Американский синдром

«Все мы пытались найти объяснение нашего поражения… Я доказывал, что мы никак не могли изменить ход кампании.

Тим Финчем, в чьем ведении находились финансы кампании, вспомнил о тех тридцати миллионах долларов, что мы получили от правительства. Может, пошутил он, нам следовало бы поделить эти деньги меж собой. «Нет, — отвечал Тим Крафт, — нам следовало взять эти тридцать миллионов и купить на них еще три вертолета. Тогда все было бы иначе».

Упрощение? Возможно, потому что были у нас и другие серьезные проблемы, в особенности экономические. Но кризис с заложниками стал как бы символом разочарования американского народа. И в этом смысле шансы президента на переизбрание погибли в иранской пустыне вместе с восемью храбрыми солдатами, отдавшими жизнь в попытке спасти американских заложников».

Так закончил Гамильтон Джордан свой апологетический очерк, прямо, несмотря на все недомолвки и искажения, связав крах авантюры Картера в пустыне Деште-Кевир с крахом его избирательной кампании. «Лайф» поместил на развороте снятую крупным планом фотографию двух трупов из восьми, обгоревших, обугленных до неузнаваемости. Тех трупов, что преградили путь Картеру в Белый дом. Он не смог перешагнуть их, чтобы во второй раз сесть в кресло овального офиса, перед знаменами США и президента США. Избиратели проголосовали не столько за Рейгана, сколько против Картера. Это признают, конечно, все мыслящие американцы, коих, увы, меньшинство среди избирателей.

Вскоре после того, как Грант поселился у своего адвоката недалеко от Уотергейта, почтальон принес открытку, адресованную мистеру Э. Левитану для мистера Дж. У. Гранта-младшего. Удивленный Грант поглядел на роскошную купальщицу, штемпель Майами, и прочитал:

«Хэлло, Джонни!

Загораю на пляже и вдруг узнаю, что тебя судили в столице нации, что ты опять пытался стать поперек дороги нашим мальчикам. Но ничего. Я наберусь тут сил, найду тебя и поговорю с тобой серьезно. От меня и моих ребят — это они сообщили мне твой временный адрес — далеко не убежишь.

Грант сжал зубы. Значит, у Клифа Шермана имеются свои люди и в Вашингтоне. А давно он не вспоминал о Клифе. А пистолетом все-таки придется обзавестись. Упрямый паренек, этот Клиф.

Для Джона Улисса Гранта-младшего свет клином сошелся на его книге, которая вот-вот должна была выйти в свет. Но новая администрация предала проклятью «вьетнамский синдром», объявила вне закона. Все теперь упирается в размер гонорара, который он получит за книгу, а размер гонорара зависел целиком и полностью от количества проданных экземпляров. Он сильно задолжал Левитану — пришлось взять у него немалую сумму, чтобы погасить задолженность по квартирной плате, иначе он потерял бы свою квартирку в Нью-Йорке. Похоже было, что он едва-едва сумеет расплатиться с долгами.

А как же Шарлин? Выходит, что ничего она не получит от выхода книги, кроме экземпляра с автографом.

А как же продолжение борьбы с ЦРУ и спецвойсками, с «зелеными и черными беретами» в новых условиях?

Этот вопрос ему задавал Левитан, отвозя его в аэропорт на летевший в Нью-Йорк самолет.

Грант вздохнул, потер гладко выбритый подбородок, глядя в окно, прощаясь на время с Вашингтоном.

— «Дальнейшее — молчанье». Таковы были предсмертные слова Гамлета.

Но Грант не собирался умирать. Он вез с собой заготовки к новой книге — книге об Уинстоне Беке.

На прощание он крепко сжал руку Эзре Левитану.

Когда самолет с Грантом взлетел, Эзра Дж. Левитан, помрачнев, направился к ближайшему телефону-автомату. Налившиеся свинцом ноги едва несли его. Подойдя к аппарату, он огляделся — поблизости никого не было. Опустив монету, набрал номер, который никогда не записывал, а сразу заучил наизусть.

— Хелло? — ответил знакомый голос.

— Я проводил его, — вполголоса произнес Левитан. — Он улетел в Нью-Йорк.

— Громче, пожалуйста, не слышу…

Левитан оглянулся: рев и вой реактивных двигателей взмыл и пошел на спад.

