Встречь Солнца

— Обиделся?

— Не котенок я, чтобы меня каждый мордой в дерьмо тыкал.

Матвей положил свою большую ладонь Ваське на колено.

— Так ты что же, приятель, считаешь, что пакостить можно, а нюхают пусть другие?

Васька сбросил его руку и встал.

— Комсомольцам свои лекции читай, они привыкли.

— Дурак, — спокойно сказал Прохоров и тоже встал. — Ты мне скажи: когда сидел?

— Пять лет как освободился.

— А сидел долго?

— С меня хватит. Да чего ты ко мне привязался, как анкета?

— Погоди, ты когда-нибудь про Мотьку Комля слышал?

— Еще бы!

— Так это — не я.

Васька критически оглядел несуразную фигуру Прохорова и с беспощадной иронией сказал:

— Догадываюсь.

— Ничего ты не догадываешься. Мозги у тебя набекрень. Это сейчас не я, а был я.

— Иди ты! Комель? — недоверчиво переспросил Васька.

— Вот тебе и иди ты. И вот что я тебе скажу, парень. Я прошлого своего боялся, пока с ним до конца не расстался. А теперь мне бояться нечего. Хвастать им не люблю — нечем, а скрывать не считаю нужным. Может быть, на меня глядя, кто-нибудь и свою судьбу поправит.

— Я, например?

— Может, и ты. Если захочешь.

— Вот именно. А если не захочу?

— Дураком помрешь, значит.

— Без значка? — Васька ткнул пальцем в грудь Матвея, где виднелся значок отличника социалистического соревнования. — Ничего, некоторые и без него помирают вполне нормально. Ну, ладно, спать пора, — с нарочитым равнодушием зевнул он. — Очень рад был познакомиться с такой знаменитостью. Жаль, что не собираю автографов.

— Не дал бы я тебе автографа. По недоверию. Ну а картишки у тебя есть?

— А как же! — Васька полез за пазуху и из глубокого внутреннего кармана извлек две колоды. — Может, сыграем?

— Крапленые небось?

Васька бросил карты на стол.

— Смотри, если грамотный.

— А что мне на них смотреть?

Матвей сгреб карты в кулак и швырнул в печку…

Выслушав эту историю до конца, Щелкачев рассмеялся:

— Разорится парень на картах, как я посмотрю. В поезде я у него тоже колоду конфисковал. — И он коротко рассказал Рокотову о своем столкновении с Васькой. — Так что этот тоже старый, знакомый. Не ушел?

— Работает третий день. Кротов в свою бригаду взял…

Первые машины прибыли на участок в эту же ночь. В тишину уснувшей тайги исподволь, постепенно заполняя все кругом, влился рокот моторов. Запели на разные голоса, вызывая хозяев, автомобильные гудки. Заметались между деревьями черные тени, потревоженные ярким светом автомобильных фар.

Рокотов приподнялся на нарах и локтем толкнул спавшего Щелкачева:

— Колонна!

Александр Павлович сел.

— И верно — машины. Может быть, не те? Рано больно.

— А откуда не тем взяться? Не на трассе живем. Дальше дороги нет.

Заворочался и приподнялся на локте Селиванов. Еще не сообразив со сна, что произошло, заворчал:

— Не наговорились еще? Спать мешаете.

— Вставай, вставай, — засмеялся Рокотов. — Дед-мороз, кажется, досрочно прибыл. Гостинцы у него главным образом по твоей части.

Но Селиванов уже сам понял, в чем дело. Одной рукой стараясь попасть в рукав полушубка, он тряс другой Матвея Прохорова:

— Матвей, кончай ночевать, гости приехали.

Горный мастер промычал что-то и натянул шубу на голову.

— А ну-ка, взяли!

Рокотов и Селиванов, схватив Прохорова за ноги, стянули его с нар на пол.

— Что? Что такое? — недовольно заворчал Матвей. — Спать я должен, по-вашему, или как?

— Давай буди ребят. Машины прибыли.

— Так бы и сказали.

Ворча незлобно, он все же не поднимался, а продолжал возиться на полу.

— Ты что, потерял чего-нибудь, что ли? — спросил Рокотов, зажигая спичку.

При ее мерцающем свете Матвей обалдело оглянулся кругом, посмотрел на товарищей и хмыкнул удивленно.

— Вот именно, — без улыбки объяснил он. — Край потерял.

— Какой край?

