Страница 124 из 288
Выдержка из раздела III, «Виоль Фалюш», монографии «Князья тьмы» Кароля Карфена, опубликованной издательством «Просвещение» в Новом Вексфорде на планете Алоизий в системе Веги:
«Каждому из князей тьмы приходится иметь дело с проблемой известности. Каждый из них (за исключением, пожалуй, Аттеля Малагейта) достаточно тщеславен, чтобы стремиться к демонстрации своей колоритной личности и навязывать свои вкусы и пристрастия как можно большему количеству людей. Практические соображения, однако, принуждают их к анонимности и скрытности — особенно тогда, когда они наслаждаются властью и богатством в мирах Ойкумены, к чему стремятся все князья тьмы. Виоль Фалюш — не исключение. Подобно Аттелю Малагейту, Кокору Хеккусу, Ленсу Ларку и Ховарду Алану Трисонгу, он ревностно охраняет свою конфиденциальность; даже постояльцы его Дворца Любви не знают, как он выглядит.
В некоторых отношениях Виоль Фалюш — самый человечный из пяти князей тьмы; это не значит, конечно, что масштабы его преступлений поддаются человеческому пониманию. Кошмарная жестокость, рептильная бесчувственность, мания величия и фатальная клоунада, свойственные, соответственно, Хеккусу, Малагейту, Ларку и Трисонгу, в Фалюше полностью отсутствуют. Зло, характерное для Виоля Фалюша, можно сравнить с терпеливой кровожадностью паука, наделенного в то же время инфантильной сентиментальностью и чудовищной самовлюбленностью.
Если забыть на минуту о его пороках, у Фалюша наблюдаются некоторые странно привлекательные черты — в том числе идеализм и энтузиазм; этого не отрицают даже самые неуступчивые моралисты. Прислушайтесь к словам самого Виоля Фалюша, выступившего с докладом (разумеется, только в виде звукозаписи) перед студентами Университета имени Сервантеса:
«Я — несчастный человек. Меня преследует неспособность выразить невыразимое, сорвать покров с неизвестности. Жажда познания красоты, конечно же — один из основных психологических стимулов. Это стремление проявляется в различных формах — в том числе в желании достигнуть совершенства, в тоске по слиянию с вечностью, в ненасытном любопытстве исследователя, в реализации абсолюта, сформулированного самим человеком, но превосходящего все его возможности. Вероятно, таково важнейшее из человеческих побуждений.
Меня терзает эта жажда. Я делаю все, что могу, я созидаю — и в то же время, парадоксально, страдаю от убеждения в том, что достижение моих незаурядных целей не приведет к удовлетворению. В данном случае само соревнование с невозможностью, созидательный процесс как таковой важнее победы. Не стану посвящать вас в подробности моей борьбы, моих горьких сожалений, моих полночных бдений, моих мучительных разочарований. Вам они покажутся непостижимыми или, что еще хуже, смехотворными.
Обо мне нередко отзываются как об исчадии зла — не стану спорить с этим определением, меня не трогает даже самая суровая критика. Зло — понятие со сложной размерностью, оперирующее лишь в направлении единичного вектора, и нередко поступки, вызывающие наибольшее возмущение, не наносят никакого существенного ущерба и даже полезны тем, к кому они непосредственно относятся.
Меня часто спрашивают о Дворце Любви, но я не намерен удовлетворять похотливое любопытство, сопровождающее такие расспросы. Достаточно сказать, что я способствую расширению сферы восприятия и не нахожу ничего достойного порицания в чувственных наслаждениях — хотя вы, несомненно, удивились бы аскетизму моей личной жизни. Дворец Любви занимает значительную территорию и ни в коем случае не является одиночным сооружением; это, скорее, комплекс парков, павильонов, залов, куполов, башен, прогулочных аллей и живописных панорам. Обитатели Дворца молоды, прекрасны и не знают другого существования; поистине, они — счастливейшие из смертных.»
Так сказал Виоль Фалюш. Слухи о его привычках не соответствуют тому возвышенному представлению, какое он пытается создать. Говорят, он одержим эротическими извращениями и способами достижения оргазма. Одна из его излюбленных игр (опять же, по слухам) заключается в том, чтобы терпеливо выращивать, с детства, красивую девушку в изолированной келье. Девушку воспитывают в убеждении, что в один прекрасный день она встретит чудесного богочеловека, который будет ее любить, а затем умертвит ее. После чего, в один ужасный день, девушку выпускают на небольшой остров, где ее ждет Виоль Фалюш».