— Я проводил его, — повторил он. — Он улетел…

— Прекрасно! Но не думайте, что на этом ваша роль кончилась. Мы довольны вами, вы хорошо провели свою роль, но это только начало, не эпилог, а пролог, и пьесу мы с вами будем считать законченной только тогда, когда установим все перешедшие к нему связи и его личные контакты. А пока мы передаем эстафету членам нашей команды в маленьком старом Нью-Йорке… Кстати, вчера мы перевели деньги на ваш банковский счет…

Проклятые деньги!.. Подлые тридцать сребреников в пересчете на обесцененные инфляцией доллары! Его заарканило ФБР, прибегнув к угрозам и шантажу, еще в семидесятом, когда он защищал в судах «мирников». А через десять лет его, гроссмейстера двойной игры, передало ФБР контрразведке ЦРУ. Кажется, в нем не умерла еще совесть. Мучит и терзает она его порой, словно нерв в гнилом зубе. Он не Крейг, чтобы покончить со всем разом, наложив на себя руки.

А все-таки мастерски провел он дело Гранта в суде, практически выиграл его. Помогла политическая конъюнктура. И только в Лэнгли да в ФБР знают, что сценарий был разработан лучшими юристами «фирмы». Какое-то странное, извращенное удовлетворение он тем не менее получил как защитник. Его даже поздравляли коллеги-адвокаты с успехом. Никто, слава иегове, не догадывался, кто дирижировал всем процессом в высшем и апелляционном судах. Но теперь он ощущал лишь вкус горького пепла во рту. Ведь внутренне он сочувствовал и «голубям», передавая их охранке, и людям вроде Гранта, чьим иудой он стал.

Что случилось с прежним Левитаном? Просто он стал ренегатом, как и многие другие после поражения Америки во вьетнамской войне. Рассыпались антивоенные организации, разбрелись хиппи и йиппи, опустела их коммуна в Хейт-Эшбери, районе Сан-Франциско. Почти всех их засосал американский образ жизни. Победил всемогущий доллар. Увяли «дети-цветы». Вслед за Пэтти Херст блудные сыновья и дочери буржуа вернулись к идеалам их родителей. Протертые до дыр блю-джинсы вышли из моды. Отзвенели струны гитар. Не перевелись только наркоманы…

А деньги в банке. И сегодня он напьется, чтобы избавиться от вкуса пепла во рту.

КОНЕЦ НАЧАЛА МАК-ДОНАЛЬДА

С приходом к власти президента Рейгана, поклявшегося покончить с «вьетнамским синдромом» и вернуть Америке всю ее силу, гордость и решимость, Джеффри Мак-Дональд решил, что висевший над ним дамоклов меч висит не на волоске, а на стальном тросе, что будущее его обеспечено. Он придерживался этого мнения и после того, как Бернард Сегал сообщил ему, что судья Брайан под давлением Кассаба добился в условиях «междуцарствия» (пока Рейган, приняв бразды правления от Картера, еще не занялся своими реформами) указания министерства юстиции апелляционному суду в Ричмонде пересмотреть свое решение по делу Мак-Дональда.

— Ты, Берни, вижу, опять захотел выудить у меня денежки! — ответил он ему грубо и оскорбительно.

8 декабря Верховный суд заслушал на своем заседании доктора Мак-Дональда. Его показания были исполнены, как он полагал, законной горечи и благородного негодования за несправедливые преследования на протяжении двенадцати лет. Он выражал уверенность в том, что высший суд страны наконец его полностью оправдает и оградит от этих незаконных преследований. Он также призывал высокий суд содействовать всемерному розыску истинных преступников, убивших его семью. Этому преступлению, патетически воскликнул он, нет и не может быть никакого прощения. Имя одного из участников убийства, заявил он, известно: это Хелена Стэкли. Она знает имена других убийц и должна назвать их, чтобы они понесли должное наказание. Зуб за зуб, око за око. Бернард Сегал заверил его, что он был в ударе, с самого начала взял правильную ноту, включил на полную мощь свое неотразимое обаяние, а главное, прекрасно произнес речь, написанную от начала до конца им, Сегалом. Особенно убедительно прозвучало его сообщение, что он затратил все свое состояние — четверть миллиона долларов — на оплату адвокатов, но это никак не значит, что он, Мак-Дональд, может затянуть расчеты с ним, Сегалом, его ангелом-хранителем.