Страница 28 из 42
Гхола остановился в двух шагах.
– А что предпочтет господин мой?
В голосе его слышалась осторожность.
– Игры дзенсуннитов, – с горечью проговорил Пауль. – «Смысл, скрытый внутри смысла…» Так что бы мог сказать или сделать философ-дзенсуннит, чтобы хоть на йоту изменить открывающуюся перед нами реальность?
– Господин мой обеспокоен.
Пауль повернулся к далеким обрывам Барьерной Стены, к ее источенным ветром аркам и бастионам, в которых нетрудно было углядеть жутковатую пародию на его город. Сама природа изволит шутить над ним! Погляди-ка, мол, на что я способна. Он заметил в дальней гряде расщелину, по которой стекал вниз песок, и подумал: Там! Именно в этом месте мы били сардаукаров!
– Так что же беспокоит моего повелителя? – спросил гхола.
– Видение, – хрипло шепнул Пауль.
– Ах-хх, когда тлейлаксу впервые пробудили меня, и ко мне тоже приходили видения. Я не знал покоя, я был одинок… еще не понимая того. Тогда я не понимал. И видения ничего не открывали мне. Тлейлаксу объяснили мне, что причиной тому плоть, и такому подвержены все люди и гхолы – простая хворь, не более.
Пауль обернулся и поглядел прямо в бесстрастные глаза гхолы, запавшие в глазницы шарики стального цвета. Какие видения открывались им?
– Дункан… Дункан… – шепнул Пауль.
– Меня зовут Хейт.
– Я видел, как пала луна, – проговорил Пауль, – она сгинула. Исчезла с великим шипением. Земля содрогнулась.
– Вы опьянены временем, сир, – отвечал гхола. – Вы поглотили слишком много его.
– Спрашиваю у дзенсуннита, отвечает ментат! – усмехнулся Пауль. – Что же, отлично! Пропусти мое видение через твою логику, ментат. Проанализируй и сведи в простые слова, готовые к погребению.
– Действительно, к погребению, – отвечал гхола. – Вы спасаетесь от смерти и укрываетесь в следующем миге, не желая жить здесь и сейчас. Что гаданье? Разве в нем опора для Императора?
Знакомая родинка на подбородке словно заворожила Пауля.
– Стараясь существовать в этом будущем, – произнес гхола, – вы делаете его материальным. Хотите ли вы, чтобы оно стало реальным?
– Если я пойду путем моего видения, я останусь жив, – пробормотал Пауль. – Почему ты считаешь, что я хочу жить в таком будущем?
Гхола пожал плечами.
– Вы требовали от меня общего решения.
– Разве сущность Вселенной состоит из событий? – проговорил Пауль. – Разве есть в ней окончательный ответ? Разве каждое решение не порождает новых вопросов?
– Вы уже поглотили столько времени, что оно породило в вас иллюзию бессмертия, – проговорил гхола. – Даже ваша империя, государь мой, просуществует свое время и неизбежно падет.
– Довольно вещать про обгорелые алтари, – буркнул Пауль. – Хватит богов и мессий. Предсказать падение моей собственной власти можно без сверхъестественных способностей. На это способен последний поваренок на кухне. – Он покачал головой. – Луна упала!
– Следует возвратить разум свой к началу, – отвечал гхола.
– Не этим ли ты должен погубить меня? – задумчиво спросил Пауль. – Ты должен мешать мне собрать воедино мои думы.
– Как можно собрать воедино хаос? – спросил гхола. – Мы, дзенсунниты, говорим: «Не копи – в этом высшая бережливость». Что можно собрать, не собрав себя самого?
– Меня бесит это видение, а ты еще несешь эту бессмыслицу! – сердито выкрикнул Пауль. – Ну что ты знаешь о предвидении?
– Мне приходилось видеть и пророчествующих оракулов, – возразил гхола, – а еще и тех, кто ищет предзнаменования и знаки, определяющие их судьбу. Они боятся того, чего ищут.
– Ну, моя-то луна упала взаправду, – прошептал Пауль. И судорожно вздохнул. – Она падала… падала…
– Люди всегда опасаются того, что двигается как бы само по себе, – объяснил гхола. – Вы боитесь собственных сил. Того, что попадает вам в голову из ниоткуда. А что выпадает из нее? Куда отправляется?
– Твои утешения усеяны шипами, – пробурчал Пауль.
