Генератор времени

Вот вам и проблема времени. Решать, решать надо проблему. А то писали в доносе: однажды откроется бетонная плотина, и мутная обская вода с рёвом хлынет на город, на берега, — неведомое обнажится.

Правда, в этом месте неизвестный доброжелатель («полностью преданный нашему развитому обществу человек») начинал путаться, чего-то не договаривал. Не указывал, например, какое это там неведомое обнажится? Не сестёр же Хомячков — Леру и Люсю — имел в виду? Хотя, вообще-то, народ наш любит неведомое. Огород вскопать, двор прибрать, конюшню вовремя почистить или дров нарубить — на это обычно у народа времени не хватает, а вот обсуждать неведомое, глубокие шурфы бить в поисках волшебных кладов — на это время всегда найдётся. Потому, в свою очередь, пугал академик Будкер миловидных сестёр Хомячков, в наших огородах и водятся в основном улитки.

Не совсем обычные, конечно.

И название у них не совсем обычное.

Название необычных улиток академик (судя по доносу) произносил с некоторым иностранным акцентом: krknpk. Сразу понятно, что не простые, ох не простые это улитки, может, вообще инопланетные захватчики. Солнечным ветром заносит таких в земную атмосферу из космоса, и с дождевыми каплями выпадают они на земли и океаны.

И сразу начинают расти. Назначение у них такое: стать гигантскими.

Стать по-настоящему гигантскими и захватить всю нашу благодатную планету.

Это счастье, что на Земле улиток krknpk сразу же активно поедают отечественные птицы и рыбы. Не успевают улитки вырастать до гигантского размера. Но всё равно когда-нибудь эти ужасные инопланетные улитки нас поработят, пугал миловидных сестёр академик Будкер. И вас поработят, гражданин Ларионов, пусть вы и без инициалов, и вас, Желонкина Света, и вас, бывший полковник, и всех других уцелевших свидетелей, и даже вас, да! — и вас! — молодые сёстры Хомячки.

Никаких исключений!

Смирнов смиренно спустился к мутной воде.

Страдая, присел на кривую корягу у кирпичных руин.

Жарко. Тихо. Неподалёку торчала из заиленного песка заполненная водой старая чугунная ванна. Заплесневела. Тоже проблема времени. Краем глаза заметил: под корягой шевельнулась рябая тень.

«Щука?» — спросил.

Если и щука, всё равно не ответила.

Рядом матерчатая лента валялась в грязном песке.

Сочетание черни и золота смотрелось торжественно, даже празднично, но почему-то вызывало дрожь. Смирнов встал, поёжился (на жаре-то) и опять прошёлся по пустому берегу, оглядывая очертания далёкого зелёного материка. Сжал гудящую голову ладонями (интересно, на какой всё же ягоде настаивал Федосеич свой напиток?) и вспомнил к случаю майора Тихомолова, который в химическом отделе Управления прославился тем, что изобрёл мощное похмельное средство, специально для вооружённых сил. Мечтал массово поставлять «Средство Тихомолова» («СТ») в вооружённые силы, но что-то там не дотянул, не доработал документы, заявки, экспертизы, короче, не пробил стену бюрократии. А зря. Потому что «СТ» не просто снимает головную боль — «СТ» вообще сразу и напрочь отбивает тягу к тому, что человек пил накануне. Скажем, нажрался прапорщик У. палёной водки, умирает от разлива негативных чувств, а тут — «Средство Тихомолова»! И голову вылечил, и к палёной водке больше никогда не прикоснётся. Майор свои эксперименты тоже начинал с простых напитков, только потом перешёл на всякие другие, более сложные, а уже за ними — ром, виски, бренди, ликёры, портвейн, вермут; прошёл майор огромную дистанцию и теперь перебивался исключительно на квасе и на воде, из Управления уволился.

Смирнов мрачно брёл по берегу.

Песок под ногами скрипел: хурт-хурт, будто стадо козлов жрало капусту.

Вернулся к коряге. Лучше не стало. Голова кружится, блики играют. И под корягой что-то поблескивает. Нагнулся и увидел в затопленном пластиковом ящике с прозрачной верхней крышкой мелкие стеклянные пробирки с притёртыми пробочками, каждая пробирка граммов на пятьдесят. Никакой особенной радости Смирнов от увиденного не испытал, просто запустил правую руку в воду и с усилием отодрал прозрачную пластиковую крышку, выковырял из гнезда пробирку. Пятицветная радуга весело вспыхнула, заиграла в чудесной на вид жидкости.

