Страница 2 из 26
Повествуя об этом сражении, Д. М. Володихин пишет о том, что в сражении под Москвой Пожарский «располагал боевыми силами второго сорта», «огрызком» прежней державной мощи: «…лучшие силы России были к тому времени перемолоты в многочисленных битвах и еще того больше – в кровавой междоусобице…». По мнению Володихина, качественно армия Ходкевича превосходила войско Пожарского – «это прежде всего было королевское войско, подчиняющееся твердой дисциплине. Бойцы Ходкевича шли выполнять задачу, которую они уже неоднократно решали раньше. Сознание прежних побед поднимало их боевой дух и придавало уверенности в собственных силах. Оружием, продовольствием и снаряжением гетманская армия была обеспечена не хуже ополченцев Пожарского, а скорее даже лучше, и уж точно превосходила в этом смысле ратников Трубецкого». Эти утверждения неубедительны. Непонятно главное: почему русские, воюя в предшествующие годы, ослабели, а поляки, сражаясь все это время на два, а то и на три фронта (со шведами – с 1600 года, с рокошанами Зебжидовсого, с москвитянами), так заметно окрепли.
Думается, московские служилые люди, прошедшие через испытания Смутой, уцелевшие в них, были не менее опытными и закаленными бойцами, чем воины Ходкевича, что и показали, одолев противника в тяжелом двухдневном сражении за Москву и будущее своей страны.
В центре нашего внимания находятся войны этого периода – со вторжения в октябре 1604 года в русские пределы армии самого знаменитого из московских самозванцев, Лжедмитрия I, и до завершающих аккордов русско-польской войны 1609–1618 годов, когда наконец наступил мир.
Мятежи и битвы Смутного времени стали тяжелым испытанием для страны, прежде всего – для ее защитников, ратных людей, первыми встречавших приходивших из-за границ ворогов, бившихся с ними и гибнувших за свою страну.
Причины разразившейся в начале XVII века череды войн и бунтов следует искать, конечно же, не в закрепощении крестьян или своевольстве осмелевших бояр, как утверждают многие исследователи. Случайно или намеренно, они отводят читателям глаза, повторяя слова Василия Ключевского, что Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Вряд ли ненавидевшие Годунова бояре могли решиться ради его свержения навести на свою родину вражескую армию. А вот западным соседям Руси, прежде всего Речи Посполитой, еще со времен Ивана Грозного панически боявшейся нашей страны, ее ослабление и разрушение были на руку. Еще в 1600–1601 годах в составе большого посольства Речи Посполитой в Москве побывал молодой человек, подготовленный на роль якобы спасшегося царевича Дмитрия[7]. Возглавлял посольство воевода виленский, гетман великий литовский и канцлер великий литовский Лев Сапега, который и разработал план, направленный на подчинение Московского государства Речи Посполитой с помощью самозванца, эксплуатировавшего имя погибшего в Угличе в 1591 году царевича Дмитрия, младшего сына царя Ивана Грозного. С его помощью в Варшаве рассчитывали раскачать русское общество, а затем, в нужный момент, воспользоваться обрушившимися на страну бедами и подчинить Русь. Точно по графику объявившийся в Речи Посполитой Лжедмитрий I тайно принял там католичество, заключил секретный договор с польским королем Сигизмундом III, за помощь и поддержку обещав своему покровителю уплатить миллион злотых и отдать порубежные города Смоленской и Северской земли. Со вторжения его армии в русские пределы и началось испытание Московской державы на прочность.
В советское время чрезвычайно популярным было утверждение А. А. Зимина о том, что все происходившее тогда в России было, по сути, крестьянской войной, начавшейся еще в 1603 году, достигшей кульминации в 1606–1607 годах и завершившейся новым подъемом в 1614–1618 годах[8]. Эту концепцию справедливо оспорили Р. Г. Скрынников и А. Л. Станиславский, отметившие факт незначительного участия крестьян в антиправительственной борьбе, главную роль в которой, по их мнению, играли служилые люди южных городов, казаки и беглые боевые холопы. Поэтому исследователи предложили считать Смуту не крестьянской, а гражданской войной[9]. В настоящее время эта концепция доминирует в науке. Однако она также ошибочна, ибо, за исключением Болотниковщины, участие русских людей в военных действиях против законной власти было вторичным. Основная роль в них принадлежала прибывшим на территорию страны иноземцам. Смутное время – это глобальная война, в которой заметны элементы не только социального противостояния (гражданская война), но и религиозной борьбы (война за веру), агитации и распространения ложных сведений (пропагандистская война) и даже зарождающегося национального движения (освободительная война).
Изучение военных событий Смутного времени не просто блажь историка. Явленные в ходе них примеры жертвенности и героизма, полководческого искусства и воинского мастерства должно не только изучать и пропагандировать, но и переосмысливать с учетом новых обнаруженных и опубликованных документов.
Книга посвящается
ВОЛКОВОЙ МАРИНЕ НИКОЛАЕВНЕ,
жене и другу.
