Генератор времени

— …и смеётся.

Смирнов внимательно прислушивался.

«Милые и дорогие женщины! — прозвучал у костра первый радостный тост. — Пожалуйста, берегите себя. Старайтесь не болеть. Зачем нам нужны больные женщины?»

Нежно, горячо светило с чистого неба солнышко.

— Уймите их там!

Смирнов немедленно обернулся.

Невдалеке мелькали кулаки, порхали злобные эвфемизмы.

«Опять зам главного инженера что-то не поделил с начальником снабжения».

Кулаки так и мелькали, и словечки звучали лютые, но особого внимания драка не привлекла — привыкли, наверное. Несколько весёлых женщин раскидывали на тёплом песке огромную льняную скатерть-самобранку. Даже Pedestrians, грибы-пешеходы, к берегу подтянулись.

По жилам Смирнова прокатилось тепло.

С мирными и мудрыми людьми есть смысл дружить.

Мирные и мудрые люди даровых сокровищ не ищут, огнедышащих драконов не гоняют над необитаемым островом, не обмениваются подозрительными ящиками и коробками — они живут!

«Ты опять здесь?» — подошёл Федосеич.

От этого «опять» сердце лейтенанта томно заныло.

Ну, почему «опять»? Чего «опять»? Зачем портить праздник? Что может помнить Федосеич о их прошлых встречах? Если бы помнил, спросил бы, почему Смирнов снова здесь, поинтересовался бы здоровьем. Не опять, а именно снова. Хорошо, кто-то отвлёк, передал шампур с горячим мясом. «Пить совсем не буду», — твёрдо решил Смирнов, перед тем как опрокинуть небольшой стакашек с водкой. Один раз, и хватит! На льняной скатерти и коньяк стоял, но Смирнов отказался. Одобрительно кивнув, Цезий, огромный, солнечный, светящийся рыжим светом, тут же подлил Смирнову водки.

— Знаешь, какой самый главный физический закон в электроэнергетике?

Теперь точно. Теперь без ошибки. Этот Цезий определённо был из нашего времени.

— Наверное, думаешь, что закон Ома? — шумно допытывался потомок шаманов. И увидев, как Смирнов с сомнением опрокинул третий стакашек, объяснил: — Закон Кирхгофа! Понял? Мотай на ус. Только закон Кирхгофа! (Неужели, поджал губы Смирнов, потомок шаманов снова заговорит о ветряках и ветрогенераторах?) Только закон Густава Кирхгофа, ну, может ещё схема Михаила Осиповича Доливо-Добровольского! (Неужели, испугался Смирнов, вспомнит Цезий ещё и про гидротермальные скважины?) Они! Только они! Никаких других!

А Федосеич оказался знающим человеком.

С двумя девушками и с молодым чернявым человеком, успевающим одновременно и утверждать, и оспаривать самого себя, Федосеич увлечённо, даже слюной брызгая, обсудил новости третьего канала, в основном чудеса параллельного мира. При этом одна из девушек, светлая, кудрявая, испуганно утверждала, что её подругу — скромницу, отличницу, работает в планетарии — тоже дважды похищали инопланетяне. Каждый раз примерно на месяц. Понятно, увозили в другую звёздную систему. Муж сердится, но что она может поделать? Не на курорт же ездит. Не позвонишь, жалуется, у них там телефонов нет. Тем более что они, эти инопланетяне, — ласково поджала губы девушка, — ничего такого себе не позволяют, а если позволяют, то только то, что находят нужным.

— Ну и подружка у тебя! Дура, наверное?

— А вот и нет! И совсем она не дура!

— А муж куда смотрит?

— Ну, муж-то тут при чём?

Федосеич пожал плечами, заговорил быстро, уверенно:

— Ну, ладно. Примем как данность. Нелегко, конечно, твоей подружке, но пусть терпит. И муж её пусть терпит. Связь миров — дело тонкое, требует терпения. Вы думаете, Валерию Виленовичу легко? А вот и нет! Он не девушка. Он на Земле не с инопланетянами, а с нами, грешными, дело имеет. (Неужели сейчас заговорит о проблемах времени, испугался Смирнов.) Ты вот попробуй всё успеть, когда телефоны неустанно трещат и народ неустанно толпится в приёмной. — Федосеич увлёкся и говорил теперь так, будто не замечал внимательно прислушивающегося к его словам Валерия Виленовича. — Приходько, инвестор любимый, сносит ему мозг, газовики давят. А бывает, Клеточкин, зам мэра, является. С Клеточкиным выпить приятно, но нужные бумаги, как в Бермудском треугольнике, часто пропадают у Клеточкина в столе…

Федосеича пытались прервать, но он не сдавался:

— Человеческое недопонимание, оно откуда, а? Не знаете?

