Страница 12 из 86
- Да ты никак в конец умалишённый и к тому же без какого-либо таланта вообще, - пришёл к выводу Северо.
- Да и не требуется никакого таланта, чтобы стать художником, здесь нужна лишь смелость. Ты слышал разговоры об импрессионистах?
- Нет, но если эти несчастные пишут в подобном духе, далеко они не уйдут. Ты бы не мог подыскать более приятную тему разговора? Поговорить что ли о какой-нибудь красотке, например?
Матиас засмеялся и объявил ему, что в среду в его холостяцкой комнате появится девушка – истинная красавица – самая красивая во всём Сан-Франциско согласно народной молве, - добавил он. Юная особа была такой моделью, за которую аж дрались, чтобы увековечить ту в глине, на холсте и досках с фотографиями, делая всё с тайной надеждой когда-нибудь заняться с ней любовью. Между собой люди сошлись на пари, состоящим в том, кто же окажется первым, но пока никому не удалось даже коснуться её руки.
- Девушка страдает омерзительным дефектом: слишком добродетельна. Она – единственная девственница, что ещё осталась в Калифорнии, хотя поправить это очень легко. Тебе бы хотелось познакомиться с молодой особой?
И таким образом Северо дель Валье снова увидел Линн Соммерс. До этого дня молодой человек ограничивался покупкой тайком почтовых открыток с её изображением в популярных среди туристов палатках. И прятал их между страниц своих, посвящённых законодательству, книг, точно какое-то постыдное сокровище. Много раз кружил он по выходящей на Площадь собрания улице, на которой стоял чайный салон, чтобы только видеть её издалека. И заодно постепенно осторожно выяснял информацию через кучера, кто ежедневно искал здесь сладости для его тёти Паулины, однако ж, никогда не осмеливался честно предстать перед Элизой Соммерс, чтобы попросить разрешение навещать её дочь. Любое действие напрямую казалось молодому человеку непоправимым предательством Нивеи, нежной и милой невесты всей его жизни. Хотя совершенно другим делом стала бы случайная встреча с Линн, решил он сам с собой, ввиду того, что в данном случае всё считалось бы злой шуткой судьбы, и никто не смог бы его упрекнуть. И тогда юноше просто не пришло в голову, что тот видел её в мастерской двоюродного брата Матиаса, причём при весьма странных обстоятельствах.
Линн Соммерс оказалась удачным плодом смешения рас. Малышку должны были назвать Лин-Чьен, но родители решили, что будет лучше, если дети станут носить английские имена, отчего и дали тем фамилию матери, Соммерс, таким способом облегчив их жизнь в Соединённых Штатах, где с китайцами обращались как со скотом. Старшего нарекли Эбанисером, в честь старого друга отца, но в обиходе говорили ему Лаки – счастливчик – потому что это был самый удачливый мальчик, которого когда-либо видели в Чайна-тауне. Младшей дочери, родившейся шестью годами позже, дали имя Лин в честь первой жены отца, похороненной в Гонконге много лет назад, но при написании решили использовать английскую орфографию. Первая супруга Тао Чьена, завещавшая малышке своё имя, была хлипким созданием с перебинтованными миниатюрными ногами, обожаемая своим мужем и промотавшая практически всё состояние, будучи в очень и очень молодом возрасте. Элиза Соммерс научилась сосуществовать вместе с настойчивым воспоминанием о Лин и почти что считала покойную кем-то бóльшим нежели член семьи, кем-то вроде невидимого заступника, заботящегося о благополучии дома. Двадцать лет назад, когда женщина обнаружила, что опять беременна, то стала умолять Лин о помощи благополучно вынести беременность до самого конца. Она уже успела пострадать от стольких потерь плода, ввиду чего не питала особых надежд на то, что её истощённая женская природа задержит в себе живое создание вплоть до естественного от него разрешения. Так это объяснял Тао Чьен, который при каждом удобном случае старался услужить своей жене, тратя получаемые от работы в качестве чжун и средства и вдобавок возя любимую к лучшим во всей Калифорнии специалистам по западной медицине.