Часть первая
Войны Смутного времени
Глава 1. Московское государство в 1604–1607 гг. Лжедмитрий I – захватчик трона. Взлет и гибель «польского свистуна». Болотниковщина
Лжедмитрий I. Поход на Москву
В 1601 году в Речи Посполитой объявился человек, выдавший себя за царевича Дмитрия Ивановича, спасшегося от подосланных Борисом Годуновым убийц. В русскую историю этот самозванец вошел под именем Лжедмитрия I. По версии московских властей, им был беглый монах Григорий (Юрий) Богданович Отрепьев, в 1602 году бежавший в Литву, где объявил себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, сыном царя Ивана IV. Это предположение официальных лиц давно уже вызвало обоснованные сомнения. Даже современникам бросалась в глаза искушенность «беглого монаха» в военном деле, в тонкостях европейской политики[10]. Удивляет и не раз выказанное им незнание московских обычаев. Французский кондотьер Жак Маржерет, командовавший ротой стрелков у Лжедмитрия I, сообщал в своих записках о небольших, но заметных ошибках, которые самозванец делал в произношении некоторых русских слов. Впрочем, Маржерет, считавший нового царя настоящим сыном Ивана Грозного, связывал эти ошибки с тем, что спасенный царевич был вывезен в Польшу еще ребенком и воспитывался вдали от родной земли[11]. Никогда не указывал на сходство Отрепьева и Лжедмитрия I и знавший обоих архимандрит Пафнутий, настоятель Чудова монастыря. В связи с этим следует отметить, что Григорий Отрепьев, допусти мы реальность его преображения в убиенного царевича Дмитрия, оказывался не лучшей кандидатурой для врагов Руси – он был слишком узнаваем в Москве, где отметился многими делами. Будучи автором службы московским чудотворцам Петру, Алексию и Ионе, после он стал патриаршим диаконом. Его использовали «для книжного писма»; «яко добр книжник и писец труждаяся у святейшего Иова патриарха в келии святые книги пища», присутствовал на заседаниях Освященного Собора и Боярской думы. По словам патриарха Иова, чернеца Григория знали и епископы, и игумены, и весь Освященный Собор. Вскоре диакон был уличен в «богоотступничестве и чернокнижии». После чего Григория, по решению Собора и Патриарха, должны были сослать на Белоозеро в пожизненное заточение, но он сбежал[12]. И такой узнаваемый в Москве человек претендовал на имя и звание умершего царевича? Более чем сомнительно.
7
Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.; Л., 1961. С. 44.
8
Зимин А. А. Вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII в. // ВИ. 1958. № 3. С. 99; он же. О некоторых спорных вопросах классовой борьбы в Русском государстве XVII в. //ВИ. 1958. № 12. С. 204–208.
9
Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII столетия. М., 1985. С. 324–326; он же. Спорные проблемы восстания Болотникова // История СССР. 1989. № 5. С. 92–110; Станиславский А. Л. Гражданская война в России: Казачество на переломе истории. М., 1990. С. 242–248.
10
Утверждения некоторых российских историков о «неопытности Лжедмитрия в ратном деле» (Соловьев С. М. Соч. Кн. IV. М., 1989. С. 406) и о том, что он «никогда прежде… не нюхал пороха» (Скрытников Р. Г. Россия в начале XVII столетия. С. 148; он же. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Новосибирск, 1987. С. 74) не подтверждаются источниками. Георг Паерле писал о речах, которыми «Димитрий» воодушевлял свои войска, о его мужестве, о том, что он сам водил армию в бой (Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 2. СПб., 1832. С. 13–15, 20). Ж. Маржерет, участник первых сражений русской армии с войсками самозванца, высоко отзывался о воинской доблести и полководческих талантах Лжедмитрия I, контрастирующих с неопытностью его «капитанов в военном искусстве», упоминает он и о начатом по инициативе этого «не нюхавшего пороха» «дилетанта» и шедшем под его руководством обучении владению оружием присоединившегося к войску «доброго числа крестьян» в лагере под Севском (Маржерет Ж. Записки. С. 191–192). Впрочем, и сам Соловьев отмечает, что в сражении под Новгородом-Северским (сражении на озере Узруй) Лжедмитрий выказал себя настоящим военачальником: «одушевив свое войско речью, которая дышала полной уверенностью в правоте дела, он ударил на царское войско, которое тотчас дрогнуло» (Соловьев С. М. Кн. IV. С. 406). Решение самозванца отказаться от преследования войска Ф. И. Мстиславского связано, скорее всего, не с неопытностью Лжедмитрия, а, наоборот, с трезвой оценкой ситуации. Полки Мстиславского по меньшей мере в 3 раза превосходили его армию численностью и сохранили боеспособность – поляки смогли опрокинуть лишь правый фланг русского войска; продолжавший атаку противник был отбит с большим уроном, капитан Мацей Домарацкий попал в плен. Свою роль сыграл и захват поляками брошенного русского обоза, грабеж которого отвлек значительную часть казаков.
11
Маржерет Ж. Записки. С. 213.
12
ДАИ. T. 1. СПб., 1846. № 151. С. 255; ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 28. С. 79; Сборник материалов по русской истории начала XVII века. СПб., 1896. С. 63