* * *
Отель «Принц Франц-Людвиг» слыл самым элегантным местом встреч и свиданий в Ролингсхавене. Размеры его главного фойе были невероятны: больше шестидесяти метров в ширину и тридцать метров в высоту. Двенадцать огромных люстр излучали золотистый свет; пол покрывал мягкий золотисто-коричневый ковер, украшенный орнаментальными вариациями основного оттенка. Стены были обиты бледно-голубым и желтым шелком, потолок оживляли росписи, изображавшие средневековые придворные церемонии. Мебель отеля, изящная, но прочная, искусно подражала стилю, ценившемуся в древности — с розовыми и желтыми атласными подушками и резными деревянными ножками и спинками, покрытыми матово-золотым лаком. На мраморных столешницах возвышались вазы высотой в полтора человеческих роста, изливавшие лавины цветов; рядом с каждой такой вазой дежурил застывший паж в роскошной ливрее. Здесь преобладала изощренная роскошь незапамятных времен, которую нельзя было найти нигде, кроме старинной Европы. Герсен никогда еще не видел столь великолепного интерьера.
Наварт выбрал софу рядом с альковом, где струнный квартет исполнял сюиту каприсов. Поэт подозвал пажа и заказал шампанское.
«Здесь следует искать Виоля Фалюша?» — поинтересовался Герсен.
«Я несколько раз встречал его именно здесь, — отозвался Наварт. — Не теряйте бдительность».
Они пили шампанское, сидя в наполненном бормочущим эхо и золотистым светом фойе. Черные юбка и блуза девушки, ее голые загорелые ноги и сандалии каким-то парадоксальным образом — или благодаря необычности сопоставления — не казались здесь безвкусными или непристойными. Герсен был озадачен этим обстоятельством. Как ей удалось такое превращение?
Наварт говорил о самых разных вещах; девушка почти ничего не говорила. Герсена вполне устраивала возможность наблюдать за развитием событий, не вмешиваясь. По сути дела, ему нравилось такое времяпровождение. Девушка выпила довольно много вина, но это ни в чем не проявлялось. Судя по всему, ее интересовали люди, ходившие по огромному фойе, но только с точки зрения отстраненной наблюдательницы. В конце концов Герсен спросил: «Как тебя зовут? Я даже не знаю, как к тебе обращаться».
Девушка не ответила сразу. Наварт заметил: «Называйте ее, как хотите. Таков мой обычай. Сегодня она — Зан-Зу из города Эриду».
Девушка на мгновение улыбнулась — первый раз ее что-то позабавило. Герсен решил, что все-таки она, скорее всего, не идиотка.
«Зан-Зу? Так тебя зовут?»
«Чем такое имя хуже других?»
«Шампанское кончилось — а жаль, оно было отличного урожая! Теперь пора ужинать!» Наварт поднялся на ноги и предложил девушке взять его под руку. Они пересекли фойе и спустились по четырем широким лестничным пролетам в ресторан отеля, не менее великолепный, чем фойе.
Наварт заказал ужин с энтузиазмом и со вкусом знатока; никогда еще Герсен не ел ничего вкуснее — сожалеть оставалось только о том, что в желудке больше не оставалось места. Наварт ел с жадным наслаждением. Зан-Зу из города Эриду, как ее теперь следовало называть, ела деликатно и без особого интереса. Герсен искоса наблюдал за ней. Может быть, она больна? Или недавно пережила какую-то трагедию, какое-то потрясение? Девушка хорошо умела держать себя в руках — даже слишком хорошо, учитывая количество выпитого ею вина: мускателя, шампанского и различных вин, заказанных Навартом к ужину... «Что ж, мне, в сущности, все равно, — говорил себе Герсен. — Меня волнует только Виоль Фалюш». Тем не менее, в отеле «Принц Франц-Людвиг», в компании Наварта и Зан-Зу, Виоль Фалюш казался нереальным. Герсену пришлось сделать усилие, чтобы снова сосредоточиться на своей задаче. Как легко его соблазнили роскошь, элегантность, изысканные блюда, золотистый свет люстр и канделябров! Герсен спросил: «Если Фалюша здесь нет, где, по-вашему, его следует искать?»