Страница 11 из 28
– Слушаюсь, воевода, – почти в один голос сказали братья-печенеги.
Богатыри решили остаться ночевать в Гуляеве. Ратмир с трудом пришёл в себя к вечеру и заставил себя поесть. Перед глазами ещё были картины той ужасной схватки. Вся жизнь словно пронеслась перед ним, и теперь только одна мысль могла позволить ему отвлечься от пережитых ужасов – мысль о Милане. Она держала его за руку, смотрела ему в глаза, она верила в него. Но и тут боль уколола в сердце Ратмира. Путята. Он наверняка даже не вздрогнул бы, окажись он в такой ситуации. Бывалый воин резал бы и колол, не задумываясь, и не только не опозорился бы в штаны, но своих противников заставил бы сделать от страха мокрое дело. Да, тысяцкий был могуч, и он был мужем Миланы. Ратмир перед ним был жалким червяком, и потому за это теперь ненавидел себя.
Глава 8.
После боя.
Бог услышал молитвы Ратмира, и эта ночь прошла относительно спокойно, упыри так и не появились. Единственное, что беспокоило юного художника – это преследовавшие его кошмары. Стоило ему закрыть глаза, как он видел сцены той ужасной бойни, отрубленные части тел, истекающих кровью мужиков, бьющихся на земле в смертельной агонии. Если Ратмиру и удавалось заснуть, то затем он быстро просыпался от ночных видений. В итоге он так и не смог выспаться и утром выглядел измученным и уставшим, к бледности лица добавились ещё красные глаза и вялость тела.
Ближе к обеду появился Айрат с довольным видом. На плече он нёс какую-то небольшую бочку.
– Что это? – удивился Ратмир, но Филипп, который был рядом, уже всё понял и снисходительно улыбнулся.
– Пиво, дружок, – отвечал Айрат, – отобрал у одного хуторского. Видимо, готовились к какому-то празднику. Но я нашёл их пиву лучшее применение.
Филипп в это время уже откуда-то достал три деревянных кружки. Айрат наклонил бочонок и стал, не спеша, наливать из отверстия сверху. Филипп отхлебнул первым.
– Холодное, – удовлетворённо проговорил он, – в погребе хранилось? Как же ты так нашёл его раньше Гарольда?
– Гарольд уже сутра лыка не вяжет, – усмехнулся Айрат, – достал какое-то пойло, от которого сразу даже не опьянел, а потом свалился как озимые. Оттащили его в избу, так он там весь пол заблевал.
Филипп рассмеялся в ответ и обратился к Ратмиру:
– Пей, Ратмир, надо.
Юный художник всё это время лишь держал в руках холодную кружку с безучастным видом. Но слова Филиппа словно пробудили его ото сна, и он отхлебнул кислой горечи. В животе от этого сразу прошёл холодок, в горле стало горько.
– Вот так, – проговорил Филипп, – а что Олег?
– А что Олег, весь день о чём-то спорит с Всеволодом, ему не до нас. С этой змеюкой нельзя расслабляться. Зря сотник отпустил Талмата и Госту, они бы нам пригодились против змеевцев.
– Перестань, – отвечал Филипп, – не хватало ещё богатырям друг друга поубивать. Такого ещё мир не знал.
Они ещё много о чём говорили, в основном о чём-то своём, чего Ратмир понять не мог, поскольку не знал тех людей, о которых пошла речь. Богатыри говорили так, будто юного художника и не было рядом, и его вполне устраивала такая роль невидимки. Он возникал из ниоткуда, когда пустел его стакан, наполнял его, а затем переливал его содержимое себе в утробу, которая в ответ раздражённо урчала. Вскоре все беды и ужасные видения начали отступать. Они лежали в луговой траве, под чистым небом, не видимые для целого мира, солнце согревало их своими лучами, и не было прекраснее момента, чем сейчас. Но богатыри сами взялись обсуждать недавнюю битву, напоминая о произошедшем уже опьяневшему юному товарищу.
– Я тебе говорю, эта змеюка специально не подошла сразу. – спорил Айрат, – Всеволод ждал, смотрел, чья возьмёт.
– Но наша так и не взяла, – не соглашался Филипп.
– Это потому что половина наших остались на заставе. Только это нас спасло. Иначе Всеволод легко позволил бы нам там подохнуть.
– Ну не знаю, он же всё-таки христианин.
– Да какой он к чёрту христианин? Он же разбойник, вспомни, сотник самого Никиты Кожемяки. Пока мы воевали с Усыней, эти псы тайно прокрались в Новгород и захватили его. Воспользовались отсутствием в городе войска. Помнишь? Вспоминай.
– Никита Кожемяка давно уже покаялся и всё равно был изгнан. Все его люди после той дерзкой вылазки приняли христианскую веру, они заслужили Божье прощение.
