Фалак

Юноша направился навстречу вышедшему из медресе статному бородачу в длинном халате, с большой белой чалмой на голове. Почтительно поздоровавшись, путник услышал в ответ сказанное нараспев приветствие и тогда сказал:

- Уважаемый, не сочтите за дерзость, но я хотел бы видеть одного из воспитанников медресе...

- Кого именно?

- Муллу [образованный человек] Абдулвахаба.

- Абдулвахаба?! - Бородач нахмурился и каким-то новым взглядом оглядел юношу с головы до ног. - Кем он вам приходится? Не брат ли?

- Нет, мы просто односельчане. Хочу передать ему весточку от отца.

- Абдулвахаба здесь нет, - сказал мужчина после недолгого размышления.

Молодой человек вопросительно смотрел на него.

- Ваш земляк проявил черную неблагодарность... - нехотя начал бородач. - Он был достоин виселицы, но, благодарение всевышнему, великий султан помиловал его... Учебе он предпочел безделье... Абдулвахаб ушел из медресе.

- Он вернулся домой?

- Вы можете найти его в ханаке.

- Здесь? - Юноша кивнул в сторону ханаки, расположенной против медресе.

- Нет, сюда он не заглядывает. Поищите его на окраине...

До вечерней молитвы оставалось еще немного времени, и молодой человек решил прежде всего договориться о месте в караван-сарае. Отправляясь в Самарканд, он рассчитывал на помощь Абдулвахаба: земляк в чужом городе немалое подспорье. Теперь же приходилось обходиться своими силами...

Земли их родителей лежали рядом. Но угодья отца Абдулвахаба были в несколько раз больше. На его полях работали многие жители кишлака. А по предгорьям - от Андижана до Оша - паслись его стада... Шамсибек учился с Абдулвахабом в одной школе; сын бая уже тогда не отличался усердием и сообразительностью. Но тем не менее, повинуясь воле отца, он отправился в столичное медресе. Устроив сына, Байбува вернулся в свой кишлак очень довольным. С тех пор его отпрыска именовали не иначе как "мулла Абдулвахаб"...

Оставив лошадь в конюшне, молодой человек занял одну из верхних комнат. Затем спустился во двор и, умывшись из медного кумгана, отправился на молитву.

Дорогой он разглядывал всех встречных в надежде отыскать знакомое лицо. Но Абдулвахаба не было видно ни на улице, ни в многолюдной мечети.

Прочтя молитву, юноша провел ладонями по лицу и вместе со всеми стал пробираться к выходу. Возле минарета он увидел двух дервишей и направился к ним в надежде разузнать про своего школьного товарища. Он уже открыл рот для приветствия, как один из дервишей воскликнул:

- Шамсибек!

Молодой человек с удивлением узнал в исхудавшем, почерневшем оборванце Абдулвахаба. Кожа на его выпирающих скулах шелушилась, глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели...

Обнявшись, земляки отправились в ближайшую чайхану. Абдулвахаб был оживлен: не каждый день удается встретить односельчанина! Шамсибек же был опечален: в этом высохшем дервише почти ничто не напоминало о жизнерадостном и цветущем парне, который шесть лет назад покинул родной кишлак. Усевшись возле хауза [бассейн], приятели некоторое время молчали. Наконец Шамсибек спросил:

- Ты бросил медресе?

- Я отрекся от богопротивного суемудрия, насаждаемого служителями преисподней! - вскричал Абдулвахаб. - Но вера в загробное воздаяние привела меня к пиру [духовный наставник]. Блажен испрашивающий у всевышнего милости для людей - нет дела почетнее, чем вседневное, всечасное служение аллаху!

Чуть заметно улыбнувшись, Шамсибек сделал глоток зеленого чая из пиалы. Затем, глядя прямо в глаза дервишу, прочел:

Ты сам ведь из глины меня изваял! - Что же делать мне?

Меня, словно ткань, ты соткал. - Что же делать мне?

Все зло и добро, что я в мире вершу, ты сам предрешил,

Удел мой ты сам мне на лбу начертил! - Что же делать мне?

Пиала запрыгала в руке Абдулвахаба. В глазах его полыхнул мрачный огонь.

- Побойся аллаха! - громко произнес он. - Моли его: да отпустит он тебе это прегрешение!

Сидящие на соседней суфе [земляное возвышение] с любопытством посмотрели в их сторону.

