Страница 37 из 86
- Возьми, это тебе, Аврора. Щеночек тоже чувствует себя одиноким и испуганным, - сказала мне женщина.
- Моё имя Лай-Минг.
- Твоё имя Аврора дель Валье, - возразила она категорическим тоном.
- Где ванная? – прошептала я со скрещенными ногами.
С данного момента и начались мои отношения с этой величественной бабушкой, которую мне уготовила сама судьба. Она устроила меня в соседней от своей комнате и разрешила спать вместе со щенком, которого я назвала Карамело, потому что собака была именно этого цвета. В полночь я проснулась от того же кошмара о детях в чёрных пижамах и, не думая дважды, летящей походкой направилась в легендарную кровать Паулины дель Валье, как и раньше любила проникать каждое утро в постель своего деда, чтобы тот меня приласкал. Я уже привыкла оказываться в крепких руках Тао Чьена, ничто не поднимало мне дух так, как его морской запах и нудная цепочка нежных слов на китайском языке, которую он произносил в полусонном состоянии. Я не знала, что нормальные дети вообще-то не пересекают порог комнаты взрослых и тем более не укладываются в их постель. Лично я росла, вечно окружённая тесным физическим контактом, с частыми поцелуями и бесконечным укачиванием на руках моих бабушки и дедушки по материнской линии, и кроме объятий просто не знала иного способа утешения или отдыха. Увидев меня, Паулина дель Валье тут же отпрянула чуть ли не со скандалом, после чего я начала тихонько выть на пару с несчастной собакой, и такое жалкое состояние нас обоих невольно нас же и сблизило. Я прыгала в кровать и зарывалась в простыни с головой. Полагаю, что засыпала сразу же, ведь рассвет неизменно встречала, съёжившись рядом с её большими и надушенными ароматом гардений грудями и с устроившимся у меня в ногах щенком.
Проснувшись среди дельфинов и флорентийских наяд, первым делом я спросила о своих бабушке и дедушке, Элизе и Тао. Их я тщательно искала по всему дому и саду, а потом устроилась у двери и стала ждать, пока они сами ко мне не придут. Всё то же самое повторялось до конца недели, несмотря на прогулки, подарки и нежности со стороны Паулины. В субботу я сбежала. Я ещё не оказывалась на улице в одиночестве и была не способна там ориентироваться, однако ж, инстинкт подсказал, что нужно было спуститься с холма. Таким способом я и добралась до центра Сан-Франциско, по которому, напуганная, бродила несколько часов, пока смутно не разглядела в толпе двоих китайцев с небольшой повозкой, полной одежды, что надо было постирать. Я решила последовать за ними, держась на благоразумном расстоянии, потому что люди уж очень походили на моего дядю Лаки. Те направлялись в Чайна-таун – именно там располагались все прачечные города – и вскоре я вошла на территорию столь знакомого мне квартала, где почувствовала себя гораздо увереннее, хотя по-прежнему не обращала внимания на названия улиц, а также и не припоминала адреса моих бабушки и дедушки. Для того чтобы попросить о помощи, я была застенчивой и слишком испуганной, поэтому всё ходила и ходила без определённого направления, ведомая лишь запахами еды, звуком языка и видом множества небольших торговых палаток, которые уже не раз обегала раньше, держась за руку моего деда Тао Чьена. В какой-то момент меня одолела усталость, из-за чего и пристроилась на пороге ветхого здания, где меня тут же стало клонить в сон. Спустя некоторое время я проснулась от встряски и ворчания некой пожилой женщины с тонкими, нарисованными углём посередине лба, бровями, благодаря которым лицо становилось похожим на маску. Я издала крик ужаса, хотя вырываться было поздно, потому что она уже сжимала меня двумя руками. Затем женщина отвела меня, брыкающуюся, в какую-то зловонную каморку, где и заперла. В помещении, куда я попала, очень плохо пахло, и со страха и голода я предположила, что заболеваю, потому что меня начало тошнить. Я совершенно не знала, где находилась. Едва оправившись от тошноты, я во всё горло стала звать своего деда, после чего вернулась та же женщина и залепила мне несколько пощёчин, от которых у меня перехватило дыхание; ведь раньше меня никогда не били и думаю, что от подобного