Страница 32 из 86
- У вас есть какой-нибудь ликёр, солдат? - спросил доктор с явным иностранным акцентом.
- Воды… - воззвал Северо дель Валье пересохшими губами.
- Воды вы выпьете чуть позже. А теперь вам нужно то, что вас слегка отупит, хотя здесь у нас уже не осталось ни капли ликёра, - сказал врач. Северо указал на флягу. Доктор заставил беднягу выпить три добротных глотка, объясняя больному, что они не располагают никакими обезболивающими средствами, а оставшийся спирт ушёл на обработку необходимых тряпок и обеззараживание инструментов. Затем он сделал знак вестовым, чтобы те заняли свои места по обе стороны стола и крепко держали пациента.
Вот и наступил мой момент истины – мелькнуло в голове у молодого человека и ему удалось подумать о Нивее. Он даже попытался было представить, как умирает, оставляя память о себе в сердце той девушки, зверски загубленной всего лишь единым ударом штыка. Медбрат снова наложил жгут, после чего стал крепко держать ногу в области бедра. Хирург взял скальпель, погрузил тот в плоть сантиметров на двадцать пониже колена и привычным движением вкруговую провернул плоть до самых большой и малой берцовых костей. Северо дель Валье заорал от боли вслед за чем тотчас потерял сознание, однако вестовые того не только не отпустили, а лишь с ещё большей решимостью прижимали больного к столу, пока врач своими пальцами отодвигал кожу и мышцы, таким способом пытаясь обнажить кости. Далее недолго думая взял заранее подготовленную пилу и тремя точными приёмами отсёк ставшие уже ненужными кости. Медбрат вынул из дельтовидной мышцы отрезанные сосуды, которые, проявляя невероятную сноровку, и перевязал доктор, и пока закрывал отрубленную кость плотью и кожей, сшивая их вместе, немного ослабил жгут. Пациенту сразу же сделали перевязку и, сильно раскачивая по пути, отнесли в угол помещения, чтобы освободить проход другому раненому, который, едва оказавшись на столе у хирурга, стал завывать. А между тем вся операция длилась менее шести минут.
В ходе этой битвы чилийские войска вошли в Лиму. Согласно официальным сообщениям, которые публиковали в чилийских газетах, всё делалось довольно последовательно. Судя по намёкам, оставшимся в памяти простых жителей Лимы, это была резня, к которой впоследствии присоединились и бесчинства обращённых в бегство и разъярённых перуанских солдат, чувствующих себя преданными собственными же командирами. Часть гражданского населения попросту сбежала, состоятельные же семьи в поисках безопасности занимали в порту лодки, прятались в консульствах и на охраняемом иностранными моряками пляже, где дипломатический корпус расположил походные палатки и где под нейтральными флагами давали приют беженцам. Оставшиеся же защищать имущество всю дальнейшую жизнь должны были помнить адские сцены, устраиваемые пьяной и обезумевшей от насилия солдатнёй. Последние разоряли и сжигали дома, насиловали, били и даже убивали тех, кто оказывался впереди них, не щадя женщин, детей и стариков. В конце концов, часть перуанских полков бросила своё оружие и сдалась, хотя многие солдаты врассыпную обратились в бегство и удирали до самых гор. Спустя пару дней перуанский генерал Андрес Кáсерес, повредив ногу, вышел из оккупированного города в сопровождении жены и пары верных офицеров и так и пропал в гористой труднопроходимой местности. Когда-то человек поклялся, что будет биться до тех пор, пока не испустит последнего вздоха.
