Страница 2 из 51
ГЛАВА II
Ляпин, вместе с сыновьями, стремительно облетал кварталы, поднимая людей. Станица загудела, как растревоженный улей. К Саломахинскому гирлу, ко двору Литвиненковых, помчались пешие и конные.
— Собирайся, сосед, — торопил Лука, забежавший за Карагодиным, — Егорка казачество рушит.
Семен поднялся, высунул из-под одеяла ноги, почесал под мышками.
— Илью Муромца нашел, Егора Мостового, — он зевнул, — где ему со всем казачеством справиться.
Время было раннее, на улице угадывался хороший мороз, Семену не хотелось выходить и расстраиваться.
— Может, без меня, сосед, управитесь? — виновато попросил он.
— Так ты что, — опешил Лука, — не в Егоркину ли компанию подписался?
В голосе Батурина почувствовалась явная угроза.
— Не пужай, Лука Митрич, — вздохнул Карагодин, и без твоей пуганки под ложечкой точит. Вчера весь вечер рассол пил. Помереть не дадите. Сейчас оденусь.
— Куда все, туда и я, — шепнул он перед уходом жене, — не ровен час в какой-ся измене обвинят.
К Литвиненко поехали по дороге, с утра проложенной ' прямо по Саломахе. Солнце играло снегом. Глаза слепило. Затишное русло реки располагало к дреме и покою. Кони бежали споро. Подрезовые санки оставляли узкий след. По свежим, вчера наметанным застругам кругами прошел волк. Поверх глинищ торчали полузасыпанные снегом кусты бузины и бешенюки. На усах Батурина, поржавевших от курева, намерзали сосульки. Лука покрикивал на лошадей и жаловался на свое житье-бытье и нелады с сыном.
— Чего ты его конфузишь, сосед, — увещевал Караго-дин, — Павло твой вылез в большое начальство. По всей станице говорят…
— От тех разговоров под лед бы спрятаться. Лаврентьевич, — сетовал старик, — вроде забор дегтем вымазали. Ну, пришло новое управление, шут с ним. Ну, пошел Павло в правление служить, или там в Совет… — старик сплюнул, плевок зацепился в усах, и он долго выдувал его и выбивал неуклюжей рукавицей, — так бери уже атаманскую булаву, а не на побегушках у этого лодыря Егорки. Выходит — Егорка ума больше имеет. Откуда видать это? — Он помолчал, покряхтел.-Предупреждал меня чисто по-родственному Никита Севастьянович. Прав был… генерал же… не какой-нибудь там тюха-матюха…
— Где он теперь? — осторожно спросил Карагодин.
Лука оглянулся, наклонился к нему.
— Как прогнали его с Армавира товарищи, он на Ка-теринодар подался. Рада вся там…
— Выходит, в Катеринодаре?
— Нет, — Батурин поднял брови, — в Новом-Черкас-ске под Ростовом-городом. Там дела заворачиваются крепкие, соседушка. Сам его высокое превосходительство Лаврентий Корнилов туда прибыли. Донское войско поднимать прибыли, — Лука подстегнул кнутом, вздохнул, — отмолю ли вот только за своего, за Павлушку? Простят ли? А тут еще за воровство принялись. Казацкое зерно место им пролежало…
Двор и улица возле Литвиненко были уже запружены народом. Белые овчинные шубы женщин были редко вкраплены в мужские красные и черные дубленки. Над забором вытянулся обоз однолошадных дрог соседнего Богатуна. Подводчики держались особняком, собравшись в кружок у головной повозки. Кое у кого на плечах висели винтовки.
— Ишь опять за оружию, — Лука нахмурился, — как на наш берег, так в магазинник пять патронов загоняют. Вроде против волчиной стаи.
— А у казачества оружие содрали, — буркнул подошедший Мартын Велигура, постукивая сапогами, — в черкеску и то боязно облачиться.
— А то не боязно, Мартын Леонтьевич, — поддержал Лука, — само слово «казак» каким-ся окаянным становится.
Они пошли во двор, здороваясь со знакомыми и почитаемыми людьми.
— Видишь, Мартын Леонтьевич, какой народ стал, — сокрушенно вздохнул Лука, — вроде старцев-побирушек. Нема прежней выправки. Посгинались, будто кто им лопатки повывихнул…
— Ждут, — тихо сказал Велигура.
Батурин нагнулся.
— И дождутся.
— Дождутся? — переспросил Велигура. — Павлу стало чего известно, а?
