Семерка (ЛП)

Потом ты отправился за станцию. Без какой-либо определенной цели. Просто пытался собраться с мыслями.

Где-то метрах в ста за зданием находилась закрытая автомастерская. Рядом с ней стояло несколько машин. Среди них и опель инсигния. Черный.

Мне даже не нужно было что-либо говорить.

Ты перескочил через трясущуюся сетку, к которой была прикреплена крупная надпись РЕМОНТ ВСЕГО ВО ВСЕХ МАШИНАХ, взял в руку тяжелую арматурину, валявшуюся во дворе мастерской и выбил стекло в окне конторы. Вошел в средину и зажег фонарик в мобилке. Ты искал ящичек для ключей. В автомастерских всегда имеются ящички для ключей. Луч света скользил по календарям с автомобилями, по плакатам с выпятившими задницы голыми блондинками, по каким-то странным бумажкам, которых вечно полно в автомастерских, по каким-то бланкам, грязным тряпкам, каким-то переборкам. В конце концов — нашел. Ящичков для ключей было даже два. На одном кто-то налепил пластырь, а уже на нем, фломастером, довольно небрежно написал: К РЕМОНТУ. На втором все то же самое, только с надписью ОТРЕМОНТИРОВАННЫЕ. Ты открыл. Внутри было несколько ключиков, среди прочих, один с эмблемой Опеля. Ты надеялся, что этот тот самый. Взял ключик и сунул себе в карман. Вышел через то же самое окно. Подошел к инсигнии. Вставил ключ. Он соответствовал.

— Кто там? — крикнул кто-то. Ты понятия не имел: кто. Не имел понятия и откуда кричат.

— Спакойна! — крикнул ты в ответ. — Всё в парядке! Эта проста ашибка, мы хатели напасть на Литву, а не на Польшу, проста ашиблись!

— Русские! — завопил перепуганный голос. Ты услышал топот ног. — Русские!!!

Ты повернул ключ зажигания. Загорелись контрольные светодиоды. Топлива у тебя было четверть бака. Ты подал задом и, не включая фар, направился на ворота — обычную деревянную раму с сеткой посредине. Сетка с грохотом лопнула. Ты проехал через газон и выехал на обочину национальной дороги номер семь.

Война.

Только здесь ты включил фары, пропустил разогнавшийся грузовик и включился в общее движение.

Война.

* * *

Началась двухполоска. Ты слушал радиоприемник. Дорога была забита. В обе стороны. Ты размышлял над тем: станут ли бежать. Как в 1939. Заблокируют ли дороги. «Пока что, — думал ты, — они просто возвращаются по домам. Что делать, будут думать потом. Смотреть телевизор. Копаться в сетевых новостях. Анализировать положение фронта. Просто принимать решения».

По радио нон-стоп передавали слова президента Коморовского. Тот не мог удержаться, чтобы не скопировать выступления президента Старжиньского[234] с его знаменитым выражением «так что — война». Правда, об «извечном враге» ничего не было. Было о том, что «вместе с союзниками по НАТО уже предприняты соответствующие шаги». Голос у Коморовского дрожал, и все выглядело так, словно он вот-вот расплачется. Качиньский тоже не мог удержаться, чтобы не цитировать классиков.

— Имеются у родины счета обид, — говорил он. — Рука чужая их зачеркнуть не в силе. — Но кровь пролить, — продолжал он, — уж не откажется никто. И я не откажу, коль нужно станет[235], — голос у него тоже дрожал.

Ты представил Ярослава Качиньского в окопах, в шлеме на голове, с серьезным, собранным лицом — и от впечатления даже прибавил газу.

Ты и не заметил, как проехал мимо Пятого Чуда Семерки: бензозаправочной станции, где установки разговаривали с клиентом человеческим голосом, клиенту же казалось, будто к нему обращается вырезанный из картона и поставленный возле входа Роберт Кубица[236].

Русские уже были в Браневе, Бартошицах и Голдапи. Шли они тремя колоннами. Один удар — на Эльблонг. Второй — на Ольштын. БТРы и танки ехали по только что отремонтированному за деньги ЕС шоссе номер 51. Третий — на Голдапь и Сувалки[237]. Оборона формировалась по линии Ольштын — Эльблонг. Что происходит на Подлясье и Сувальщине — до конца известно не было. Аналитики в студии были ужасно перепуганы и не могли понять, на кой ляд Россия вообще напала на Польшу. Если она хотела, говорили они, испытать НАТО, то могла напасть — к примеру — на Эстонию или Латвию. Страны маленькие, вооруженных сил с гулькин нос, зато есть российское меньшинство, имеется кого защищать, а ведь — убеждали они непонятно кого, как будто бы реальные факты до них совершенно не доходили — Россия никогда ни на кого не нападает без какого-либо, пускай и надуманного, повода.

— Помните, даже анекдот такой был, — нервно хихикал какой-то эксперт. — Жили-были поляк, русский и немец, ну и русскому захотелось дать немцу по морде, вот он и говорит: «А пни-ка меня в задницу». Немец приложил ему, русский его в рожу, а поляк удивленно спрашивает: «Погоди, а чего ж ты хотел, чтобы он тебя по заднице пнул?» А русский ему на это: «Мы не агрессоры!».

