Страница 27 из 86
В эти годы Вильямс выполнял обязанности мажордома в семье Родригес де Санта Круз – на самом деле, это стоит себе представить – и буквально на следующий день ему пришло в голову приносить мне еду на привязанном верёвкой подносе. Затем её слегка ослабляли, а я, когда более не могла терпеть голод, еле тащилась следом, пока таким способом взрослым не удавалось выудить меня из убежища, однако каждый раз пробуждаясь на рассвете, мучимая ночным кошмаром, я снова спешила спрятаться под тот же стол. Подобное продолжалось где-то с год, пока мы не приехали в Чили, и, пожалуй, ошеломление от всего путешествия с последующим нашим размещением в Сантьяго окончательно излечило меня от тревожного состояния. Мой ночной кошмар всегда был чёрно-белым, молчаливым и неизбежным и, похоже, склонным стать моим постоянным спутником. Полагаю, что уже обладаю достаточной информацией, чтобы вот-вот отыскать ключ к его смыслу, однако со временем он перестал меня терзать, хотя и вовсе не поэтому. Из-за своих сновидений я никогда не пребываю одним и тем же человеком, как и остальные люди, которые вследствие болезни с самого рождения либо же уродства вынуждены постоянно прикладывать усилия, чтобы вести нормальную жизнь. Такие выделяются на фоне общества своими видимыми отметинами, моё же отличие хотя и не видно, но всё же существует. Я могу сравнить его с приступами эпилепсии, которые охватывают человека внезапно, оставляя того в некоем смущении. По вечерам я ложусь спать, несколько опасаясь. Ведь я толком не знаю, ни что может произойти, пока я сплю, ни то, с каким самочувствием я проснусь на следующий день.
Борясь со своими ночными бесами, я уже перепробовала немало средств, начиная с апельсинового ликёра с несколькими каплями опиума и вплоть до вызываемого гипнозом транса, а также других форм чёрной магии. И всё равно, за исключением, пожалуй, приятной компании, ничто иное на все сто процентов не обещает мне спокойного сна по ночам. Ведь до сих пор единственное проверенное средство спокойно проспать всю ночь – это уснуть с кем-нибудь или с чем-нибудь в обнимку. Вам бы замуж выйти – как мне советовал чуть ли не каждый, но однажды на подобное я уже решилась, и в итоге это обернулось сплошной бедой. Поэтому искушать судьбу и дальше я, пожалуй, воздержусь. В тридцать лет и к тому же незамужняя я для окружающих людей являюсь чуть ли не пугалом, все подруги смотрят на меня не иначе как с сожалением, хотя, возможно, кое-кто из них и завидует моей независимости. А я, между тем, вовсе и не одинока, у меня есть тайная любовь без каких-либо уз и тем более условий, и она, такая, ещё и является поводом для общественного скандала, причём везде, и особенно здесь, где нам волею судьбы выпало жить. Я ни незамужняя, ни вдова и даже не разведённая, живу среди «тех, кто в разлуке» - именно тут находят своё пристанище все невезучие, предпочитающие жить с человеком, которого не любят – широко высмеиваемый народом вариант. А как иначе может быть в Чили, в стране, где брак – что-то вечное и непреклонное? И ещё случаются такие необычные рассветы, когда моё и тело возлюбленного, влажные от пота и опьянённые одними и теми же снами, до сих пор пребывают в этом полубессознательном состоянии безграничной нежности. И тогда, счастливые и доверчивые, точно спящие дети, мы поддаёмся искушению поговорить о нашем браке, о том, чтобы куда-нибудь уехать, например, в Соединённые Штаты, где очень много места, и никто нас не знает, и именно там спокойно жить вместе, как и любая другая нормальная пара. И всё же, помечтав, просыпаемся одновременно с появляющимся в окне солнцем и более не упоминаем о только что случившемся разговоре. Ведь оба прекрасно знаем, что не смогли бы жить где-либо ещё, за исключением этой страны, Чили, страны, в которой геологические катаклизмы и человеческие пустяковые недоразумения происходят чуть ли не одновременно. Впрочем, как и страны с суровыми вулканами и снежными вершинами, древнейшими, с изумрудным отливом, озёрами, с пенистыми реками и душистыми лесами, страны-ленты, такой же узкой по своей форме, родины людей бедных и всё ещё остающихся невинными, несмотря на многие и такие разные творящиеся здесь беззакония. Как не смог бы уехать отсюда он, так и я никогда не устану фотографировать настоящую красоту. Мне бы, конечно, хотелось иметь детей, но, в конце концов, я всё же смирилась с тем, что никогда не стану матерью, хотя я и не бесплодная, а очень даже плодовитая, правда, в несколько иных аспектах нашей многогранной жизни. Нивея дель Валье говорит, что, в целом, человеческое существо определяется отнюдь не способностью к воспроизведению потомства, оказавшейся такой иронией в случае с ней самой, которая родила более дюжины малышей. Однако как-то неуместно говорить здесь о детях, которых у меня не будет, или же о моём возлюбленном; гораздо правильнее упомянуть о событиях, что оказали влияние на мою личность в целом и сформировали меня такой, какая я есть. Я понимаю и то, что записыванием настоящих воспоминаний я вынуждена предать другие - это неизбежно.