- На этот раз непременно родится здоровая девочка, - уверила его Элиза.
- Откуда ты знаешь? – спросил её муж.
- Потому что я попросила об этом у Лин.
Элиза неизменно верила, что первая супруга поддерживала её во время беременности, придавала сил в момент появления дочери на свет, а затем, точно фея, ещё и склонялась над колыбелькой, чтобы передать ребёнку дар красоты. «Назову её Лин», - объявила измотанная мать, когда, в конце-то концов, получила на руки свою дочь. Тут Тао Чьен всерьёз перепугался: отнюдь не хорошей казалась ему мысль давать малышке имя женщины, умершей в столь молодом возрасте. В итоге родители решили несколько изменить правописание, чтобы впредь не искушать постигшее покойную невезение. «Имя произносится одинаково, вот единственное, что сейчас имеет значение», - поставила точку в этом деле Элиза.
От своей матери Линн Соммерс унаследовала смешанную – английскую и чилийскую – кровь, а от отца взяла гены благородных китайцев севера. Дед Тао Чьена, скромный знахарь, завещал своим потомкам-мужчинам все имеющиеся знания о лекарственных растениях и волшебные заклинания против различных телесных и духовных болезней. Тао Чьен, единственный в своём знаменитом роде, обогатил отцовское наследие, пройдя обучение в Кантоне в качестве чжун и рядом с неким мудрецом. Ведя, в основном, познавательный образ жизни, юноша не только постиг китайскую традиционную медицину, но и охватил всё то, что попалось под руку относительно медицинской науки Запада. Таким способом молодой человек создал себе прочный авторитет во всём Сан-Франциско, с ним советовались американские доктора, и прибегала за помощью состоящая из всяких рас клиентура. Тем не менее, доктору не разрешали работать в больницах, поэтому поле его деятельности ограничивалось китайским кварталом, где со временем приобрёл себе большой дом, первый этаж которого занимала клиника, а на втором он непосредственно жил. Репутация молодого человека защищала его самого: никто не вмешивался в деятельность доктора, затрагивающую китайских куртизанок, как называли в Чайна-тауне трогательных рабынь сексуальной торговли, сплошных малолеток. Тао Чьен взвалил на себя задание вызволить из борделей как можно больше девушек, насколько это, конечно, реально получалось. Однорукие – банды, которые контролировали, следили и продавали защищённое положение гражданам китайского общества – знали, что мужчина покупал хрупких проституток, чтобы таким способом предоставить тем новую возможность подальше от Калифорнии. Пару раз ему всё же угрожали, хотя решительных мер так и не приняли, потому что рано или поздно любому члену банды могли понадобиться услуги знаменитого чжун и. А пока Тао Чьена не очень-то принимали американские власти, кое-как мирясь со сложившейся ситуацией, в которой не было особого урона огромным прибылям от различного рода бизнеса, молодой человек, терпеливо трудясь, точно муравей, действовал без паники, спасая одну за другой молоденьких девушек. Единственным человеком, кто обращался с Тао Чьеном, точно последний представлял собой некую опасность для общества, была А Той, самая успешная сводница во всём Сан-Франциско и к тому же хозяйка нескольких, отдающих предпочтение азиатским девочкам-подросткам, салонов. За год ей в одиночку удавалось ввозить в страну целое множество молоденьких созданий прямо перед бесстрастным взором американских чиновников, предварительно должным образом подкупленных. А Той ненавидела Тао Чьена и, как сама то уже говорила неоднократно, предпочла бы умереть, чем ещё раз обратиться к нему за консультацией. Прибегла же к помощи доктора женщина всего лишь раз, когда серьёзно мучилась, казалось, уже было победившим её кашлем. И при той возможности, без необходимости облекать произошедшее между ними в слова, двое поняли, что отныне и навсегда станут друг для друга смертными врагами. Каждая вызволенная Тао Чьеном китайская куртизанка становилась очередной, вонзённой под ногти А Той, колючкой, пусть девушка и не принадлежала ей лично. Для этой женщины, равно как и для доктора подобная ситуация была вопросом принципа.