Страница 39 из 65
— Оно и в айкидо точно так же, — заметил я.
— Правильно. Но теперь ситуация исключительно грозная. Сейчас длится очередная попытка аннигиляции Польши, на сей раз, похоже, исключительно опасная: Польша вестернизируется и экстерминируется. Путем разложения на части национальных мифов, релятивизации, отказа от надлежащего достоинства и уважения, одним словом, продолжается деконструирование Польши по западной моде. А Запад даже более опасен, чем Россия, поскольку Россия не играется в субтильность, она только напирает дубьем; а Запад делает так, что ты сам делаешь то, что он тебе говорит, да еще и считаешь, что это в твоем же собственном интересе. Впрочем, вся общественная система Запада основывается на этом принципе — американцы вкалывают с утра до ночи, влезают в кредиты на всю жизнь и еще говорят, будто они самые счастливые на земле людьми, и за свою систему готовы дать порезать себя на кусочки. А знаешь, почему? Потому что та система дает им крутые цацки. И, время от времени, разрешает им ими поиграться. Но погляди, как выглядят реальные результаты исследований счастья в мире: самые счастливые это те, у которых нет денег, зато располагающиеся далеко от Запада: Африка, Южная Америка… Ну ладно, nevermind — не бери в голову. Вообще-то, самая пора проснуться! Пора проснуться! — крикнул он. — Гляди! Гляди, сколько нас! Миллионы!
Он хлопнул в ладони. Туман начал расходиться. Башня уже не казалась такой высокой. Так себе башня, под ней зеленые горки, долинки, лесок. И из леса начали выходить толпы людей с факелами. Все они шли в направлении замка. Что-то ужасно шумело.
— Польский белый двуглавый орел охватит Европу своими крылами, и Восточную, и Западную! — кричал Баяй, разбросав руки в стороны. — А вот Россию, татарско-сатанинских варваров, и США, этот банкирский заговор — будет крепко держать за шеи своими клювами!
Только сейчас до меня дошло, что нарастающий шум — это песня, с которой толпы шли к замку:
Уже Господь теплом своим страну всю согревает
Уже олень рычит в чащобах и играет
А мы средь бури встали вместе
Но завтра — весь мир будет наш
Найди, лехит, под липой тени упоенье
Гляди, как Висла воды несет в море без лени
И Бога песней прославим вместе
Но завтра — весь мир будет наш
Дай же, Отчизна, дай же нам знак
Тысячу лет ожидаем мы, так
Только рассвет золотой к нам придет
Но завтра — весь мир будет наш
Но завтра, но завтра — весь мир будет наш!
Ручонками глазки дитя протирает
И манит пчелу цветочек к себе
Но вскоре, но вскоре с небес грянет глас
Что завтра — весь мир будет наш
[227]
!
Впрочем, — не совсем удовлетворенный, заявил Баяй, — над последними строками нужно еще будет поработать.
— Мужик! — выпустил я дым из легких и передал ему трубку. — Ты чего, класс! Красиво ведь!
— Да отъебись ты, — ответил тот. — Я же тебе с самого начала говорил. Польша — это идея, а идею можно формировать, как тебе заблагорассудится. Рассказ всегда идет туда, куда ты его поведешь. Факты соединяются там, где ты их соединишь. Этот народ нуждается именно в таком! Ему нужен миф.
— Держись, черный лорд[228] Баяй.
— Князь.
— Ну да.
* * *
Я спустился по ступенькам башни, спрыгнул в коридор многоквартирного дома и пошел по нему в том направлении, из которого оба с Баяем пришли, но тут оказалось, что расположение помещений совершенно иное, чем раньше.
Бли-ин! Именно этого я и опасался. В сонных кошмарах и фильмах ужасов вечно случается нечто подобное. Постоянно!
«Нужно каким-то макаром из всего этого проснуться», — подумал я.
И даже остановился от впечатления, потому что кое-чего себе вспомнил. Случайность! С самого момента прихода в себя под кладбищенской стеной, этот факт у меня в голове попросту не существовал. Его просто не было. До сих пор, как во сне, я и не задумывался, откуда я тут взялся и зачем. Теперь же чувствовал себя так, как будто бы постепенно просыпался.
А вдруг, мрачно подумал я, если я и вообще не живу. Если я погиб в той аварии. И ничего, кроме того, что вижу, вообще не существует: кроме этого крупноблочного замка и Баяя.
Но я чувствовал, как сквозь сон начинают проступать элементы реальности. То, что холодно. Мокро. Что тело болит. По правде говоря, это не было той действительностью, к которой имелось желание возвращаться. Но и здесь оставаться тоже особой охоты не было.
Так что я шел и шел по каким-то коридорам, проходил через выпотрошенные жилища. В одной из комнат наткнулся на Баяя, опиравшегося плечом о мебельную стенку.
— Я могу дать тебе и другую историю, другие объяснения, — стал искушать он. — Совершенно иное видение Польши.
— Спасибо. Как отсюда можно выйти?
Баяй щелкнул пальцами и исчез. Щелк — и его уже не было.
— Я ебу, ну и дешевка, — сказал я и пошел дальше.
Коридоры, квартиры, диваны, кухни.
Может через окно?
Я выглянул — находился где-то на высоте седьмого этажа. Класс, если учесть, что когда заходил, во всем доме этажей было только пять. Я ебу…
На сей раз Баяй сидел в чьей-то прихожей, на шкафчике для обуви.
— Ведь рассказ, наррацию, можно составить и по твоему желанию. Принять, что мы являемся, например, вандалами, разве что только ославяненными. И что то самое знаменитое вандальское государство в Африке было нашей первой колонией. Или — что мы являемся славянизированными кельтами, и теперь нам следует объединиться с ирландцами и шотландцами.
— Как отсюда выходят?
— Ну, тогда можешь гнить в своем польском дерьме, — презрительно фыркнул князь. — По лестнице вниз, потом налево.
И исчез.
* * *
Ты шел по покрытой грязью тропке, ботинки вязли. По обеим сторонам дороги не было ничего. Пустота и равнина. Никаких холмиков, пригорков — ничего, только плоскость и равнина. А потом вдоль этой дорожки начали появляться какие-то громадные таблицы, покрытые буквами, которые ни в какие слова не складывались. Понять из них ничего не было возможно. Они были исключительно для того, чтобы быть. Потом ты увидел городскую стену. Была она высокой, массивной, вся она была изготовлена из литого бетона. Бетон был сформирован в виде деревянных досок. «Приветствуем вас в польском Каркассоне[229]!» — гласила прикрепленная к стене приличных размеров объява. Из-за бетонной стены торчали здания самой различной формы и размеров. Выглядело все болезненной версией Диснейленда на квасу. Здания казались относительно новыми, но их уже пожирал лишай, отовсюду сыпалась штукатурка.
Ты подошел к городским воротам из обильно и фантазийно выгнутых металлических прутьев. По обеим сторонам дорожки на двух колоннах были установлены гипсовые львы из Касторамы.
И тут ты почувствовал себя очень — да что там, ужасно — уставшим. Ты уселся под стенкой польского Каркассона.
И заснул.
7. Бельфегор
Все у тебя болело. Как ну его нафиг. Весь ты был измазан грязью. И было тебе холодно. И валялся ты в каком-то поле. Да-да, в поле, каком-то распаханном поле. Между бороздами. Представь себе, между рядками распаханной земли.