Страница 93 из 288
Алюсс-Ифигения неловко повернулась у него в руках. «Это поселок врагов, — объяснила она. — Кланы тадушко-ойев часто ненавидят друг друга».
Гетман подал знак; три лазутчика спешились и побежали вперед, проверяя тропу. Примерно в ста метрах впереди они перекликнулись гортанными предупреждающими возгласами и успели отскочить назад перед тем, как поперек тропы обрушился большой кусок скалы.
Бойцы не шелохнулись. Лазутчики поспешили дальше и скрылись за поворотом каньона. Через полчаса они вернулись.
Гетман взмахнул рукой. Одна за другой, многоножки устремились вперед. Высоко в небе появились точки, превращавшиеся в серые горошины и падавшие со странной медлительностью, словно они парили в воздухе. Но их размеры и скорость их падения были обманчивы — это были валуны, с глухим треском разбивавшиеся на осколки на тропе и рядом с ней. Бойцы, внешне не проявляя никакого беспокойства, избегали попадания этих каменных бомб, то ускоряя, то замедляя движение многоножек, то резко останавливая их, то срываясь с места в карьер. Когда Герсен и Алюсс-Ифигения миновали опасный отрезок пути, канонада прекратилась.
Сразу за поселком каньон расширялся — по берегам реки раскинулся серповидный луг, а у самой воды росли многочисленные деревца с пушистой листвой. Здесь головная многоножка остановилась, и вереница бойцов впервые обменялась какими-то ворчливыми фразами, в которых угадывалось часто повторявшееся слово «дназд».
Но дназд не появился. Пригнувшись в седлах и опасливо озираясь, бойцы проехали по лугу.
Начинало смеркаться. Высоко над стенами каньона пряди перистых облаков озарились бронзовыми лучами заходящего солнца. Через некоторое время отряд повернул в боковую расщелину между скалами — не более чем трещину, где многоножки могли протиснуться, только поджимая свои обычно дугообразно расставленные конечности. Время от времени Герсен почти прикасался плечами к скалам то с одной, то с другой стороны. Трещина вывела их на обширную круглую площадку, усыпанную плотным песком. Все спешились; многоножек отвели в сторону и пристегнули застежками сбруи так, чтобы голова одной была обращена к хвосту другой. Неподалеку сочился родник, образовавший маленькую глубокую заводь. Несколько бойцов набрали в кожаные бадьи воды, размешали в воде нечто вроде порошковой крови и подали эту смесь многоножкам. Другие развели небольшие костры, развесили на треножниках котелки и стали варить жирную кашу с прогорклым вяленым мясом.
Гетман и его помощники собрались отдельной группой и вполголоса что-то обсуждали. Гетман бросил взгляд в сторону Герсена и его спутницы, сделал повелительное движение рукой — два бойца тут же установили нечто вроде палатки из черной ткани. Алюсс-Ифигения порывисто вздохнула и опустила глаза к земле.
Каша сварилась. Каждый из бойцов взял железную миску, служившую подкладкой его шлема, и зачерпнул миской рагу из котелка, не обращая внимания на обжигающие пальцы пар и кипящее варево. Не располагая посудой, Герсен и Алюсс-Ифигения терпеливо сидели и ждали, пока бойцы ели, зачерпывая кашу ломтями твердого хлеба и помогая себе пальцами. Первый тадушко-ой, покончивший с ужином, прочистил свою миску песком и вежливо передал ее Герсену; тот взял миску, поблагодарив бойца, зачерпнул кашу с мясом и подал миску Алюсс-Ифигении — поступок, вызвавший у тадушко-ойев перекличку ворчливо-иронических замечаний. Герсену предложили другую миску, и он тоже стал подкрепляться. Походное варево оказалось вполне съедобным, хотя было приправлено какой-то жгучей пряностью и показалось Герсену пересоленным; от жесткого хлеба пахло паленой травой. Бойцы сидели на корточках вокруг костров; никто не болтал и не смеялся.
Гетман встал, подошел к палатке и залез внутрь. Герсен смотрел по сторонам, чтобы подыскать место для ночлега себе и девушке. Ночь обещала быть холодной, а они захватили с собой только плащи. У тадушко-ойев не было даже плащей — они явно собирались развалиться на песке поближе к огню. Герсен заметил, что бойцы поглядывают на Алюсс-Ифигению в некотором замешательстве. Герсен тоже взглянул на нее. Девушка сидела и смотрела в огонь, обняв руками колени — казалось бы, для недоумения не было никакого повода.