— Как какой? Нар, конечно. Откуда я знал, что вы меня на пол перетащили.

Все захохотали. Матвей невозмутимо пожал плечами и спросил:

— Всех поднимать?

— Всех. Машины задерживать нельзя.

Недалеко от палатки, скандируя, в два голоса — тенорком и басом, — вызывали Щелкачева:

— На-чаль-ник! Щел-ка-чев!

— Так ведь это же ребята мои! — ахнул Александр Павлович и выскочил из палатки.

Через минуту, рискуя отбить себе руки и плечи, Щелкачев, Степан Савеличев и Саша Костылев обменивались увесистыми тумаками.

Между тем у берега реки собралось все немногочисленное население участка, поднятое на ноги Матвеем Прохоровым. Взметнулись в черное небо золотые искры гигантского костра. В руках рабочих появились смолистые факелы — зажженные ветви лиственницы и стланика. Словно на большом празднике, звенели веселые голоса, слышался смех, шутки, незлобивая перебранка штатных остряков:

— Прохоров, давай сюда — башенный кран нужен!

— Чего молчишь, Матвей? Спой ему: «Эх, дубинушка, ухнем». Это про него песня.

— Сам дубина!

— Го-го-го! — грохотало кругом.

А у одной из машин уже раздавалось дружное:

— Раз, два — взяли! Еще — взяли!..

— Бревна! Бревна давай!

И вот уже слышится веселый перестук топоров — нужны бревна, чтобы спустить с машин тяжелые дизели для участковой электростанции, моторы, скреперные лебедки, бочки с горючим.

— Еще — взяли!..

Тяжелый металл вгрызался в дерево, груз словно упирался, как живое строптивое существо, не желая покидать машины. Только двухсоткилограммовые бочки с горючим, тоже как живые, норовили выскользнуть из рук и с разлету ринуться на каменистый берег.

Саркис, подперев норовистую бочку плечом, рукавом телогрейки стер со лба пот. Рокотов спросил сочувственно:

— Жарко?

— Как в Ереване в августе, — заулыбался тот. — Спускаем?

— Спускаем.

Сергей увидел Щелкачева и, бросив вагу, которой они с Григорием пытались отодвинуть в сторону спущенную на лед лебедку, подбежал к нему.

— Здравствуйте, Александр Павлович! С приездом!

— А, Сергей! Здравствуй. Только я не приехал, а пришел еще днем, на лыжах.

— А нам про вас в Магадане начальник отдела кадров рассказывал.

Сергей скинул рукавицы и достал из кармана пачку папирос.

— Да? Ну, ладно, в свободную минуту расскажешь.

И он занял место Сергея рядом с Григорием. Сергей сунул папиросу обратно в пачку.

— Давайте я сам, Александр Павлович.

— Ничего. Мне тоже погреться надо. Ты вот что, забирай-ка ребят, шоферов, да проводи их в палатку. Пусть отдохнут перед обратной дорогой.

В палатке был один Васька Клыков. Когда Сергей Сорокин зажег коптилку, Савеличев спросил участливо:

— Больной, что ли?

Васька огрызнулся:

— А ты что, доктор?

— Да нет, просто смотрю — все работают, а один лежит. Значит, больной.

— Или больной или лодырь, — уточнил Саша Костылев.

Сергей, закурив и усевшись у печки, подтвердил:

— Второе вернее.

— Скажи-ка, какой работяга нашелся, — хмыкнул презрительно Васька. — Устроился возле печки на перекур с дремотой и за работу агитирует.

— Я-то пойду сейчас.

— А я не пойду. Я уже свое отышачил сегодня, с ломиком. А биндюжником сюда не нанимался.

Саша сказал невинно:

— Понятно. У остальных, стало быть, сегодня выходной, был.

— Остальные сознательные.

— А ты?

— А я еще нет. Перевоспитываюсь. Может, ты лекцию прочтешь?

Ответа не последовало. Широко разбросав руки, Саша уже спал. Нехотя поднялся и вышел из палатки Сергей. Васька встал и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Пойду гляну, как этот, активный, рекорды устанавливать будет.

— Пойди-пойди, глянь, — согласно откликнулся Степан, по-хозяйски устраиваясь на его место.

На берегу Васька некоторое время наблюдал за работой, глубоко засунув руки в рукава полушубка. Потом наугад окликнул:

— Эй, начальник!

Подошел Александр Павлович.