Страница 8 из 25
Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возле окна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснение происходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матрос совсем не спешил объясниться.
Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизору шли новости -- текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась, услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетила с официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественно встречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, Лидером Африканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, Героем Народа и прочая, прочая, короче -- легендарным Товарищем Тэ. Встреча двух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой до неприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, наверняка снимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-"фидельке". Стиль этот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего времени в основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочего государства обезьянничать, вводя "социалистические" фраки, смокинги, вицмундиры и ордена с лентами к ним.
И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председатель вступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назад в нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью. Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхронно произвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнул каблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл, задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ, высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкой величиной в две мужские ладони, в эмоциональном порыве сорвал с головы фуражку с неприлично задранным вверх околышем и двинулся прямо на Смирнову с явным намерением заключить ее в объятия. В какой-то момент она, кажется, потеряла контроль над своим лицом -- выражение, промелькнувшее на нем за доли секунды, сложно было назвать приветливым или дипломатичным. Однако председатель быстро овладела собой, протянув азанийскому лидеру руку, которую тот, разумеется, пожал, словно так и было задумано. На обнажившемся во время рукопожатия запястье Смирновой как раз в этот момент остановилась камера, запечатлев старую наколку -- красную звезду с черной каймой и такой же квадратик.
-- А что, ты ведь тоже могла бы быть сейчас на ее месте, а? -- Матрос заметил это и указал ложкой на мою правую руку, где была вытатуирована такая же звезда, только вместо квадратика рядом с ней алел треугольник. -- Она ведь всего на четыре года тебя старше.
Нарукавные, точнее, напульсные знаки различия были введены в начале войны с целью максимальной демократизации наших вооруженных сил: увидеть подобный знак можно было, только если его носитель выполнит рот-фронтовское приветствие. С одной стороны, командиров приучали к революционной вежливости, с другой -- отучали от старорежимного козыряния. Но в первое же военное лето вышла с этими знаками незадача: по жаре все закатывали рукава, так что узнать командира становилось при всем желании невозможно. Пока штабные изобретатели придумывали, что делать, на местах народ решал эту проблему по-разному: рисовали командирские треугольнички и квадратики прямо на коже маркером, делали самодельные напульсники, наконец, особо упоротые били татуировки. Последнее даже пытались официально запретить: беловские казаки и "черные кресты" отчего-то считали, что такой наколкой может себя метить только гей или лесбиянка, так что попавшего с ней в плен ждала очень страшная смерть. Тем не менее, обычай закрепился -- возможно, потому что бойцов многих подразделений в плен никто и не брал.
-- У меня аллергия на большое начальство, -- ответила я. -- И вообще, я безответственная и эгоистичная, легко поддаюсь чужому влиянию, склонна к нарушениям революционной законности...
-- До сих пор обижаешься? -- вкрадчиво спросил Матрос. Я понимала, что он меня "прощупывает", однако выглядело это настолько прямолинейно и пошло, что даже возникали сомнения: может, и в самом деле этот визит ничего не означает? Просто скучающий пенсионер решил повидать старую знакомую, ну там -- бойцы вспоминают минувшие дни и тому подобное. Невольно хотелось косить под дурочку в ответ.
-- Ну на кого мне обижаться-то, кроме себя? Те, кто нас втянул во все это дерьмо, -- они уже свое получили. А нам с тобой радоваться надо, что живем не в двадцатом веке. Тогда разговор куда короче был...
-- Ты раньше тоже по-другому говорила, Оса, -- нахмурился (деланно или искренне?) Матрос.
-- Раньше я еще верила во всю эту муру про сломанный меч революции. В то, что Совет допустил ошибку, что ликвидация КОРДа нам всем еще аукнется. Даже ждала этого -- чтобы потом сказать что-нибудь типа "ой, я же говорила!". Двадцать лет уже прошло -- Коммуны вроде на месте, Социалистическое Содружество неуклонно расширяется, голод в Африке вон победили, Тихий океан собираются от мусора чистить. Яблони на Марсе, опять же: если не есть после шести и не дуться на весь мир -- можно даже яблонь дождаться.
-- Яблони -- это хорошо, да, -- согласился Матрос. -- Больше еды -- больше социализма. Больше социализма -- больше еды. Больше еды -- толще пролетариат, год от года... А ты в курсе, например, что одиннадцать процентов московских школьников отказались в этом году от обязательного военного обучения -- "по идейным соображениям"? И никто -- ни Комобраз, ни Рабочий Контроль, ни Совет -- даже не поинтересовался, кто же эти "идейные соображения" придумывает и навязывает? Кто учит детей, что быть социальными инвалидами -- здорово? Кто им внушает, что защищать свои Коммуны с оружием в руках -- безнравственно и безыдейно?
Удочка заброшена, подумала я. Точнее, с виду это не удочка, а толстая такая жердина с неловко привязанным на конце обрывком каната. Но умной рыбке и этого достаточно, чтобы домыслить недостающие детали, включая крючок и наживку.
-- А с кем нам, прости, воевать в нашем прекрасном сытом мире? С этим самым, как его... Свободным Государством Западной Австралии? Или с Алеут-Кадьяком? Эти заповедники свободного предпринимательства давно бы уже зачистили, если бы знали, что делать с контингентом. Можно, конечно, устроить им тотальный геноцид в прямом эфире, только от такого у наших деток появятся дополнительные "идейные соображения", тебе не кажется?
-- С кем воевать? Да хотя бы с этим вот, -- Матрос кивнул в сторону стереовизора, где уже шел репортаж о борьбе с опустыниванием в Средней Азии, но я поняла, о чем он.
Товарищ Тэ, то ли великий учитель и отец всех африканцев, положивший конец голоду и войнам, то ли кровавый диктатор, виновный в истреблении десятков малых народов. Многие на этот счет уже определились с окончательным ответом, но только не официальные органы Социалистического Содружества. Конечно, он называет себя социалистом, а иногда даже коммунистом, но всякий раз, когда он открывает рот, чтобы сказать что-то содержательное, я вспоминаю тех сумасшедших пенсионеров, что пикетировали летом сорок восьмого наш горсовет с плакатами типа "долой левацкую коммуну космополитов и педерастов, да здравствует Наш Русский Православный СССР!". А ведь были не только безобидные сумасшедшие: на стороне Новой Империи против нас сражались отряды под красным флагом -- только первый год, правда, потом их вырезали свои же. Но эти уже принадлежат истории, а азанийский режим с его недавно только ликвидированными концлагерями для ВИЧ-инфицированных, налогами для этнических меньшинств и административным прикреплением городских рабочих к заводам и фабрикам -- наличный факт, и что с этим фактом делать -- решают уже четверть века.