было больше удивления, нежели боли. Она мне приказала на кантонском наречии китайского языка, чтобы я замолчала, или та выпорет меня бамбуковым прутом. Затем женщина меня раздела, осмотрела целиком и полностью, обращая особое внимание на рот, уши и половые органы, после чего одела меня в чистую рубашку и унесла мою перепачканную одежду. Я снова осталась одна в комнатёнке, которую окутывал полумрак, становящийся всё больше по мере того, как уменьшался свет в единственной пустóте, где была вентиляция. Думаю, что подобное приключение все-таки оставило на мне клеймо, потому что прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё содрогаюсь от ужаса, когда вспоминаю те нескончаемые часы. Тогда дети не гуляли по Чайна-тауну в одиночестве, семьи их ревниво оберегали, потому что из-за малейшей невнимательности со стороны взрослых те запросто могли исчезнуть в дебрях детской проституции. Для этого я была слишком молода, однако ж нередко похищали или, совершенно того не скрывая, покупали малолеток и моего возраста, чтобы уже с детства обучить несчастных девочек всему разнообразию развращённости. Женщина вернулась спустя несколько часов, когда уже полностью стемнело, и пришла та в сопровождении мужчины, бывшем гораздо моложе. Оба осмотрели меня при свете лампы и начали что-то горячо обсуждать на известном мне языке. Тогда я мало что поняла, потому что была слишком истощена и вдобавок умирала от страха. Пару раз мне вроде послышалось имя моего деда Тао Чьена. Затем люди куда-то ушли, и я вновь осталась одна, дрожа от холода и ужаса неизвестно сколько времени. Когда же дверь открылась вновь, меня ослепил свет лампы, и я услышала своё имя Лай-Минг на китайском языке и тотчас узнала своеобразный голос дяди Лаки. Его крепкие руки подняли меня, а дальше я уже ничего не знала, потому как полученное облегчение меня разом ошеломило. Также я не помню ни обратного путешествия в экипаже, ни того, как я снова оказалась в особняке Ноб Хилл прямо перед своей бабушкой Паулиной. В моей памяти ничего не сохранилось и о том, что произошло в последующие недели, потому что я подцепила ветряную оспу и была очень больна – одним словом, тогда в моей жизни наступило далеко не однозначное время, полное различных изменений и многих противоречий.
Теперь, увязывая между собой непредвиденные обстоятельства своего прошлого, могу, нисколько не сомневаясь, утверждать, что меня спасла удача дяди Лаки, которую я получила от него ещё в глубоком детстве. Женщина, что похитила меня на улице, прибегла к помощи представителя своей банды одноруких, потому что в Чайна-тауне ничего не происходило без их ведома и одобрения. Влияние различных банд одноруких распространялось на всё остальное население. Это были закрытые и ревностные ассоциации, которые объединяли своих членов, требуя от них преданности и взносов, взамен чего обеспечивали безопасную жизнь, помогающие найти работу связи и давали обещание вернуть тела оставшимся в Китае членам семьи, если те умрут на американской земле. Человек не раз видел меня идущей за руку с моим дедом, и по счастливой случайности сам принадлежал к той же банде одноруких, что и Тао Чьен. Именно он и позвал моего дядю. Первым порывом Лаки было отвезти меня к себе домой, чтобы его новоиспечённая супруга, недавно выписанная из Китая по каталогу, взяла бы за меня ответственность, однако потом сам с собой решил, что родительские наставления всё же необходимо уважать. Доверив меня Паулине дель Валье, моя бабушка Элиза уехала, забрав тело своего мужа, чтобы достойно похоронить любимого в Гонконге.
Она, как и Тао Чьен, никогда не выходила за пределы китайского квартала Сан-Франциско, который оба считали для меня слишком маленьким, и желали, чтобы я стала частью всех Соединённых Штатов. Несмотря на то, что я не была согласна с этим принципом, Лаки Чьен не мог ослушаться воли своих родителей, почему и заплатил моим похитителям оговорённую сумму, а затем отвёз меня обратно в дом Паулины дель Валье. А иначе бы я так и не увидела своего дядю и двадцать лет спустя, когда намеренно отправилась его искать, чтобы выяснить последние подробности моей истории.