Каждые несколько десятков метров на обочине шоссе стояли фуры с включенными и мигающими аварийными огнями. Дальнобойщики крутились возле них и разговаривали по мобилкам. Непонятно было, есть ли вообще смысл везти товар дальше. Перед Кельцами, сбившись в перепуганную кучку, стояли придорожные давалки. Они вели переговоры с каким-то мужиком, опиравшимся о капот черного гольфа. Тот беспомощно разводил руками и сам выглядел перепуганным.

«Так вот оно как все выглядит», — размышлял ты.

Ты глядел на всех тех опережаемых тобою типов в рено, пежо, фольксвагенах, опелях, глядел на их лица — так вот война, такое страшное и абстрактное до сегодняшнего дня слово, в них уже была. До сих пор сражения, смерть, убийства, разрушения домов и бомбы — это было кино. Художественное, документальное, новости. Та реальность, польская реальность, в которой имеются бензозаправочные станции «Орлен» и бары «У Толстяка», в которой имеются торговые центры с H&M и Carrefour, в которой киоски «Руха» выкрашены в темно-зеленый цвет, и в них лежат «Выборча», «Политыка», «Впрост», «Тыгодник Повшехны», «Ньюсвик», «Газэта Польска Цодзенна», «Наш Дзенник» и так далее; в которой асфальт либо новый, темно-черный с порядочной разметкой или же залатанный, словно штаны босяка; в которой салоны красоты называются «Афродита» или «Клеопатра», а качалки — «Спартак»; в которой охранные агентства называют «Гладиатор» или «Цербер» (либо же «Керберос», если название «Цербер» уже занято); в которой крупноблочные дома утепляют пенополистиролом и штукатурят в веселенькие цвета; в которой повсюду стоят костлявые памятники Иоанну-Павлу II; в которой говнюки сначала колют себе спид, а потом разъезжают по городу на «октавиях» собственных родителей; в которой люди берут кредиты в банках Pekao SA, WBK Handlowy или CITIBANK и покупают автомобили и квартиры, а в их жилищах модный минимализм и беленькие, ровненькие стены; в которой огораживают микрорайоны, поскольку реальность за оградой не соответствует высоким требованиям нового польского среднего класса; в которой регистрационные таблички автомобилей когда-то были черными, а теперь — белые с первой буквой, означающей воеводство, а остальные означают город на его территории; в которой в ночных магазинах имеются решетки, через которые продавщица подает клиенту товар, чаще всего — пиво «живец» и водку «люксусову», всегда в белом пластмассовом пакете, которые потом валяются на асфальте и мостовых; в которой верующие в костелах облегченно вздыхают, когда ксендз говорит: «а теперь, дорогие мои, послушайте душепастырские объявления», поскольку это означает, что месса вскоре закончится и можно будет идти домой, где по ящику показывают Угадай мелодию и Клан[238]; где продавщица вечно просит покупателя, нет ли у того мелочи, а то ей нечем дать сдачи; в которой юные качки говорят людям: «э, ты, щас как заебу, так в воздухе переобуешься» или «тебя, чё, с волосни выхуярить»; в которой полицейские носят темно-синие брюки с белыми лампасами и у которых на рукаве надпись ПОЛИЦИЯ, и бывают они ужасными хуями, хотя иногда, случается, и неожиданно милыми, и тогда все просто голову ломают от изумления; в которой свадьбы проводят в специально для этой цели приготовленных ресторанах с накрохмаленными скатертями, и на свадьбах обязательно подают суп, а на каждом столе стоит водка, графин с черносмородиновым или апельсиновым соком; в которой кофе пьют или экспрессо, или растворимый, или заварной; в которой транспортные контролеры говорят: «де'добрый проверка билетов приготовьте билеты для контроля»; в которой все считают, будто бы Польша гадкая, слабая и ничего в ней не может удаться, что зима здесь слишком уж долгая и депрессивная, что польская сборная по футболу никуда не годится, потому что в спорткомитете сидят сплошные мудаки, и что нет каких-либо структур, способных создать приличную польскую лигу; в которой овощи покупают на базаре, потому что там они неопрысканные; в которой старикам уступают место в трамваях и автобусах, а если едет карета скорой помощи, так ее обязательно пропускают; в которой города и местечки служат для проживания, а не для жизни; в которой никто даже и не пытается реализовать опцию «невыносимая легкость бытия», поскольку всякая такая попытка заранее обречена на провал; в которую человеку так не хочется возвращаться после отдыха на Кипре, в Египте или Турции, но все возвращаются, потому что их ждет дом, который оставили на строительную бригаду из гуралей[239], и в который уже столько вбухал, потому что ждет квартира в утепленном многоквартирном доме с замененными окнами и батареями и с уже отремонтированными кухней и ванной; в которой все считают самой очевидной очевидностью, что польская реальность хуже всех иных реальностей, и что так должно быть и будет всегда, ибо так написано в Писании — была той реальностью, в которой войны ты не мог и представить.