Дон Хуан

— Да, в виде исключения ты можешь сказать два-три слова.

— Не знаю, сэр, — честно говорю я.

— Ты останешься здесь навсегда, вот что. Как и все остальное отребье. Навсегда — это очень длинное слово, но только в человеческом языке нет подходящих понятий, чтобы описать — насколько. И ведь ты не угомонишься, будешь продолжать убивать и грабить, как делал это раньше. А это значит, что Отстойник станет еще менее приятным местом, чем раньше.

— Отстойник?

— Это на одно слово больше, чем следовало, парень, — отрезает он. — Ну да, это мое слово, призванное описать мерзкую пустыню с раскиданными тут и там селениями, полными гнусных ублюдков с револьверами за поясом. Или ты не считаешь себя таковым? Еще десяток слов для объяснения, пользуйся.

Я думаю секунды три.

— Я убил банду о'Куилинна. И тем самым спас целую гору торговцев.

— Хммм… — кажется, это производит на него впечатление. — Бескорыстный поступок, окончившийся успехом… да, это может сработать. Не факт, никоим образом не факт, но там, наверху, это правда могут и зачесть. Но для верности тебе придется сделать еще кое-что. Не для меня, и не за деньги, но для всего этого бедного, измученного города. И да, временно разрешаю тебе говорить.

По комнате словно бы кто-то проходит, огненные стебли в керосинках едва заметно колышутся. Хотя они вроде бы в стеклянных стаканах горят, разве нет?

— Что за чушь вы несете, мистер часовщик?

— Вода, парень. Этому городу отчаянно нужна вода. — Коротышка нервничает и говорит быстро. — Добудь ее, и это будет засчитано тебе там, наверху, как акт спасения. А это уже совсем другие счета, и значит, ты вполне сможешь покинуть это место.

— Так что же это за место такое, черт бы тебя побрал?

— Не так громко! — он переходит на отчаянный шепот. — Город умирает, банда отравила все колодцы по окраинам, а оставшихся ни на что не хватает. В десяти милях отсюда есть река с запрудой. Разрушь ее, и река по старому руслу снова вернется сюда.

— Что-то я не видел на улицах умирающих от жажды людей. Да и шериф ни о чем таком не упоминал.

— Разумеется, для него и его людей вода из оставшихся колодцев хранится в водонапорной башне, а излишки он продает среди жителей чуть ли не по цене золота.

— Ты…

— Послушай, — он наклоняется над столом, и в глазах его видна мольба. — Ты можешь это сделать. Ты должен это сделать. Ты обязан это сделать, черт возьми!..

Он спохватывается и зажимает рот рукой, но уже слишком поздно. Я слышу звук, он доносится отовсюду, словно хлопают и бьют воздух чьи-то сильные невидимые крылья. Тьма сгущается, жалкие черные фитили больше не тянут достаточно керосина, чтобы разогнать ее. Часовщик тоже это видит и съеживается на стуле от ужаса. Он и не вспоминает о своей двустволке даже когда я встаю и наклоняюсь над ним.

— Спасибо, что поделились своим видением со мной, мастер Часовщик, — говорит кто-то. К шее коротышки медленно приближается нож — он забыл его вынуть из моего сапога, и потерял меня из виду, наклонившись за лупой, непростительная оплошность. — Это было весьма, весьма познавательно.

— Борись с этим, — шепчет он, вращая глазами, — пожалуйста, борись…

— Спокойной вечности здесь, парень.

И красное видение его мира бьется и тихо трепещет под моим лезвием.

***

Часть 9

— Зачем нужно было вселяться в меня и водить чужими руками? — я сижу за столом покойного Часовщика, а мои ноги практически упираются в его лежащее на полу бренное тело. — У меня, если хочешь знать, не было ни малейшего намерения перерезать ему горло.

Мой собеседник чуть шевелится, крылья у него за спиной издают странный короткий шелест. В комнате совсем темно, фонари частью потухли, частью горят тусклым чадящим светом. Но ни мне, ни ему не нужен свет. Свет больше не нужен вообще.

— Это неправда, — говорит он звучным сильным голосом. — Если бы ты хотя бы подумал о сопротивлении, я не смог бы управлять тобой. Но ты не думал ни о чем. Зря ты так, парень. Впрочем, неважно. Задавай вопросы, ковбой. В отличие от Дамаскинца, я могу ответить на твои вопросы. Более того, я намереваюсь это сделать. Если таковые последуют, разумеется.

— Ты и есть Милостивец?

— Местные зовут меня так, не вижу причины их переубеждать… Не скажу, что это настоящее имя, но оно определенно не хуже любого другого.

— Что это за место? Я так часто задавал себе и другим этот вопрос, что, боюсь, уже не знаю, кому верить.

Милостивец издает смешок. Тьма смыкается плотнее.

— А ты думаешь, почему я позволил Часовщику жить так долго? Он сэкономил мне время, рассказав абсолютную правду. Это Отстойник — место вне обычного времени и пространства, место сбора бракованных, непригодных душ, или же душ тех, чья судьба пока непонятна и не определена.

— Это Ад или Чистилище?

— Глупости. Чистилище — воображаемый идиотами край, где души почти праведников очищаются до состояния, достаточного для пропуска в Рай. Как будто кто-то согласился бы финансировать такой неэффективный бизнес-план. Ад же… Ад — это и вовсе не место.

— Непонятно.

— Представь, что тебе плохо. Ты ощущаешь боль, отчаяние, злобу, муку, депрессию, безнадегу — все одновременно и все в превосходной степени. Представил? А теперь скажи, так ли важно в этот момент, где ты находишься? Ты ведь уже в Аду — своем личном, но от этого не менее реальном.