Лицо гхолы вдруг словно озарил свет. На миг он стал истинным Дунканом Айдахо.
– Утешаю чем могу, – мягко проговорил он.
Пауль удивился. Неужели гхола почувствовал скорбь, которую его разум отвергает? Неужели и Хейту открываются собственные видения?
– У моей луны было имя, – прошептал Император.
И вновь позволил видению овладеть им. Все существо его корчилось, кричало, но губы безмолвствовали. Он боялся заговорить, ведь голос мог выдать его. В том ужасном грядущем не было Чани. Не было ее, стонавшей в его объятиях, ее, в чьих глазах горело желание, не было чарующего голоса, лишенного, к счастью, всех этих утонченных ведьмовских штучек… Не было! Вся эта сладкая плоть вернулась в землю, стала песком и водой!
Пауль медленно отвернулся к площади перед Храмом Алии. По дороге процессий ко входу в храм приближались три бритоголовых пилигрима. Они торопились, пригнув головы, пряча лица от полуденного ветра. Один прихрамывал, подволакивая левую ногу. Обогнув угол, они исчезли из вида.
И луна его исчезла. И эти… Но видение все еще было перед ним. В ужасном предназначении его не оставалось сомнений.
Плоть сдается, думал он. Вечность забирает свое назад. Да, нашим телам недолго бороздить эти воды, попляшем в опьянении собой и любовью, выдумаем пару странных идеек, а потом каюк – время, бери нас! Что сказать? Вышло так, пожил… и все, исчез, но ведь – жил!
Один-единственный миг, одна-единственная ошибка могут стоить жизни – напомнила себе Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам.
Она ковыляла вперед с абсолютно непринужденным видом, окруженная кольцом охранников-фрименов. Как раз позади нее шел глухонемой – она знала это, – не подверженный влиянию Голоса. Без сомнения, он должен был убить ее при малейшем поводе – если она даст его.
Почему Пауль призвал ее? – удивлялась она. Или он собирается вынести ей приговор? Она вспомнила тот давнишний день, когда она испытывала его… ребенка… Квисатц Хадераха. Уже тогда он был глубок.
К чертям его мать на всю вечность! По ее вине эта генетическая линия потеряна для Бене Гессерит.
При ее приближении все разговоры под сводами коридоров смолкали. Перед ней словно бежало повеление Императора. Пауль услышит это молчание. И он заранее узнает о ее прибытии, прежде чем о ней объявят. Уж себя-то она не обманывала: он был сильнее ее.
Проклятый!
Она сожалела, что возраст уже наложил на нее свою печать: ноют суставы, реакция замедлилась, и мышцы – вовсе не те хлысты, какими были когда-то. Сегодня был долгий день, долгой была и жизнь. И весь сегодняшний день она посвятила Таро Дюны, безуспешно стараясь отыскать хоть какое-нибудь указание на собственную участь. Но карты молчали.
Обогнув угол, стража ввела ее в очередной из казавшихся бесконечными сводчатых коридоров. За треугольниками окон из метастекла вились на подпорках лианы с индиговыми цветами, заходящее солнце бросало глубокие тени. Под ногами мозаика: водяные твари дальних планет. Всюду напоминания о воде. Богатство… роскошь.
По залу расхаживали облаченные во фрименские одеяния фигуры, люди бросали косые взгляды и узнавали… чувствовалось напряжение.
Преподобная Мать сосредоточила внимание на короткой стрижке шедшего впереди стража – юное тело, розовые морщинки у края воротника.
Колоссальные размеры Цитадели начинали производить впечатление даже на нее. Коридоры… переходы. Из открытой двери слева донеслись звуки тимбура и флейты, негромкая древняя музыка. В полумраке блеснули синие-на-синем фрименские глаза. Она просто чуяла, как бродит в генах этого народа фермент легендарных бунтов прошлого. Какая потеря, какая потеря: и все этот дурак – Атрейдес. Как смел он пренебречь драгоценностью, носимой им в чреслах! Квисатц Хадерах! Безусловно, рожденный до времени, но реальный, как и его мерзкая сестра… в ней таилась опасная неизвестность. Дикая Преподобная Мать, воспитанная вне ограничений, налагаемых Орденом, не испытывающая никакой лояльности к генетической программе Бене Гессерит. Без сомнения, она обладала теми же силами, что и брат, и не только ими.