Страница 181 из 308
П. Коллинсон утверждает, что пуританизм сам по себе не был подрывным в своем отношении к установленной церкви и короне, его таким представляли Лод и последующие роялисты. П. Лейк отмечает, что в начале XVII в. многие просто не считали пуританизм чем-то враждебным англиканству, рассматривая его как проявление евангелического рвения, нонконформистской наклонностью, которая могла существовать в гибкой структуре церкви Англии{2005}.
В то же время, по мнению Коллинсона, следует признать, что «существовавший в первые десятилетия XVII в. энергичный альянс пуританского магистрата и священства был индексом нестабильности в обществе». Об этом свидетельствует то, какую важную роль играло в это время понятие «враг» во всей аргументации и деятельности современников, а этот «враг» отождествлялся с папой, иезуитами, ведьмами, или же со сбродом, чернью в обществе, и в их адрес изливалась негодующая религиозная ненависть. С. Кларк обнаруживает в английском обществе «коллективную паранойю, предрасположенность видеть происходящее в понятиях бинарной оппозиции, формы аргументов и выражения, основывавшиеся на антитезисах, одержимость крайними полюсами в религиозной и моральной сфере». Всё это, тем не менее, не формы психоза, а характерные черты ментальности этой эпохи{2006}.
В начале XVII в. у английских протестантов, как пишет П. Коллинсон, развилось стремление видеть во всём, происходящем в обществе, борьбу добра и зла, и задаётся вопросом, объясняется ли это какими-то глубокими эмоциональными потребностями личности этого времени, или же это было следствием существовавшей системы образования и риторических элементов в ней. Пуритане встали на сторону парламента в гражданской войне не потому, что хотели изменить политическую конституцию страны — они хотели защитить истинную религию, и гражданская война была в этом смысле религиозной. Именно накал религиозного чувства сильно способствовал тому, что парламент смог начать войну, потому что сугубо политические проблемы всё же могли обсуждаться и решаться в форме дискуссий. Религиозная же оппозиция отличалась от других форм оппозиции гораздо большей страстью и крайностями в риторике{2007}.
Многие историки возражали тому, чтобы религия рассматривалась как самодостаточный объясняющий фактор в событиях, происходивших накануне гражданской войны, но, как считает П. Коллинсон, следует обратить внимание на то, что религиозный фактор был очень действенным и ускорил ход событий, которые, к тому же, могли не произойти без влияния религиозного фактора, поскольку существовавшие нормы поведения и политические условности оказывали сдерживающее влияние. Религиозный фактор связал в единое целое социальные элементы, которые были очень разными, за исключением того, что разделяли общие религиозные ценности, и религия даже легитимировала такие действия, которые в ином случае расценивались бы как незаконные и насильственные. Как считает П. Коллинсон, применительно к данной ситуации, относящейся к происхождению гражданской войны в Англии, действие религиозного фактора может ускорить событие, содержание которого не сводится к чему-то религиозному. Под действием религиозного фактора гражданская война в Англии началась, несмотря на то, что большая часть политически активной нации в Англии накануне открытия военных действий в соответствии с естественными человеческими наклонностями была предрасположена скорее к нейтралитету.
Ещё до начала военных действий ощущалось религиозно-культурное противостояние будущих партий. После гражданской войны известный пуританский богослов Ричард Бакстер (1615–1691) вспоминал, что «война началась на улицах ещё до того, как у короля и парламента появились армии». Пуритане обращались к окружающим в такой манере, что это провоцировало социальное напряжение. Религиозный характер противостояния парламентской и роялистской партий, как считает П. Коллинсон, виден и в том, как их представители называли друг друга. В отношении роялистов и тех, кто им симпатизировал, представители парламентской группировки использовали слово «злобные», в то время как в адрес убежденных сторонников парламента употреблялось слово «честные»{2008}.
Депутатов парламента, которые были пуританами, либеральные историки до середины XX в. представляли как политическую оппозицию{2009}, или как оппозицию в психологически-социальном смысле{2010}. Но к 1620-м гг. пуританизм, как обращают внимание современные исследователи, стал вполне респектабельным, пустил глубокие корни в общественной жизни, и сторонники пуританизма, сами пуритане входили в городскую верхушку во многих городах{2011}. К этому же выводу ранее пришел У Маккаффри в работе о положении в городе Эксетере в 1540–1650 гг.{2012} П. Коллинсон совершенно не согласен с П. Зивером, утверждавшим, что города под пуританским управлением «отвернулись от установленной церкви, и этим самым от короны»{2013}.
Тезис П. Коллинсона подкрепляется другим региональным исследованием на материалах города Нориджа. Дж. Эванс утверждает, что пуритане «не составляли социально, религиозно или политически радикальное движение, и нарушение гармонии, которое произошло во взаимоотношениях между короной, церковью и городской корпорацией, которое выявилось в 1620–1640 гг., не следует объяснять деятельностью пуритан. К 1620-м гг. пуританизм был движением с глубокими местными корнями, а лидеры пуритан входили в городскую элиту»{2014}.
В отношении кальвинистов к соблюдению существовавших в обществе порядков и в вопросе об их подчинении властям историки всё же находят признаки амбивалентности, и эта проблема остаётся дискуссионным. М. Уолзер обсуждал вопрос о политической активности тех, кто воспринял пуританские идеи. Как важную черту кальвинизма М. Уолзер отмечал то, что кальвинизм способствовал подрыву некоторых традиционных политических убеждений, особенно идеи об иерархическом устройстве общества. С кальвинистской точки зрения, вся человеческая природа была полностью испорчена, и в свете этого различия в общественном статусе между падшими людьми не могли быть естественным основанием для поддержания существовавшей социальной иерархии. При этом кальвинизм подчёркивал особую ответственность, которая лежит на избранных. В результате вместо того, чтобы признавать естественные семейные связи, приверженность локальным иерархиям в обществе, пуритане пришли к мысли, что общественная жизнь должна строиться на основе создания сообществ договорного типа, в которые человек входит и из которых выходит по своему усмотрению. Отсюда, как считал М. Уолзер, был один шаг до идеи о том, что монарх не является естественным главой общественного организма, против которого не должна выступать ни одна часть тела, и должен рассматриваться как человек, которому власть доверена людьми, которые могут лишить власти монарха. Восприятию этих идей, отмечал М. Уолзер, способствовал социальный фон этого времени: время формирования пуританизма было периодом быстрых социальных изменений — роста городов, разрушения сельских сообществ, увеличения численности людей, не имевших ни занятия, ни хозяина. Усложнялась также и жизнь джентри, йоменов, так что пуританизм М. Уолзер рассматривал как привлекательный для тех, кто с трудом приспосабливался к общественным изменениям. Кальвинизм также проповедовал самодисциплину, а учение о предопределении давало тем, кто его воспринял, уверенность и веру в себя, которые другим путем формировавшемуся в этот исторический период среднему классу было приобрести трудно. Кальвинизм также проповедовал необходимость коллективной дисциплины, которую должны были установить набожные представители магистрата, которыми двигало желание помочь реализовать божественные цели и утвердить общественное благо. Но при этом пуритане, относившиеся к социальной верхушке, по мнению М. Уолзера, выступали за то, что можно назвать улучшением (amelioration) социального строя, а не за его резкое изменение с разрушением существовавших в обществе иерархических порядков{2015}. С такой трактовкой влияния кальвинизма на политическую жизнь предреволюционной Англии выражал согласие также Х.Г. Александер{2016}.