Было лейтенанту Смирнову так плохо, что он вскрыл пробирку.

А вдруг это «СТ»? Мало ли. Какие такие последствия? Рано ещё думать о последствиях. Потом подумаем. Главное сейчас — спасти честь, здоровье и разум. В конце концов, что может заключаться в такой вот аккуратной прозрачной пробирке? Конечно, лекарство. А зачем производятся лекарства? Да как раз затем, чтобы спасать честь, здоровье и разум.

Глотнул, и глотку будто огнём обожгло.

Спотыкаясь, отволок ящик в кусты, чтобы в следующий раз не лезть прямо руками в грязную воду. Для порядка следы замёл. Чёрт знает, что в этой мутной воде рассеяно, растворено после того, как затопили часть Бердска, а ещё деревню Жуковку и другие окрестные деревни и поселения.

Музыка лёгкая неслась над морем.

Потом рык раздался — дальний, тревожный.

Но голова уже не болела, просто чудился запах грибов.

Смирнов, отдуваясь, присел, прижался спиной к тёплой коряге.

Кажется, это Федосеич прошлым вечером рассказывал, что по Хреновому острову грибы ходят. У них, у местных грибов, такое выработалось от многих переживаний, как бы некая причуда естественного отбора. Pedestrians, солидно рассказал Федосеич. То есть гриб-пешеход. Когда после сильных ливней поднимается уровень воды и остров Хреновый начинает медленно уходить в воду, Pedestrians, грибы-пешеходы, спохватываются и начинают отступать по берегу.

Нежная далёкая музыка неслась с зелёного материка.

И облачка плыли по небу теперь цветные, нежные. Серый цвет стремительно уходил из окружающего мира, таял, оплывал, смывало его нахлынувшим на Смирнова тёплым душевным волнением. Вот только что голова разламывалась, а теперь — облака, нежная музыка. А раз музыка, значит, людям легче.

Вспомнил, как в детстве читал одну интересную книжку.

Название в памяти не удержалось, но запомнил девушку на обложке.

Простая, тихая девушка (миловидная, как, предположим, сёстры Хомячки — Лера и Люся). Сидит перед чудным окошечком, распахнутым на красивые горы. «А над столом, — читал маленький Смирнов, — на деревянной полочке стояли две берестяные чашки. Зина (миловидная девушка с обложки) сняла одну и обнаружила в ней кусок странного бело-коричневого вещества. Запах был вполне съедобный, она, не колеблясь, откусила…»

Смирнов восхищался девушкой Зиной. Вот ведь совсем простая девушка, может, и образование небольшое, а увидела кусок странного бело-коричневого вещества и сразу кусанула. Папы-мамы рядом нет, сразу не вырвало, о последствиях потом подумаем. Главное спасти честь, здоровье и разум.

Или, скажем, вещие сны. Он видел такие.

Кухня тесная. Электрическая плитка. Мама варит кашу. У мамы каша. Рама лама кашу ра. А бутылка с молоком нечаянно опрокинулась, и разлилось у деревянной ножки молочное Каспийское море.

А утром опять: кухня, электрическая плитка, мама варит кашу, у мамы каша, рама лама кашу ра. И, пожалуйста, — опять у ножки стола чудесно растеклось молочное Каспийское море.

В информационно-аналитическом отделе такие штуки именовались инверсиями.

Конечно, инверсия. Как ещё назвать тёмное чувство ужасной беспомощности и невозможности? Ведь не дотянешься до девушки с книжной обложки? Академик Будкер тоже, наверное, это сильно чувствовал, потому и шутил с сёстрами Хомячками — Лерой и Люсей. А они, наверное, давно уже стали старушками.

Ах, хорошо! И боль постепенно ушла, растворилась.

И так легко, так светло стало на душе, что думать теперь хотелось вовсе не об умном академике Будкере, и даже не миловидных сёстрах Хомячках, а о той, о другой девушке, о Зине — которая с обложки.

«Над столом на деревянной полочке стояли две берестяные чашки…»