«Запомни раз и навсегда, что грязная одежда стирается дома», - повторял мне Северо дель Валье, который, впрочем, как и все мы, вырос под этим девизом. «Только пиши всё честно и не переживай насчёт чужих чувств, ведь что бы там ни говорили, в любом случае тебя будут ненавидеть», - давала мне ровно противоположный совет Нивея. Итак, продолжаем.
Поскольку устранить мои ночные кошмары полностью не представляется возможным, я, по крайней мере, пытаюсь извлечь из них какую-то выгоду лично для себя. Со временем я убедилась, что после бурной ночи я нередко испытываю некоторые помрачение рассудка и физическое страдание, а это, другими словами, и есть идеальное состояние для любого вида творчества. Свои лучшие фотографии я сделала именно в такие дни, когда единственное, чего я желала, было залезть под стол, как, впрочем, я то и делала, живя первое время в доме своей бабушки Паулины. А к занятиям фотографией меня привёл сон о детях, танцующих в чёрных пижамах, и в этом я более чем уверена. Когда Северо дель Валье подарил мне фотоаппарат, первым, что мне пришло в голову, было следующее, а именно: если бы я смогла сфотографировать терзающих меня по ночам бесов, я, тем самым, прогнала бы их прочь. В свои тринадцать лет я не раз пыталась это делать. Тогда я изобретала столь не похожие друг на друга сложные системы из колёсиков и верёвок, чтобы даже во время моего сна фотоаппарат не переставал работать. Подобное продолжалось до тех пор, пока не стало очевидным, что отчасти выдуманные колдовские существа оказались совершенно неуязвимыми к мощи различных технологий. Находясь под истинно внимательным наблюдением, какой-нибудь предмет или тело знакомых, казалось бы, очертаний постепенно преобразовывается во что-то священное. Фотоаппарат способен выявить тайны, которых нельзя уловить ни невооружённым глазом, ни ясным умом, так как исчезает всё, за исключением того, что на изображении попало в фокус. Сама фотография представляется неким упражнением на наблюдение, а его результат зависит лишь от неожиданной удачи. Ведь среди множества негативов, которыми в моей мастерской забиты несколько ящиков, каких-то действительно стоящих и заслуживающих внимания крайне мало. Мой дядя Лаки Чьен почувствовал бы себя несколько ущербным, если бы узнал, до чего бесполезным в моей работе оказался его вдох удачи, который он передал мне ещё в детстве. Фотоаппарат – механизм довольно простой, и им сможет пользоваться даже самый бестолковый.
Вся задача здесь состоит в создании с помощью фотоаппарата уникального сочетания правды и красоты, что и подразумевается под искусством. Вот эту правду и красоту я и ищу в прозрачности осеннего листа, в идеальной форме улитки на пляже, в изгибах женской спины, в структуре ствола какого-нибудь старого дерева, равно как и в прочих зыбких формах нашей реальной жизни. Несколько раз было так, что, работая с очередным изображением в своей тёмной комнате, вдруг возьмёт да и возникнет где-то рядом душа какого-нибудь человека, охватит эмоция от события либо мной завладеет жизненная сущность самого предмета. И вот тогда не выразимая словами благодарность рвётся из груди наружу, вытягивая откуда-то изнутри ни чем неудержимый плач, и я ничего не могу с собой поделать. В подобных откровениях и заключается суть моего ремесла.