– Ага, а потом Вольга оставил Хряща на заставе, бессрочно. Здесь же даже города не было, стен не было. Как он жил здесь все эти года, этот старый многоженец?
– Как же это всё ужасно, – вмешался в разговор Ратмир, и богатыри умолкли, – Филипп, это же так не по-христиански. Любовь к ближнему, добро, и отрубленные руки. Нет, нет. Как звали того богатыря, которому разрубили лицо топором? У него была жена, дети, мать? Как бы хотелось забыть это, как страшный сон.
– Ратмир, я тебя понимаю, – отвечал Филипп, – но эти люди сами напали на слуг Божьих, они хотели нас убить и тем самым лишить себя спасения.
– Но почему, почему? – кричал Ратмир, чувствуя, как тяжелеет его язык, – почему нельзя было договориться? Почему всё должно быть так? Неужели мы, слуги Господа, не можем добром и милостью бороться против зла?
И, преодолевая горечь, он допил кружку до дна и повалился на спину.
– Да, брат, – произнёс Айрат, – ты действительно будто святой, тебе и впрямь надо идти в монахи.
– Я не святой, святых все любят, а меня не любит никто, – отвечал Ратмир, – что-то мне не хорошо.
– Давай-ка, – принялся толкать его богатырь, – ложись на бок, не лежи на спине, начнётся рвота, захлебнёшься собственной отрыжкой. Мерзкая смерть, я видел умерших так людей. Вонь от них стояла невыносимая. Давай, переворачивайся.
И Ратмир послушался его и позволил перевернуть себя на бок. Вскоре ему стало лучше, и он даже смог заснуть, на улице, под чистым небом. Но сон его был не долгим, вскоре он проснулся уже почти полностью трезвым. Филипп разбудил его, пора было возвращаться в село. Ратмир был самым трезвым в их дружеской компании и потому шёл посередине, поддерживая обоих приобнявших его богатырей. По дороге они наткнулись на Эдварда Хромого, он о чём-то спросил с местным мужиком, в то время как второй хуторской стоял в стороне, потупив взгляд.
– За что ты его бил палкой? – кричал каштанобородый варяг.
– Он мой раб, – отвечал мужик, – я могу с ним делать всё, что захочу.
– Ты такой же раб, как и он, раб Божий. И потому он такой же человек, оба вы свободны. И если ты не уважаешь нашего Бога, то клянусь, я с тебя шкуру спущу, собака.
– Если он не мой раб, то пусть живёт теперь, где хочет, а у меня дома больше не появляется.
И мужик пошёл прочь, повернувшись к Эдварду спиной. Такое поведение оскорбило скандинава, ноздри его расширились, глаза наполнились бешенством. Ещё мгновение, и он набросился бы на нечастного хуторянина, но тут его окликнул Ратмир.
– Эдвард, – прокричал он, – помоги.
Под тяжестью пьяных тел своих товарищей Ратмир согнулся в форме крюка и едва волочил ноги. Эдвард тут же подбежал к ним и положил руку Айрата себе на плечи.
– Вы чего так напились? – спросил он.
– А, чего, нельзя? – нападал Айрат.
– Чёрт бы вас побрал, вы что, в три горла всё выпили? Что-нибудь осталось?
– Немного осталось, – отвечал Филипп, – там была целая бочка пива.
– Где? – остановился Эдвард.
– Я тебе покажу, потом, – говорил Айрат, – а сейчас надо добраться до избы и прилечь, но сначала….
И с этими словами он принялся стягивать штаны, чтобы облегчить мочевой пузырь. Всё это время Эдвард продолжал придерживать его, можно было не сомневаться, что он не оставит Айрата, зная, что тому ведомо место нахождения пива. Ратмир и Филипп в это время ушли вперёд.
– Ты, молодец, Ратмир, – говорил богатырь, – не дал Эдварду выбить душу из того хуторянина. Но всё равно они страдают от нашего присутствия. Они же проклятые язычники. Я понимаю, ты не можешь это видеть, ты как ангел, упавший в грязь. Как вернёмся на заставу, я позабочусь о том, чтобы ты больше не увидел всех этих ужасов. Больше мы тебя в бой с собой не возьмём, не переживай. Всё закончится для тебя, как страшный сон. А до той поры ты уж потерпи. Ты мне чем-то напоминаешь моего покойного сына. Я тоже хотел оградить его от ужасов этого мира, но не смог уберечь. Он не умел сражаться и погиб одним из первых вместе с моей семьёй. Ну да будет, закрой уши, не слушай, что тебе говорит старый вояка, я знаю, эти слова расстроят тебя больше, чем теперь могут расстроить меня.