Гетман вылез из палатки, нетерпеливо нахмурившись, и поманил к себе рукой Алюсс-Ифигению. Герсен медленно поднялся на ноги. Не отрывая глаз от огня, девушка тихо проговорила: «Для тадушко-ойев женщины — создания низшего сорта, животные... Они держат их в загонах, а перед сном воин высшего ранга первый выбирает любую доступную женщину».
Герсен взглянул на гетмана: «Объясни ему, что у нас другие обычаи».
Алюсс-Ифигения медленно подняла голову и оглянулась: «Здесь ничего не поделаешь, мы...»
«Объясни ему!»
Девушка повернулась к гетману и повторила слова Герсена. Бойцы, сидевшие вокруг костров, замерли. Гетман явно удивился и сделал два шага вперед. «В вашей стране, — сказал он, — вы соблюдаете свои обычаи. У нас вы обязаны соблюдать наши. Вокруг — Скар-Сакау, здесь действуют наши законы. Разве этот бледнокожий человек — воин высшего ранга, превосходящий доблестью всех бойцов отряда? Конечно, нет. Поэтому ты, бледнокожая женщина, должна спать в моем шалаше. Так это делается в Скар-Сакау».
Герсен не стал ожидать перевода: «Скажи ему, что в моем племени я — воин самого высокого ранга, и что, если тебе придется с кем-нибудь спать, то только со мной».
На это гетман отозвался достаточно вежливо: «Опять же, законы Скар-Сакау непреложны. Я — гетман, здесь никто не может со мной соперничать — очевидно, что бледнокожий человек уступает мне в ранге. Поэтому, женщина, ступай в палатку, пора положить конец бесполезному спору, унижающему и мое, и ваше достоинство».
Герсен сказал: «Передай ему, что мой ранг гораздо выше, что я — космический адмирал, правитель и лорд — назови любой титул, способный произвести на него впечатление».
Девушка слегка покачала головой и встала: «Мне лучше подчиниться».
«Передай ему мои слова!»
«Вас убьют».
«Переводи!»
Алюсс-Ифигения перевела. Гетман приблизился еще на пару шагов и подозвал дюжего молодого воина: «Поставь бледнокожего чужеземца на место! Пусть хорошая взбучка научит его не зазнаваться».
Боец сбросил кожаную куртку. Гетман продолжал: «Бледнокожий трус полагается на оружие, запрещенное в поединках. Женщина, объясни ему, что он должен драться, как мужчина — кинжалом или голыми руками. Пусть снимет и бросит на землю свои огнеметы».
Рука Герсена почти потянулась к лучемету. Но подступившие горцы уже приготовились схватить его. Герсен медленно передал оружие Алюсс-Ифигении и тоже обнажился до пояса. Противник держал в руке увесистый обоюдоострый кинжал. Герсен тоже вынул из-за пояса стилет — гораздо тоньше и несколько длиннее, чем у дикаря.
Тадушко-ойи освободили песчаную площадку между тремя кострами и уселись на корточках кружком — с серьезными, бесстрастными красновато-коричневыми лицами, напоминая непроницаемой неподвижностью застывших насекомых.
Герсен шагнул вперед, оценивая реакцию противника. Дикарь с обширной грудной клеткой, оплетенной жгутами мышц, был выше его и двигался мелкими проворными бросками. Он вращал в пальцах тяжелый кинжал, словно тот был птичьим перышком. Герсен не сжимал стилет, а слегка подбрасывал его в кулаке. Молодой боец медленно очертил кинжалом гипнотическую полуокружность — железо тускло поблескивало, отражая сполохи костров.
Герсен сделал внезапное резкое движение. Его стилет сверкнул в воздухе и пригвоздил кисть дикаря к его плечу. Кинжал выпал из онемевших пальцев бойца — тот в изумлении уставился на свою беспомощную руку. Герсен подступил почти вплотную, подобрал упавшее оружие, увернулся от пинка и ударил бойца в висок плашмя лезвием тяжелого кинжала. Воин пошатнулся; Герсен ударил его снова — оглушенный дикарь упал на песок.
Герсен вытащил из раны свой стилет и вежливо вложил кинжал бойца в ножны у того на поясе, после чего вернулся к Алюсс-Ифигении и стал надевать майку и куртку.