В порту Кальяо перуанские капитаны приказали экипажам покинуть суда, предварительно подожгя на них мелкий порох, что и пустило ко дну целиком весь флот. Грохот от взрывов разбудил Северо дель Валье, и он понял, что находился в углу на грязном песке операционного зала рядом с остальными мужчинами, которые, впрочем, как и он сам, только что пережили пытку ампутации. Кто-то накрыл молодого человека одеялом и положил рядом с ним флягу с водой. Мужчина вытянул было руку, однако ж, та дрожала столь сильно, что даже не могла отвернуть крышку. И успокоился лишь тогда, когда, всё время стоня, прижал флягу к груди, пока, наконец, к нему не подошла некая молоденькая маркитантка, которая и открыла сосуд со спасительной влагой и поднесла тот к сильно пересохшим губам больного. Молодой человек разом выпил всё содержимое, а затем, наученный женщиной, сражавшейся бок о бок с мужчинами и знавшей не меньше врачей о том, как ухаживать за ранеными, закинул себе в рот горстку табака и стал жадно его жевать, чтобы несколько ослабить спазмы, вызванные послеоперационным шоком. «Убивать – это ещё мало, а вот выжить в такой ситуации действительно стоит, сынок. Если зазеваешься, тебя предательски унесёт смерть», - предупредила больного маркитантка. «Я боюсь», - попытался сказать Северо, и она, возможно даже не услышав его бормотание, всё же догадалась об испытываемом этим человеком ужасе, потому что тотчас сняла со своей шеи серебряную медальку, быстро зажав ту руками. «Пусть тебе поможет Пресвятая Богородица», - прошептала девушка, и, наклонившись, быстро поцеловала молодого человека в губы и только потом ушла. Северо по-прежнему лежал, пытаясь сохранить в памяти прикосновение этих губ, и с зажатой в ладони медалькой. Он дрожал, пылал от лихорадки, не попадая зубом на зуб; когда спал, а когда падал в обморок, и как только приходил в себя, его тут же отупляла страшная боль. Некоторое время спустя вернулась та же маркитантка с тёмными косами и передала больному несколько влажных тряпок, чтобы он промокнул пот и убрал засохшую кровь. И ещё принесла тарелку из жёлтой меди с кукурузной кашей, кусок чёрствого хлеба и пиалу с кофе на цикории, некую тёплую и тёмную жидкость, к которой молодой человек даже не попытался прикоснуться, потому что осуществить подобное ему то и дело мешали слабость и тошнота. Мужчина спрятал голову под одеяло, оставшись наедине с невыносимыми страданием и отчаянием. Он ныл и плакал, точно ребёнок, пока не уснул заново.
«Ты потерял много крови, сын мой, если ты не будешь есть, умрёшь», - разбудил его священник, который ходил среди раненых, утешая последних и соборуя умирающих. Вот тогда Северо дель Валье и вспомнил, что шёл на войну с целью умереть. Именно таковым и было намерение молодого человека, когда он потерял Линн Соммерс, теперь же, как только приблизилась смерть, склонившись над ним, точно гриф, ожидая удачного момента в последний раз как следует ударить его лапой, в нём неожиданно зашевелилась сама жизнь. Желание спастись было куда сильнее жгучего мучения, пронзавшего мужчину с самых ног, затрагивая каждую клетку тела. Оно чувствовалось гораздо острее, нежели не дающие покоя тоска, неопределённость и ужас. Молодой человек понял, что всё ещё далёк от непосредственного момента смерти. Теперь же, напротив, тот отчаянно желал остаться в мире, среди людей, жить в любых состоянии и условиях, в каком угодно виде, одноногим или в потрёпанной одежде – одним словом, всё внешнее было совершенно не важно, лишь бы не умирать, лишь бы пожить ещё. Как и любой другой солдат, прекрасно знал, что только одному из каждых десяти ампутированных удавалось вынести потерю крови и развивающуюся гангрену; избежать подобного не было никакого способа – здесь уж как повезёт. Мужчина решил, что он как раз и есть из тех, кому посчастливилось остаться в живых. Ведь думал, что его прелестная двоюродная сестра Нивея, несомненно, заслуживала здорового человека и никак не калеку, и не желал, чтобы она видела любимого ставшим хилым существом, потому как не смог бы вытерпеть и капли сострадания с её стороны. Однако, закрывая глаза, рядом с молодым человеком вновь возникала девушка; он видел Нивею, незапятнанную насилием войны и различными человеческими уродствами, склонившую над ним своё умное лицо, чёрные глаза и озорную улыбку, и тогда куда-то исчезала вся гордость, словно растворяясь в солёной воде.
У мужчины не было ни малейшего сомнения, что это девушка любила бы его и с ампутированной наполовину ногой и причём ничуть не меньше. Он брал ложку всё ещё слишком напряжёнными пальцами, пытаясь справиться с дрожью, заставлял себя открывать рот и глотать небольшое количество стоявшей рядом тошнотворной кукурузной каши, уже совсем холодной и с множеством сидевших в ней мух.