Страница 64 из 64
- В этой стране постоянно только что-то временное, - вздохнул Арнольдик.
В это время в двери позвонили.
Мы с Арнольдиком привычно схватились за оружие.
Оказалось, что приехала мама Леночки и Ванина мама, привезли с собой детей. Им кто-то позвонил и сообщил о горе в их семье.
Дом сразу наполнился слезами и запахом валерьянки.
Мы потоптались, чувствуя, что мы здесь явно лишние в эти минуты. Не сговариваясь, мы потихоньку вышли в прихожую, где нас догнала Леночка.
Она бросилась на шею Нинели и сказала сквозь слезы:
- Милые мои, простите, я не виню никого из вас, нисколечко и не жалею о том, что отпустила Ванечку. Но я не могу... Не могу...
- Милая моя девочка, - сама плача, пыталась успокоить ее Нинель. - Мы тебя очень любим и очень благодарны и тебе и Ванечке. Мы еще обязательно придем, а сейчас иди, тебе надо побыть с родными...
Эпилог
Я ехал на коляске, а по бокам меня шли Нинель и Арнольдик. По нашим с Арнольдиком закопченным мордам текли слезы.
Нинель свои уже выплакала и теперь шла, глядя куда-то поверх дороги...
По улицам мимо нас гремели гусеницами танки яркой пестрой раскраски. На броне сидели солдатики в выгоревшей под нездешним солнцем форме.
По улицам проходили патрули в камуфляже, с нашивками с белыми медведями, рычащими тиграми, скачущими лошадьми.
У стен лежали неубранные трупы, в основном штатские. Стрельба почти прекратилась, и через трупы перешагивали осторожно люди с ведерками и рулонами бумаги под рукой. Рулоны эти оказались плакатами, которые эти люди расклеивали по стенам, прямо над головами убитых.
На всех плакатах были изображены два известных отставных генерала. Оба в штатском, они смотрели прямо на прохожих.
Надписи на плакатах гласили:
"ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА ВЫБОРЫ! ДЕМОКРАТИЯ - ЭТО МЫ!"
Лицо одного из генералов напоминало портрет орангутанга. С низеньким лбом, волосами от бровей, вывернутым носом и маленькими пустыми глазами. На лице было полное отсутствие всякого присутствия мысли. Второй выглядел просто как самодовольный дурак, каковым он, скорее всего, и был...
- Может, попробуем попасть домой? - спросила Нинель Арнольдика.
Тот глядел задумчиво в небо, по которому плыли пятна копоти, потом повернулся к Нинель и сказал:
- Знаешь, дорогая, я всю жизнь считал, что про любовь написано огромное количество, просто масса книг. И только теперь понял, что это совсем не так. Все эти книги - про чувственность, про страсть, про измены, про влюбленность, про что-то еще, я не знаю, но не про любовь. А про любовь во всей огромной мировой литературе написана всего-навсего одна единственная книжка, которая скромно затаилась в этой массе. Это, конечно же, Гоголь, "Старосветские помещики". Вот это действительно - Любовь. Сохраненная и охраненная.
Он помолчал, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но только молча пожал руку...
Я сидел в своей коляске и смотрел в спину уходящим под руку двум милейшим и отважнейшим старичкам...
Потом я понял, что очень хочу есть. Я огляделся, заметил, что отдельные граждане идут через дорогу, через подземный переход на другую сторону улицы, чтобы вернуться оттуда с авоськами, заполненными в магазинчике, и на робко притулившимся рядом с этим магазинчиком самопальным рыночком.
Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
Пришлось загнусавить:
- Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...
И слезы текли у меня по всей моей морде:
- Я питаюсь собачьими экскрементами! Государство выплюнуло меня, даже не пережевав! Помогите, гражданы!
Поооомоооогиииитееее!!!
Я орал и бился в истерике, колотя головой по стене...
Вдруг рядом со мной красивый женский голос запел:
Ох, и жизнь пошла,
словно в сказоче!
Эх, браточек, не
Торррмози!
Довези меня на
колясочке,
до обрыва меня
довези!
Я поднял зареванную морду и увидел рядом с собой Нинель. С другой стороны мне на плечо опустилась рука Арнольдика, который подмигнул мне и старательно вывел:
Подтолкни !
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
Для меня, братан,
это семечки,
ну, как вырастить
пару ног...
Приходи ко мне
На скамеечку
Поплевать на мой
бугорок...!
Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
Ты поправь
кепарь
на затылочке
и бранить меня
ты не будь!
Если я тебе
из могилочки
тоже выплюну
что-нибудь!
И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
Подтолкни!
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Потом мы обнялись и просто ревели.
Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
Никогда.
Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
Я боялся, когда был живой...
Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
А об ужине думать было рано.
XXX