И решительно развернул сильной рукой, схватив за плечо, кудрявую:

— Говоришь, твою подругу инопланетяне часто воруют? Да? — Погладил кудрявую по плечу. — Это ведь и от воспитания зависит. Это следует учитывать. Сколько раз воруют в год? Два? Ну вот, сама видишь, блюдут меру, лишнего не позволяют, а то могли бы и чаще, да? — Кажется, Федосеич всё же запутался. — Тут ведь как? У любого инопланетянина — огромный космический опыт, а у твоей подруги — нет опыта. Ну, есть, конечно, но другого типа. — Даже Валерий Виленович заинтересовался, куда Федосеич свернёт. — По одному месяцу два раза в год, это же получается, как на чашку чая зайти. Вот в какое время живём. (О чём это он? — опять испугался Смирнов.) Разное бывает. Скажем, х…рня. А? — погладил он по плечу кудрявую. И успокоил: — Да не ругаюсь я, не ругаюсь. Это если на чешском языке, то — биллиард.

— Ты что такое несёшь, что ты несёшь, Федосеич?

Но Федосеич уже потряс вскинутыми над головой руками:

— А ты пробовал объяснить жене, где провёл вчерашнюю ночь?

— Дело не в языке, — знающе возразила кудрявая. — Все мужья по определению козлы.

— Вот я о чём и говорю! — оживился Федосеич. — Черстве окурки, это вот по-вашему как? Наверное, думаете, бычков на пол набросали? Нет, нет и нет. Чехи так свежие огурцы, сорванные с грядки, называют, странный народ. — В глазах Федосеича зрела тень какого-то ужасного недопонимания. — Где учёные? Почему этим не занимаются? Разогнать академию!..

Диспут сразу стал всеобщим.

Смирнов отошёл к воде, присел на знакомую кривую корягу, под которой два дня назад нашёл ящик с «СТ». Казалось, не два дня прошли, а протекли один за другим два века. Казалось, все воспоминания медленно и неуклонно уходят куда-то в ужасную тьму веков, в доисторическое прошлое, даже, наверное, глубже. Чувствовал, как стремительно и прихотливо разделяются вокруг него разные времена. Вот ведь как попал! Одно время — специально для него, другое — для Цезия, третье — для девы речной, бывшей сестры Хомячок, и совсем другое для академика.

В разных временах живём, оглянулся он на строителей.

Совсем в разных временах живём, никак не поймём друг друга.

Когда просто не совпадаем в пространстве, это полбеды: сел в поезд или тачку вызвал. А вот когда не совпадаешь во времени, тут дело сложнее. Часы летят незаметно, дышишь весело, глубоко, весь — в будущем, в области непредсказуемого бесперерывного счастья, и вдруг из прошлого жена как крокодил всплывает.

Работает, работает хитрый приборчик академика Будкера.

Не простой был человек этот академик Будкер, ох не простой. Многое понимал — о себе, о людях, о времени. Как-то сказал назойливому интервьюеру: «Ну что вы мне всё про Ландау. Я вам так скажу. Мне Лев Давидович всегда казался человеком самым обыкновенным, даже ординарным». И когда интервьюер изумлённо открыл рот, добавил: «Да, да, самым обыкновенным человеком. Только из цивилизации на порядок выше, чем наша, земная».

Работает, до сих пор работает приборчик академика Будкера где-то здесь, на Хреновом острове. Поэтому и смещаются времена. То бесшумно выплывет из нежного тумана вечно юная Лера Хомячок, то монета золотая выкатится (кто в каком времени её обронил?), а то и того лучше — орки с топорами выбегут.

На самом-то деле не золотую монету надо искать с моим профилем, подумал Смирнов, а свидетелей того, что происходило в лаборатории академика Будкера лет этак сорок назад. Может, и реформу российской Академии только в связи с этим затеяли? С полковником Хмельницким надо будет связаться. Ты ведь не хочешь, полковник, чтобы память о героях развеялась как дым? Ты в охране института служил, не раз бывал на Хреновом, помнишь, наверное, в каких местах били шурфы, где закладывали котлован. Паровую машину изобретают, когда наступает время паровых котлов, это правило к чему угодно относится. И к кому угодно. К Желонкиной Свете, например. И к тебе, Заточий Клавдий. Ну, для чего тебе-то с твоей лисьей мордой прыжки в прошлое? Хочешь греческий изучать, гуляя под ручку с самим Сократом? Так в Греции после первого же вопроса тебе просто по морде дадут. А вернёшься к нам, мы добавим. Ведь это на твоих глазах, козёл, точили в институтской мастерской детали загадочного прибора. Давай вспоминай, давай рассказывай, колись, инженер (если ты инженер, конечно). Чем непонятнее, тем страшнее.