— Павлу? Что ж, я с ним по таким делам разговоры веду? — Батурин обидчиво нахмурился.'—Павлушка от меня отдаленный стал.
— Зря, Лука Дмитриевич. Надо приручать сына. Он наш. Он пользу бы мог принести казачеству, — вкрадчиво сказал Велигура.
Батурин искоса взглянул на спутника. Тут Велигура ясно заметил, что у Луки чуть выворочено левое веко и глаз от этого становится круглым и злым.
— На это Павлушка не пойдет, — отрезал Лука и сразу замкнулся.
Игнат Литвиненко сидел на нижней ступеньке черного крыльца, накинув на плечи шубу. Вблизи заученно подголашивали невестки. Литвиненко был без шапки, седая голова нарочито всклокочена, клин бороды лежал на обнаженной впалой груди, покрытой реденьким серым волосом. Тощие кисти рук как бы безвольно опускались с острых колен, на которых, как на столбиках, обвисли широкие холщовые шаров&ры.
— Прибеднился, — сказал Карагодин, обращаясь к Луке, — смирения напустил.
Батурин, ничего не ответив, неясным поклоном поздоровался с Литвиненко и, бурча, укрыл ему колени полами шубы.
— Еще простынешь, Игнат… Этим иродам ничего, того и ждут, а у тебя детишки.
«Детишки»-Игната Литвиненко молча стояли возле отца, исподлобья оглядывая народ. Это были крепкие высокие казаки, среди которых даже Матвей казался щуплым малышом. Пройдет немного времени, и на широких путях гражданской войны поскачут эти упрямые раздраженные казаки. Многих осиротят эти сильные волосатые кистиь самой природой приготовленные к плотному охвату узкого и скользкого эфеса. Холодной ненавистью наливаются сейчас их сердца…
— Чего это он с тебя начинает, а? — шепнул Батурин. — Аль твои амбары крайние?
— По-соседски, — сказал Литвиненко, нарочито обнажая нательный крест, — по-соседски угадывает. Видать, за все мои благости благодарит.
Вмешалась словоохотливая старуха — жена Игната.
— И молока ему, и кизяков овечьих, и творожку, аль посуду какую куховарную, никогда не отказывали. Кто же думал, что змея горючего выкармливаем… — Внезапно ахнула и попятилась: — Сам, сам заявился!..
Старуха одернула концы платка и дрожащими пальцами начала оправлять волосы. Платок сполз, открыв черный засаленный чепчик.
Мостовой не спеша сошел с тачанки и направился к амбарам. Заметив протиснувшегося к нему побледневшего Сеньку, улыбнулся и подбадривающе кивнул.
Сенька, вначале испугавшийся за отца при его появлении в этой напряженной суровой толпе, успокоился. Мальчишка уважал храбрость и силу, а здесь он внутренним чутьем угадал, что отец сильнее тех, кто нарочито собран сюда для устрашения.
Отец шел, и Сеньке были видны его крепкие плечи и желтая папка с бумагами, свернутая вдвое и небрежно сунутая в карман шинели. Пообок Батурин и Шульгин, Павло и Степан тихо переругивались. Батурину было неловко. Степан же был весел и самодоволен. Лука, заметив сына в столь неподходящей компании, как-то сразу съежился и отодвинулся от Литвиненко. В голову ударила горячая стыдная мысль. Ему казалось, что шепот, возникший в толпе с появлением комитетчиков, относится прежде всего к нему, что все показывают на него пальцами укоризненно и враждебно. Старику хотелось, раствориться в толпе, пожертвовать всегдашним ненастным желанием первенства, сделаться маленьким и незаметным. Он цапнул руку Карагодина.
— Сыночек, чтоб ему…
— Сын ничего, — сказал Карагодин, заметив волнение Батурина. — У тебя, Лука Митрич, сын непонятный. Мы его думок не знаем…
— Почему не открыты? — зычно крикнул Мостовой, останавливаясь у крайнего амбара.
К нему трусцой приблизился богатунец и что-то сказал. Егор выслушал, подтянулся.
— Позвать хозяина, — распорядился он и жадно облизнул губы.
— Папаня, ты им не поддавайся, — выдохнул Сенька, пролезший поближе. Егор чуть скосил глаза в сторону сына и ничего не ответил.
Литвиненко скинул шубу, поднялся и, пошатываясь, направился к амбарам. Шел он, — медленно переставляя ноги, шаровары болтались широкими складками. Кара-годин, с тревогой наблюдавший, чем кончится дело, заметил острые, точно неживые лопатки, деревянно колеблющиеся в такт шагу.