Рассказы

Да и связывало их только то, что когда-то, лет двадцать назад, отец его захаживал выпить в харчевню "Масутоку".

Раз в неделю сестры приходили в палату обтирать больных. Отодзи молил бога, чтобы не попасть к Сима. И если случалось все же, что это делала Сима, его охватывала дрожь.

- Холодно? - спрашивала Сима.

- Нет, не холодно.

- Расслабьтесь, чувствуйте себя свободней, - говорила она.

- Хорошо, я постараюсь, - отвечал Отодзи.

Сима видела в Отодзи просто молоденького солдатика, такого же, как все, но состояние его здоровья внушало ей серьезные опасения. В правом легком Отодзи стремительно развивалась большая каверна.

Когда в январе Отодзи шел по коридору из уборной, у него хлынула горлом кровь. В ту ночь как раз дежурила Сима, и она, заметив, что сгусток спекшейся крови застрял у него в горле, подбежала и вытащила его пальцами. Отодзи сразу же перевели в отдельную палату.

На другой день вечером, когда она сидела у его постели, он вдруг открыл глаза и, глядя в потолок, спросил хриплым голосом:

- Отправили вторую телеграмму?

Телеграммы отправляли родственникам в случае тяжелого состояния больных. Первая сообщала о болезни, вторая о критическом состоянии, третья о смерти.

- Вам нельзя говорить, - сказала Сима. Он взглянул ей в лицо, увлажнившиеся веки его дрожали, но в глазах появилась решительность.

- Сима-сан из харчевни "Масутоку"?

Он сказал это чуть слышно, но Сима вздрогнула от неожиданности.

- Вы...

- Мой отец частенько засиживался у вас. Я Ото, сын пьяницы пкити.

Сима невольно вскрикнула и поспешно закрыла рот руками.

- Нельзя! Вам нельзя говорить! - остановила она его. Сердце ее сильно стучало.

Кровохарканье прекратилось само собой. Несколько дней спустя Сима сказала:

- Вот уж я удивилась! Ты что, давно уже узнал меня?

Отодзи кивнул.

- Тогда почему не сказал? Почему молчал так долго?

- Не знаю, никак не мог решиться заговорить.

- Но смог же в тот вечер.

- Думал, умру, а перед смертью чего не скажешь. Похоже, я влюбился в тебя.

Для Сима все это было так неожиданно. Ей стало жалко этого парня, который собирался до самой смерти хранить свою тайну.

Давно известно, что милосердие должно распространяться в равной степени на всех больных, но Сима стала вскоре замечать, что руки ее гораздо нежнее обращаются с Отодзи, чем с другими больными.

Когда Сима в свое дежурство присаживалась у его постели, он, глядя в потолок, рассказывал ей о себе. Говорил он так много, что она стала даже беспокоиться, не повредит ли это его здоровью. Отодзи рассказал и о том, как смотрел на нее сверху, когда она в одиночестве раскачивалась на качелях.

- Никак не могу забыть этого и теперь вот помню совершенно отчетливо, сказал он.

- Почему?

- Не знаю. Не могу забыть, и все.

Сима почувствовала, что жаркая кровь, как в юные годы, бросилась к ее щекам.

- Что ты там делала одна? - спросил Отодзи.

- Думала, не умереть ли мне. Она улыбнулась горько, как человек, уже немало поживший на свете.

- Почему умереть? Сима молчала.

- Из-за Курихара? - спросил Отодзи. Значит, знал. Сима сердито оборвала его:

- Не будем говорить об этом.

- Ты что, действительно выходишь замуж за него?

- Родители так решили в обоих домах.

- А ты?

- А я, вместо того чтобы умереть, стала медсестрой. Решила посвятить свою жизнь доброму делу. Гораздо лучше, чем мучиться с нелюбимым. Окончила школу медсестер Красного Креста и вот работаю здесь. Ну все.

Сима хлопнула в ладоши, будто стукнула в колотушку, как ночной сторож.

Отодзи проболел до лета. Война приближалась к бесславному концу, Б-29 бомбили города, превращая их один за другим в пепелища. Отодзи думал, что не сможет никуда бежать, если их город начнут бомбить.

- Когда будет налет, меня можно оставить, - сказал он.

- О себе только и думаешь. Как бы полегче умереть, - рассердилась Сима.

- Оставайся и ты здесь, - сказал он. Однако, когда в конце июля, ночью, город подвергся вражеской бомбежке, Сима вместе с другой сестрой быстро положили Отодзи на носилки и отнесли в сосновый бор за госпиталем.

В ту ночь на город обрушился дождь зажигательных бомб, и все небо в той стороне, где был госпиталь, полыхало огнем. Потом пламя захватило и центр.

Отодзи, лежа в ряд с другими тяжелыми больными, глядел сквозь сосновые ветви на багровое небо. Больные молчали, никто даже не кашлянул. Все застыли: кто стоя на месте, кто на корточках, кто лежа.

И в эти минуты молчания Отодзи подумал вдруг, что пришел их смертный час. Совсем скоро они сгорят тут вместе с сосновым бором.

Вдруг кто-то взял его за руку. Рядом с носилками сидела на корточках Сима. Рука ее была горячей. Отодзи понял - он не один. Чтобы убедиться в том, что он жив, Отодзи крепко сжал руку Сима. И тут до его слуха донеслось пение цикад, которое он не замечал до сих пор.

Однажды, когда Сима пришла обтереть его горячим полотенцем, он почувствовал, что прикосновения ее рук к его телу стали еще нежнее и заботливее. Она с любовью долго обтирала его бледную кожу, а потом - будто только что вспомнила - сказала:

- Курихара ушел добровольцем на фронт.

- Когда?

- Еще в марте. Письмом сообщил, приехать времени не было. Хотела промолчать об этом, но вчера, глядя на небо, подумала, что ты должен знать все.

За окном сияло ясное синее небо, совершенно непохожее на вчерашнее.

- Поняла, что все погибнем, - сказал Отодзи. Сима помолчала. Потом мизинцем слегка коснулась его руки.

- Если уж умирать, то вместе с тобой, - прошептала она и, не глядя на него, вышла из палаты.

В середине августа как-то неожиданно наступил день капитуляции, и мир беззвучно перевернулся.

V

Проснувшись утром, Сима никак не могла понять, где она находится. В безмолвную темноту комнаты сквозь дырку от выпавшего сучка в ставнях пробивался белесый свет. Было тихо. Не слышно ни единого звука. Тишина эта порождала в душе Сима какую-то тревогу. Казалось, пока она спала, ее перенесли в другой мир.

Тут Сима заметила, что рядом кто-то спит. Поняла - это Отодзи и оба они находятся на берегу озера Дзиппэки.

Отодзи крепко спал.