещё пожалеет о смерти Айрата и Всеволода, они теперь станут героями для новых заговорщиков, которые объединяться вокруг Ратмира и обязательно отомстят. Эти мысли успокаивали и вселяли надежду. И только благодаря им Ратмир не потерял в тот момент самообладания.

Глава 17.

Молния.

Эти же мысли позволили ему заснуть спокойным и крепким сном. Его не мучили кошмары и тревоги, Ратмир чувствовал силу, чувствовал эфес своего чародейского меча и в душе только и ждал, чтобы кто-нибудь сунулся к нему, чтобы показать им, на что он стал теперь способен. Лишь одного теперь боялся юный богатырь – собственной внезапно обретённой силы. Он боялся навредить тем, кто ему дорог, но эта ярость была сильнее него. Ратмир чувствовал, что начинает ненавидеть даже Милану – прекрасное создание, пожертвовавшее ради него своей свободой. Теперь эта жертва не вызывала у него восхищение, она оскорбляла его. Женщина заступилась за него, за мужчину, за воина, посчитала его настолько слабым, что достоин он был лишь её жалости, но никак не любви. Он был не способен постоять за себя, и за него заступилась женщина, пусть и властная, но всё-таки женщина, которую он сам должен был защитить, но не смог. А Филипп. О, его Ратмир презирал особо. Праведник, позволивший казнить своего друга. Все, кого любил Ратмир вдруг перестали вызывать в нём нежные чувства. Он тщетно пытался пробудить в себе эти чувства, и даже на следующее утро после казни Айрата решил снова отправиться к реке, чтобы заняться живописью.

Утро было невероятно хмурым, словно природа оплакивала смерть богатыря. Тяжёлые дождевые тучи нависали над заставой, и ещё более тяжёлые, свинцовые тучи на горизонте возвещали о приближении ливня. Но почему-то такая скверная погода теперь нравилась Ратмиру, нравилась даже больше ясного солнечного неба. Теперь на небосводе властвовал не свет, теперь его одолевала тьма, надвигалась буря. Небо стало ареной борьбы двух величайших стихий: тьмы и света. И каждое облако, каждая капля уже начинавшего моросить дождя, даже сам воздух был пронизан этой борьбой. Величайшая битва должна была свершиться на небе, а не на земле. И сейчас свет и тьма были равны, они были вместе, как одинокий странник и его тень, и их схватка была похожа на танец, в который вовлекалась вся природа, вся Вселенная. Ратмир смотрел на это небо, как заворожённый и глубоко сожалел, что находится сейчас не там, а на земле. Он даже не начал разводить палитру, не достал свои начищенные дощечки, коих осталось совсем мало, он просто сидел и смотрел на небо, ощущая на лице капли моросящего дождя. Но в конце концов Ратмир ещё пуще прежнего разозлился на себя и в гневе зашвырнул как можно дальше свою сумку с кистями, порошками и дощечками. Нет, он больше не мог рисовать, он больше не мог передавать красоту, теперь его привлекало безобразие, и даже оставивший его Змей Горыныч теперь не вызывал такого отвращения, а даже манил своим безобразием. В таком расположении духа, раздосадованный на себя, Ратмир вернулся на заставу. Вскоре ему повстречался Филипп, больше похожий на бледную тень, тронутую глубокой скорбью. Ратмир снова испытал презрение к нему, но тут же вспомнил о заговоре, который он планировал. Филипп был необходим ему для этого заговора, как и Агния, и её сводные братья – приёмные сыновья Всеволода. И Ратмир направился к своему старому другу.

– Нужно поговорить, – вымолвил богатырь, – наедине.

– Да, нам нужно поговорить, – согласился Филипп.

И они отошли за богатырскую избу, к стороне, противоположной той, с которой дул ветер. Так на них не попадали капли дождя, и никто не мог их побеспокоить.

– Ты всё ещё считаешь, что Гарольд прав? – набросился Ратмир на Филиппа.

– Послушай, Ратмир.

– Нет, ты послушай. Айрат был молод и полон жизни, он был нашим другом, а его убил этот патлатый, воняющий кониной дикарь Госта по приказу не меньшего дикаря с севера. Айрат не заслужил такой смерти. И ты это прекрасно знаешь.

– Да, я знаю, – внезапно согласился Филипп, – Быть христианином – это очень тяжёлое бремя. Порой оно кажется невыносимым. Но мы должны оставаться праведниками, хоть и грешными, должны нести свет истины таким вот дикарям, должны спасать их. И однажды они перестанут быть дикарями, однажды, возможно, их дети или внуки, станут такими же цивилизованными людьми. Но для этого сейчас мы должны считать этих дикарей равными себе, должны бороться за спасение их грешных душ, забывая о себе. И мы должны уметь простить их.

– Нет, нет, глупости, – всем своим существом протестовал Ратмир, – как же ты ошибаешься, Филипп. Как же вы все жестоко ошибаетесь. Вы даёте дикарям свои имена, даёте им оружие, одеваете их как себя, учите их говорить и молиться как по-своему. Но от этого они не становятся праведниками. Они остаются дикарями, но распознать их уже становится невозможно. Они становятся такими, как ты, как Айрат, и могут, прикрываясь именем Христа, творить свои ужасные преступления.

– Возможно, ты прав, – снова отступал Филипп, – но однажды таких дикарей больше не останется, тогда останутся только все праведники. В конце времён воскреснут только праведные, только истинные христиане, а такие вот лгуны погибнут не только телом, но и душой.

– Но мы-то живём сейчас, Филипп. И я не хочу, не позволю, чтобы эти бесчинства продолжались. Не хочу, чтобы истинных христиан убивали преступники, претворяющиеся верующими. Мы должны свергнуть Гарольда, должны уничтожить его, как он уничтожил Айрата. Нужно сплести заговор, и тогда люди пойдут за нами.

– И тогда чем мы будем лучше Гарольда, Талмата или Госты? – тяжело вздохнул Филипп, – Нет, Ратмир, лучше выкинь эти глупости из головы. Погубишь напрасно и себя и других. Это уже не игра, всё слишком серьёзно.