Дон Хуан

Стрельбищем это названо, конечно, сгоряча — обыкновенный задний двор, разгороженный низенькими заборчиками, вроде барьеров. Тут и там, шагах в двадцати, стояли наряженные в пончо чучела с дырявыми шляпами на головах. Чучела мне не понравились, а еще больше — что по ним нужно было стрелять.

Быстро выяснилось, что с навыками стрельбы у меня так себе. Меткость, правда, была на уровне, пространство под шляпой поражалось легко, но вот то, что каждый раз нужно было взводить курок, оказалось непривычно. Я потратил три патрона из шести, заполучил неприятный звон в ушах, но привычки не выработалось. Может, через пару десятков выстрелов, что-то и изменилось бы, но у меня столько не было.

Что это означает? Обращаться к оружию только в крайнем случае.

И только выйдя со стрельбища в магазин, а оттуда — на улицу, я вспоминаю, что так ничего и не узнал относительно своего местонахождения. Что это за город? Чья это территория? Что слышно о неведомых убийцах, орудующих в паре миль к северу? Что-то я и впрямь отупел, но возвращаться к угрюмому оружейнику и допрашивать человека, владеющего целым магазином пушек было, наверное, не самой удачной идеей. Поэтому я просто перехожу улицу и направляюсь в подмеченный чуть ранее салун.

В ушах по-прежнему звенит, а в глазах пляшут странные темные пятна, похожие на человечков. Это от солнца, это пройдет. Очень сухая и пыльная местность, акклиматизация так просто не дается. Под вечер еще и расстройство желудка могу заработать. Это если я найду в этом салуне что-нибудь поесть.

Я толкаю двойные деревянные дверцы и вваливаюсь внутрь, там почти пусто, и настолько явно нет солнца, что в первый момент помещение кажется темной пещерой. Но самое главное не это. В голове словно щелкает переключатель радио, и я начинаю кое-что вспоминать.

Что такое радио?

Ну, приспособление такое. Чтобы музыку слушать, скажем.

Уши, что ли?

Какие еще уши, придурок! Сказано тебе — приспособление.

Ты сам с собой разговариваешь, и кто здесь, собственно, придурок?

Я трясу головой, дурацкие голоса улетучиваются, и это достаточная причина для того, чтобы начать улыбаться. Вполне возможно, что улыбка эта не слишком веселая, даже наверняка — бармен, начавший было открывать рот для приветствия, как-то нехорошо кашляет и затыкается. Но суть в том, что если пару минут назад я нервничал и недоумевал по поводу всего происходящего, то теперь моему хладнокровию мог бы позавидовать огурец.

— До… добро пожаловать в салун Джеймса Дина, — оживает во второй раз бармен. — Что желаете, мистер…

— Хуан, — я не думаю долго. Нужно бы еще языком жестов показать, что меня зовут Хуан, но боюсь, в этом языке шутка осталась бы не понятой.

— Конечно же, Хуан, — соглашается бармен, по имени, надо думать, Джимми Дин. Я бы с такими позывными, конечно, не отсвечивал бы, но это же я. — Итак, что бы вы хотели заказать?

Я вспоминаю, что все деньги, до последнего цента, я оставил у оружейника. Правда, там и центов не было, сплошняком серебро, которое я снял с той парочки посреди пустыни. А до этого я парочку убил, той самой бутылкой, из которой они мне сперва дали напиться. Добродушные олухи, но, впрочем, они напросились сами. У них были деньги, у меня — нет, а закон социальной справедливости говорит, что у всех должно быть всего поровну. Это для того, вероятно, чтобы мне потом было легче собирать.

Черт возьми, я поймал кайф! И даже раздвоенность сознания, одну половину которого временно оккупировал сейчас неуклюжий мексиканский верзила, ничуть не мешала получать от происходящего самое настоящее, с острым привкусом специй, удовольствие.

Кто сказал «псих»? Психи совсем не такие, уж я-то знаю, навидался их в Сан-Квентине. А значит, я никакой не псих. Мне ли не знать.

— Воды и пожрать. И побыстрее, — решаю я. Денег у меня, правда, нет, но Джимми Дин об этом еще не знает. А там что-нибудь да выйдет.

— Слыхал, Билли? Он сказал, что его зовут Хуан, — хихикает щуплый мужичонка в ковбойской шляпе, сидящий с кодлой из трех таких же ублюдочных персонажей в уголке, отчего я их не сразу заметил.

— Да этих мексов всегда зовут либо Хуан, либо «Эй, ты, копай быстрее, придурок!» — поддерживает мысль второй, сплюнув в мою сторону.

— Ненавижу мексов, — заключает третий, потому что четвертый ничего не говорит, он просто сидит и сверлит меня нехорошим таким, черным взглядом.

— Господа! Я бы попросил… — смирным голосом говорит прекрасно воспитанный бармен Джимми Дин.

— А то что? Ты обидишься и уйдешь? — ржет первый дурным голосом. — Понял, Билли?

— Побыстрее, — улыбаюсь я, облокачиваясь на стойку. На ней, совсем рядом, лежит прекрасный аккуратный нож. Не мясницкий тесак и не топор лесоруба, а простенький нож с односторонней заточкой и деревянной ручкой. Очень он мне нравится, очень. Джимми Дин хмурится.

— Думаю, я могу гарантировать вам безопасность в моем заведении, — с сомнением говорит он. — У меня тут еще не было перестрелок.

— Серьезно?

— На этой неделе, — вносит он важное уточнение. — Но я понимаю ваши опасения, так что… все будет быстро.

И исчезает в задней комнате — там у него кухня, наверное, там что-то такое булькает и пышет жаром. А возможно, просто лестница в преисподнюю, где варятся души грешников и психопатов-убийц. И почему-то мне кажется, что эти четыре упыренка очень хотели бы меня туда отправить. А ведь сегодня только понедельник.

— Эй, — говорит внезапно четвертый, тот, что все время смотрел не по-доброму. — А я ведь знаю тебя! Это же ты неделю назад сбежал из Сан-Квентина! Парни, это тот псих, за которого шериф назначил награду!..

Великолепная четверка вскакивает, повалив стол. Здесь явное невезение, ведь у меня нет даже стола, я всю дорогу околачивался возле стойки. Постойте, а ведь она, пожалуй, даже прочнее будет!