Страница 23 из 35
Но я несколько отвлекся.
В Политбюро и Секретариате с февраля 1991 года появился новый человек, как он потом признается, бывший «на стороне демократов», специально занимавшийся средствами массовой информации. Других обязанностей у Петра Кирилловича Лучинского не имелось. Только пресса, притом партийная. В аппарате ЦК он курировал пресс-центр, в котором в августе 1991 года оставалось всего-навсего пять ответственных работников плюс пять технических – итого десять человек. Да в идеологическом отделе печатью «ведали» семь консультантов и референтов. У Лучинского не нашлось нескольких минут, чтобы собрать своих подопечных и выразить сожаление по поводу случившегося, поблагодарить за работу, поддержать растерявшихся людей в трудную минуту. Аппарат-то ведь обслуживал их, членов Политбюро и Секретариата! И вот финал – вежливо-холодное равнодушие.
Вышел я с полученной бумаженцией из здания, а ощущение такое, будто в душу наплевали. Поплелся в здание столовой – сказали, что там выплатят какое-то пособие. По безработице, что ли?
Столовая функционировала. Деловитые низкорослые парни в милицейской форме с короткоствольными автоматами выносили кульки с мясным фаршем и котлетами, прочими цековскими деликатесами и тут же за углом перепродавали их друзьям и знакомым. Здесь же шли денежные перерасчеты, в них участвовали и офицеры-охранники, которых, похоже, не смущали телекамеры и фотообъективы иностранных журналистов, снимавших на пленку сцены пира победителей и дележа добычи. Впрочем, ничего необычного. И раньше работники ЦК отоваривали здесь своих людей. Разница лишь в том, что тогда не было столько посторонних глаз.
Помню, как неприятно поразила меня подобная сцена в августе 1985 года, когда, оставив чемодан в камере хранения Белорусского вокзала, я приехал в десятый подъезд, где тогда располагался отдел пропаганды. С утра там началось совещание, пропуск не был заказан, и мне часа полтора пришлось ожидать у постового. С улицы входили толстые, с завитушками на головах тетки, к ним спускались буфетчицы с огромными свертками и пакетами и прямо на моих глазах продавали их теткам.
ЦК всегда был хлебным местом для обслуживающего персонала, поэтому его менее всего затронули перемены на Старой площади. Обслуге разрешили остаться на прежней работе. Новые хозяева и раньше были в восторге от кулинарных способностей цековских поваров, а сейчас, когда в столовой, как прежде, торопиться не надо, еще больше смогли оценить их выдающееся искусство. Тоже вкусно покушать любят.
Встретил знакомую продавщицу книжного киоска. Вконец расстроена. Что такое, спрашиваю. Оказывается, в первый же день ей было велено выметаться вместе со своими книгами. «Здесь работать будут, а не читать, ясно?» – сказали ей. Это они погорячились, успокаиваю ее, не знали, какими книжками вы торгуете. Посветлела лицом. Действительно, говорит, на прилавках лежала партийно-политическая литература. Через несколько дней встретились, тоже случайно, сияет: все в порядке. Оставили. Я рассмеялся: наш брат чиновник не только вкусно поесть любит, но и до всякого дефицита, включая книжный, охоч.
А в тот день, когда уведомление об увольнении получил, не до смеха было. Тягостное впечатление производил вид недавних коллег. В гуманитарном отделе еще в конце августа определилось с трудоустройством все руководство. Старшим «по должности» в отделе остался заведующий сектором Геннадий Барабанщиков. Покинутые работники предоставлены сами себе.
Упорно муссировались слухи о негласном распоряжении Президента СССР относительно цековских и других партийных работников, коих строжайшим образом предписывалось не брать на работу в госструктуры. Исключение якобы делалось для молодых, до сорока лет, инструкторов и консультантов. На всех начальников, начиная с заведующих секторами и выше, накладывалось табу. Из самых разных источников поступали подтверждения этих слухов.
