Дон Хуан

— Убил? Именно так, парень. Что мне тамошняя рота ленивых и еле живых от жары ненес? На один зуб. Порешил их там всех. Выпотрошил, как куриц. А потом сожрал.

На самом деле, когда я отпирал ворота там, в форте, я был весь мокрый, словно мышь. Потому что за спиной, на кухне, в компании шефа Кука, сидело пятеро здоровых деревенских парней, и, как я и говорил, в голову им могли прийти самые неправильные мысли. И все мое безумное, нечеловеческое везение мне бы не помогло. Поэтому брус, запирающий ворота, я снимал очень неторопливо и аккуратно, и открывал их тоже медленно, с полным пониманием протирающих в спине дыру полудюжины злых глаз.

А потом просто уселся на козлы, хлестнул вожжами застоявшихся лошадок и, не мешкая, укатил, сделав знак ожидавшему снаружи с заводными лошадьми Бату следовать за мной. В галоп мы сорвались уже чуть позже, метров через сто. Играть роль неуязвимых и дерзких демонов следовало тщательно.

— Я бы не удивился, сэр, — замечает Бат, совершая челюстью жевательные движения. — Нет, сэр, не удивился бы. И однако, грех жаловаться. Погони нет, груз при нас, и при всем этом — ни царапины, ни самой завалящей ссадины! Дело, конечно, скверно пахнет, да и без мокрухи не обошлось наверняка, но на моих руках крови нет. Нет, сэр, ни капли.

— Рад за тебя, Батхорн. Тот, кто боится замарать руки, напоминает мне человека, который хотел бы поесть, но не желает брать в руки ложку. Можно, конечно, есть и так, но цивилизованные люди давно придумали более удобные инструменты. Не стесняйся их использовать, здесь все свои.

Сквозь вязкую дневную тишину проклевывался острым цоканьем перестук копыт — мы медленно въезжали на плоскогорье. Скорость теперь придется сбросить — этот фургон определенно не предназначался для гонок — но и торопиться больше не нужно, любую погоню мы увидим теперь издалека.

— Черт!

— Накаркал, парень, — я приглядываюсь. Так и есть, со стороны перевала приближались трое всадников. Формы не видать, только это ничего не значит по нынешним временам — может, регулярная армия, потрепанная в пограничных стычках, может милиция, а может, простые бандиты. Честно говоря, на наше дальнейшее общение эта разница не очень сильно повлияет.

— Стоять! — повелительно поднимает руку передний всадник. Здоровенный могучий детина, заросший пыльной бородой, в широкополой шляпе и желтоватом плаще. Как ему не жарко на солнце-то? Хотя здесь, вроде бы, климат чуть холоднее — не равнина все же. — Кто такие, куда направляетесь?

— Торговцы мы, — заискивающе улыбается Бат, сверкнув мелкими зубами. — Направляемся из Форта-Стенли в… впрочем, куда нас занесет в своем всеведении Господь наш Иисус.

— Аминь, парень, — хмуро отвечает бородатый. — Мы разыскиваем опасного преступника, перерезал уйму людей в Абсолюшене и других местах. Особенно не жалует одиноких путников.

Он спешивается. Поганые дела, значит, будет досматривать фургон. Уравняем шансы.

Спешиваюсь тоже.

— Вы рассказываете ужасные вещи, сеньор. Как же выглядит этот жестокий каброн, этот брибон десграсьядо?

Бородатый глядит подозрительно, но вынимает из-за пазухи какую-то бумагу.

— У меня тут записано, — бормочет он. Парни за его спиной с лошадок слезать не спешат, контролируют. Да и плевать, Скользкий Бат знает, что делать, если дела, как говорится, пойдут на юг*. — «Высокий мужчина…» ну, это понятно… а, вот: «мексиканец. Усатый, загорелый. Голос хриплый, грубый.»

— Весьма подробное описание, эсе, — соглашаюсь. — Но есть одна беда — под это описание подходит половина жителей Нью-Мексико и Техаса. Даже я, к примеру.

Громила неразборчиво хмыкает.

— А ведь так и есть, амиго… так и есть… голос грубый… мексиканец… загорелый, усатый… Эй!

Нож выныривает из моего левого кулака, как подсеченная рыба из воды — быстрой ослепительной вспышкой. Я опасался, что под бородой может скрываться защитный кожаный ворот — некоторые из моих знакомых такие носили. Это не остановило бы нож до конца, но сильно затруднило бы мою работу. Но парень, похоже, надеялся только на бороду — и острие мягко входит под подбородок.

Правой рукой я в это время взвожу курок и стреляю с бедра. Стрельбе с бедра нужно долго учиться, но я не учился, и я промахиваюсь.

— А-а-а-а… — хрипит мертвый здоровяк. Из-под бороды и шейного платка что-то неприятно чавкает и пахнет горячим металлом. Он пытается упасть — но меня не проведешь, хмурые ребята верхом играют с ним заодно и наверняка укокошат меня сразу же. Нужно помочь ему удержаться на ногах.

— Вашему командиру плохо, парни! — рявкаю я, горбясь, словно карлик из Нотр-Дам. Ниже силуэт, больше шансов. — Есть среди вас медик?

Хрясь! В плечо хрипящему врезается пуля, разбрызгивая вокруг красное. Что за люди, по своим же стреляют. Никакого понятия о чести и субординации.

Взвести курок. Ствол на разорванное плечо. Взять прицел.

Бах!

Жара. Конское ржание. Одуряющий запах металла под носом.

— Чертов мокроспинник! — орет кто-то с той стороны. — Ты заплатишь мне за эту кобылу! У бедняжки дыра в брюхе размером с кулак!

— Я ведь спрашивал насчет медика, бато! — ору я. — И что стоило ответить!

Бах!

Голубой дым над желтым песком. Серые скалы вдалеке. Невозможно синее небо. Красная кровь. Запах пороха и испражнений.

Парень, который жаловался на свою лошадку, больше не жалуется. У него есть на это веская причина — отсутствующая голова. Ладно, голова на месте. Большая часть. Зато нет меньшей. Вместо нее какое-то месиво из желтых и белых осколков лицевой кости. Хороший был у лейтенанта Куртца револьвер. То есть это лейтенант — был, а револьвер имеется и сейчас.

Остался всего один молчаливый мерзавец. Эль Силенсьозо. Но он вовремя спешился, спрятался за трупом лошади и не подает признаков жизни. Неприятно. Притворяться мертвецом — как это низко. Того и гляди настоящие мертвецы могут принять за своего и прихватить в долину смерти темной.