- О чем ты говоришь? - невозмутимо отвечал Шамсибек. - Это слова Омара Хайяма. Ведь поэт говорит: все, что ни есть в мире, все от бога. В том числе и наши грехи, и наши добрые дела. Какая польза в том, чтобы, предавшись богомолью, отречься навсегда от веселья? Разве не грех губить напрасно свою жизнь?

- Придержи язык! Не следуй наущению служителей ада!

- Пусть это слова чертопоклонника, а праведный путь - это путь духовного совершенствования Ходжи Ахрора. Но как же быть с твоими прежними занятиями? Неужели стяжание знаний - грех?

Абдулвахаб неприязненно взглянул на земляка, но промолчал. Разговор их прервался. Шамсибек посматривал на посетителей чайханы, а дервиш, уставившись в землю, перебирал четки.

Чайханщик принес свежего чаю. Абдулвахаб поднял глаза на земляка:

- Зачем пожаловал в Самарканд?

- По велению его величества султана... А причины этого я и сам не ведаю.

- Придется тебе отправиться в Кухек.

- Что это такое?

- Султан проводит там почти все свое время. По ночам он беседует с чертями...

- Не понимаю.

- Он считает звезды.

- И далеко этот Кухек?

- Рядом.

- Проводишь меня туда?

- Хорошо. Отправимся пораньше.

Утром они встретились возле мечети. Поздоровались довольно холодно. У Абдулвахаба не было лошади, поэтому Шамсибек зашагал с ним рядом, ведя своего карабаира на поводу. По дороге дервишу то и дело подавали - кто кусок лепешки, кто монету. Шамсибек чуть приотстал и следовал за Абдулвахабом, пока не вышли из города. Подойдя к небольшой речке, земляки свернули в придорожную чайхану. Умывшись холодной водой из арыка, они уселись на суфе под сенью ивы. Курносый хромой мальчик в выцветшей тюбетейке принес чай и лепешки.

Один из старцев, сидевших на суфе возле арыка, взял в руки тамбур [музыкальный инструмент]. Послышалась протяжная печальная мелодия. Круглолицый мужчина присел рядом и, положив на колено тюбетейку, негромко запел:

Кто губам прекрасным улыбку беспечную дал,

Кто в удел скорбящим печаль сердечную дал?

Пусть он нам не дал счастья, - довольно с нас и покоя,

Ибо многим он слезы и муку вечную дал.

Шамсибек заслушался певца, но Абдулвахаб тут же нарушил его сосредоточенность:

- Боже праведный! Мусульмане веселятся, не помня о будущем воздаянии!

Дервиш забубнил что-то непонятное, перебирая четки. Вдруг он пронзительно взглянул на Шамсибека:

- Дух царственного Кусама [султан; родственник пророка Мухаммада, похороненный в Самарканде] проклял нашего султана!

- Замолчи!

- Нет! Всякий правитель обязан ежегодно посещать могилу святого. А наш владыка нарушил в этом году священный обычай. Он счел унизительным для себя преклонить колени перед царственными останками...

- Откуда ты это взял?

- Наш мухтасиб [лицо, наблюдающее за исполнением религиозных обрядов, предписываемых шариатом] Сайд Ашик молился в мечети, как вдруг среди ясного неба прогремел гром, а над дворцом сверкнула молния. С могилы праведного Кусама поднялась его тень и, взглянув на мухтасиба, сказала: "Султан Улугбек пренебрегает святыми могилами - он испытывает волю аллаха. Оповести об этом мусульман. До тех пор, пока самаркандцы не смоют кровью этот грех, их будет преследовать рок!.."

В этот миг чья-то мощная рука опустилась на плечо Абдулвахаба. Обернувшись, дервиш увидел перед собой искаженное гневом лицо сипаха [придворный военачальник].

- Ну-ка пойдем со мной. Пусть султан услышит твои новости, - плечистый воин хорошенько тряхнул Абдулвахаба и указал ему на дорогу. Потом взглянул на Шамсибека: - Ты тоже пойдешь.

Абдулвахаб сразу прикусил язык и, втянув голову в плечи, последовал рядом с сипахом. Сидевшие в чайхане пытались было вступиться: "Грех трогать дервиша!"; "Отпусти слугу аллаха!" Но силач отвечал на это: "Если он настоящий дервиш, то пусть молится за род людской, а не грязнит священное имя".