Дон Хуан

— А, эти… — он скосил глаза за окно. — Лейтенант Куртц вчера обнаружил, что кто-то из солдат сговорился с контрабандистами и собирался переправить им фургон с оружием, вон тот.

— Один из этих бедолаг — тот самый мерзавец?

— С вашего позволения, сэр, тот самый мерзавец был расстрелян на рассвете. Это возможные сообщники.

— Суровый парень этот лейтенант. Тогда вот что — последняя просьба. Понимаю, что я обещал всего три, но так уж сложилось, вроде как бонус. Минут через пять-семь к тебе сюда подтянутся эти самые солдатики. Они будут перепуганы и растеряны. Ты уж позаботься, чтобы им в голову пришли только правильные мысли. Например, об отдыхе и хорошем послеполуденном сне. А никак не о погоне со стрельбой и прочими ненужными излишествами. Совсем несложно, согласись. Особенно учитывая возможную альтернативу.

— Капитану я скажу, что в тебе было семь футов росту, — повар больше не трясся, он, похоже, сделал свой выбор. — Кулачищи пудовые, глаза налиты кровью, вылакал пинту рома за один присест. Я простой кок, что я мог тебе противопоставить?

— Верное решение, шеф Кук. Думаю, ты справишься — и с ромом, и со всем прочим. Вот только… — Я приблизился вплотную. От шефа пахло вареными овощами, потом и страхом. — Я могу тебя убить. Прямо сейчас, прямо вот этими руками. И дернуться ты не успеешь. И семью твою прирежу — от мала до велика. Прирежу, и зайду в ближайшую таверну, и плотно пообедаю. Ты мне никто. Черт, да и все остальные на этой чертовой земле мне никто. Я хочу, чтобы ты это понимал.

— Понимаю, — ответ прошелестел как сухие листья по полу заброшенной хибары.

— Ты можешь, конечно, попробовать ударить мне в спину. Или, скажем, натравить на меня погоню. Но подумай вот о чем. Сейчас мне нужен только этот фургон. А погоня… что ж, убить меня не убьют, но тогда у меня появится причина вернуться. И разговоры разговаривать, и давать разные смешные обещания я тогда не буду. Это тебе тоже следует понимать. И рассказать тем парням, которые в скором времени сюда вломятся.

«Ну, прямо мои слова, дружище, — одобрительно отозвался из головы тот парень. — Просто с языка снял».

Вот я вижу, что вы мне сейчас не доверяете, сомневаетесь в моей способности разобраться с каким-то жалким десятком солдат, да еще с офицером во главе. И мне, должен сказать, довольно обидно это слышать. Разве из всего произошедшего ранее вы так и не сумели сделать нужный вывод? Но я прощаю вас. Вы попросту невнимательны, вы пропустили самую суть этой истории. Впрочем, я тоже ее пропустил, за что искренне прошу прощения. Я самую малость подустал. Я не спал два дня. Но все еще в норме. Угрюмый мексиканец Хуан держит ситуацию под полным контролем.

Задняя дверь кухни. Ну и вонища, они что здесь, помои едят? Короткий переход в соседний двор, на этот раз без охраны. Оно и к лучшему, притомился я что-то глотки резать. В небе чокнутым мародером буйствует солнце, весь чертов форт затоплен ослепительной жарой. От нее тянет в сон, но это ничего. Это подождет. Ветхая калитка хорошо смазана — не скрипит. Зато впереди… впереди слышны голоса.

— В последний раз задаю вопрос, обезьяны! Кто из вас, упырей, помогал покойному рядовому Блэку?

Невнятное бормотание.

— Не слышу!

— Мы ничего не знаем, сэр.

— Чертова ложь, не будь я лейтенант Куртц! Один из вас, а возможно и больше, знает куда больше, чем говорит. А точнее, не говорит! В общем так, макаки: последний шанс. Я даю вам ровно минуту, одну чертову минуту для того, чтобы сделать признание. Никто не признается — что ж, придется расстрелять всех шестерых, в рамках укрепления дисциплины. Время пошло, но хронометра у меня нет, так что соображайте быстрее.

Вот еще что всегда меня поражало. Солдат шестеро, хотя и безоружных, а лейтенант всего один. Если хотя бы трое бросятся на него одновременно, застрелить всех он ни за что не успеет. Черт, да у него даже револьвер не взведен, настолько он уверен в себе. Но никто не бросается. Голова среднего солдата всегда забита размышлениями о возможных последствиях: что потом сказать капитану, как объяснить ситуацию. Не придется ли отправиться на каторгу? Грядущее переселение в небытие их, похоже, заботит куда меньше. А может, в чьей-то тупой голове еще теплится отчаянная вера, что виновный сейчас во всем признается?

Напрасные надежды, в любом случае. Очень удачно, что у них есть я.

Я крадусь у стены ближайшего сарая — черт его знает, для чего он предназначен, но у меня на него большие планы. Дверь не заперта. Внутри пыльно и темно — счастье, что у меня на лице шейный платок, а в темноте я вижу не хуже какого-нибудь волка. Окна всего два, и одно из них выходит как раз на тот злополучный двор, где лейтенант Куртц планирует осуществить массовую казнь. Теперь главное играть убедительно. Хороший расчет времени — и дело может выгореть.

— Что ж, гамадрилы, — сухой и жесткий голос лейтенанта хлыстом полосует жаркую тишину. — Я давал вам возможность остаться в живых, вы ей не воспользовались. Некого винить, кроме самих себя. Это армия. Должна быть дисциплина.

Солдатики тем временем совсем приуныли — мокрые от пота тени едва-едва разбавляют сухой песок. Стадо. Безвольное и тупое стадо. Мне нужны сейчас именно такие.

Лейтенант взводит курок, то же самое делаю и я. Звуки сливаются в один и не привлекают внимания.

— Да смилуется господь в своей неизбывной доброте над этими глупыми крестьянами, — говорит лейтенант. Я не говорю ничего и мягко тяну за спусковой крючок.

Тут мне не везет. Вернее сказать, не везет одному из солдат. Слишком долгий мертвый ход у моего револьвера, а пристрелять его как следует все руки не доходили. Поэтому лейтенант все же успевает выстрелить первым, ствол его револьвера окутывается облаком вонючего синего дыма, а одна из фигур в застиранной серой форме шатается и валится оземь.

— А-а-а-ах, — выдыхает кто-то из оставшихся стоять на ногах.

Прошу прощения, мертвый парень, ты был незапланированной жертвой и ты пал не от моей руки. Если тебе так легче, то убийца понесет заслуженное наказание.

Бах!

Вот так.