Не помогла и короткая заметушка в газете «Рабочая трибуна», в которой сообщалось, что Горбачева ознакомили с этими слухами специальной запиской, и он на ней красным карандашом начертал: «Это грубая ложь». На госслужбу попали считаные единицы из числа бывших партаппаратчиков. Через три месяца после нашего позорного изгнания со Старой площади я узнал, что большинство моих прежних сослуживцев устроились в различные коммерческие структуры или в научные учреждения. Некоторые стали учителями в обыкновенных московских средних школах. Все они с трудом привыкали к своему новому положению.
Но в первые дни после опечатывания зданий ЦК не исчезала надежда, что все образуется. Ее подогрел член Политбюро Петр Лучинский, с которым у меня состоялся такой вот разговор, который я сразу же записал по горячим следам.
– Безусловно, особых иллюзий я не питаю, – сказал председатель ликвидационной комиссии. – Хотя некие обнадеживающие симптомы есть. Нас, например, перевели из пятого подъезда, где располагались хозяйственные службы Управления делами, в девятый подъезд.
– Ближе к первому, где сидели секретари ЦК?
– Я бы не сказал так однозначно, – не откликнулся на шутку Лучинский. – Но в девятый подъезд пропускают всех работников ЦК по их служебным удостоверениям. Это уже кое-что. Раньше вход был воспрещен.
– Петр Кириллович, лично вы уже определились с местом работы?
– Пока нет. Возглавляю ликвидком. Уйду, когда последний работник ЦК будет трудоустроен.
– Куда уйдете?
– Я секретарь ЦК. Меня избирали на пленуме ЦК. Только он правомочен освободить меня от этой должности. Куда – будет видно.
– Как вы считаете, когда будет созван пленум ЦК?
– Не знаю. Секретариат ЦК обратился к президентам Горбачеву и Ельцину о выделении помещения для проведения пленума. Ответ категоричен – нет.
В блокноте сохранилась запись моей беседы с членом ЦК КПСС, секретарем парткома аппарата ЦК КПСС Виктором Рябовым.
– Виктор Васильевич, – спросил я, – ходят слухи, что вы перешли к Юрию Афанасьеву первым проректором Российского государственного гуманитарного университета…
– Да бросьте вы эти выдумки. Я – Рябов, который в течение двенадцати лет был ректором пединститута и университета в Куйбышеве. Так вот, совершенно официально заявляю вам, что работаю профессором МГУ.
– Это верно, что Горбачев перед отъездом в Форос уговаривал вас занять пост секретаря ЦК Компартии России, но вы отказались?
– Действительно, Горбачев просил меня баллотироваться на выборах в секретари ЦК РКП по идеологии. Я отказался. На одной из пресс-конференций я публично заявил, что первый секретарь российского ЦК Иван Полозков – человек, политические часы которого отстают. Полозков тогда жестоко обиделся и на встрече в ЦК высказался в том смысле, что-де аппаратчику негоже сметь свое суждение иметь. Горбачев уговаривал меня минут двадцать, но я сказал, что меня не устраивает видение мира Полозковым. Горбачев мне сказал: «Именно это нам и нужно. Ортодоксы устроили свист и стукотню». Но я отказался.
– Где вы были во время путча?
– Восьмого августа с женой я отправился в Форос, в санаторий «Южный», что в семи километрах от дачи Горбачева. О заговоре услышал в столовой, за завтраком, девятнадцатого августа. В Москву вернулся двадцать третьего августа, у меня тяжело заболела жена.
– Поддержал ли путчистов аппарат ЦК КПСС?
– Большая часть – уверен – не поддержала. Хотя над подготовкой злополучной шифрограммы, видимо, работал орготдел. Ее, как известно, подписал член Политбюро Олег Шенин. Он же пытался через моего зама по парткому ЦК Владимира Герасименко собрать аппарат – для поддержки ГКЧП. Тот отказался.
– Вы приехали в Москву. К кому вы обратились – как секретарь парткома аппарата ЦК КПСС?
– Естественно, в Секретариат ЦК. Он был полностью деморализован. Приемные не отвечали, кто находился в здании – неизвестно. Я предложил Александру Дегтяреву – заведующему идеологическим отделом – выступить с заявлением о роспуске партии и поддержке правительства России. Что и было сделано – еще до приостановки деятельности КПСС.