Памятные встречи

Днем ежа было трудно разыскать. Как потом оказалось, он забирался под холодильник. Шум и вибрация электромотора его не смущали. Он быстро освоился с человеческим жилищем.

Вскоре мы с удовольствием заметили, что из кухни исчезли тараканы. Эти пройдошливые насекомые за полтора года завладели нашим большим новым трехэтажным домом, как только он был заселен, и изрядно нам надоели. Все жители дома клялись, что приехали без тараканов на новые квартиры, и все же непрошеные шестиногие жильцы удивительно быстро заявили о своем присутствии.

Вскоре наш еж стал предметом восхищения соседей, и нам пришлось, уступая их просьбам, отдавать нашего колючего друга напрокат. Вскоре, после общего признания достоинств ежа, кое-кто обзавелся собственным истребителем тараканов.

Все было бы хорошо, если бы ежи не проявляли свою шумную деятельность в то время, когда человеку полагается спать, и были бы хоть немного чистоплотнее. Что поделаешь, изменить суточный ритм своей тысячелетиями установленной жизни они не могли.

В пустыне ежей много. На пастбищах они очень полезны, так как уничтожают кобылок, гусениц бабочек. Когда же где-либо происходит массовое размножение кобылок, ежи сбегаются со всех окрестностей, принимаясь дружно истреблять врагов пастбищных растений.

Ежи всеядны. Они не упускают случая перекусить ящерицей, нападают на змей, едят каракуртов, скорпионов, фаланг. И обладают удивительной и универсальной стойкостью к ядам.

У них немало врагов. Каким-то образом их поедают лисицы. Орлы убивают ежей, бросая их на землю с большой высоты. Возле орлиных гнезд всегда много останков ежей. В летние короткие ночи ежи выходят на охоту до наступления сумерек и попадают в лапы хищным птицам.

Днем ежи пережидают жару где-нибудь под кустиком в наспех выкопанной ямке. Поэтому увидеть это животное при солнечном свете невозможно. Наша собака всегда ухитрялась находить ежей, и если бы не она, вряд ли нам приходилось бы с ними встречаться.

Вспоминаю одну из таких встреч.

Изнемогая от жары, собака плетется сзади по горячей пустыне, стараясь держаться в тени, падающей от моего тела. Она очень коротка, так как солнце почти в зените. И вдруг пес метнулся в сторону, промчался с десяток метров и сунулся под куст. А там что-то зашипело, забулькало. Собака отскочила назад и снова бросилась.

— Уж не змея ли там! — подумал я. — Как бы не ужалила!

Оттащил фокстерьера в сторону, приподнял палкой ветки кустика. Никого под ними не увидел. Сунул палку в мягкую землю, и среди пыли кто-то зашевелился, потом показался колючий комочек-шарик. Ага, вот кто мне повстречался!

Как и следовало ожидать, фокстерьер устроил истерику, завыл, стал бросаться на добычу, пытаясь схватить ее зубами и, конечно, поцарапал морду. Сколько раз он встречался с ежами и все же никак не мог смириться с неприступностью этого животного.

Я засунул ежика в мешочек, принес к машине, привязал собаку, выпустил на свободу зверька, поставил перед ним мисочку с водой. Но ежик лежал неподвижно, разворачиваться не желал, и только чуть-чуть, ритмично, в такт дыханию, шевелились на его теле иголочки.

Вскоре он осмелел, высунул черный нос, облизал его розовым язычком, показал один глаз и большое ухо. Тогда я и заметил громадного, размером с крупную фасолину, напившегося крови клеща. Он сидел на самой спинке. Бедный еж! Его защитный костюм, оказывается, имел отрицательные стороны. Среди иголочек клещ неуязвим и для самого хозяина.

С большим трудом я вытащил пинцетом кровопийцу. На нижней поверхности его тела сидел самец. Он казался совсем крошечный, в несколько раз уступал своей подруге по весу. У иксодовых клещей самцы только тогда оплодотворяют самку, когда она основательно напьется крови, то есть будет с приданым, обеспечивающим процветание будущему многочисленному потомству.

Операцию по удалению клеща, которую я проделал из добрых чувств к нашему пленнику, ежик воспринял как акт недружелюбия и так обиделся, что до самой ночи не показывал носика и не желал разворачиваться. Но когда все улеглись спать, он пробудился, но не убежал от нас, а проявил бурную деятельность, принялся швырять из стороны в сторону пустую консервную банку, покатал по земле пустую бутылку, крутился возле бивака добрых полночи. Потом исчез.

Еж проявил немалую сообразительность: определил, что мы все спим и, следовательно, для него не опасны. Показал и любознательность: ушел от нас, только когда основательно познакомился с биваком.

Доверчивость ежа к человеку, быстрота, с которой он осваивается в его жилище, способность без видимого ущерба для себя переносить неволю — поразительны, и мне не раз думалось, что, возможно, в очень давние времена этого симпатичного зверька держали при себе наши древние предки. Он очень исправно охотился на мышей — завзятых врагов пищевых запасов человека, и, кроме того, вызывал невольную симпатию своими добродушием, веселым нравом и непосредственностью.

Экономя время, мы мчимся без остановок к Балхашу, даже завтракали на ходу. Пустыня пожелтела, полыхает над нею жаркое солнце, столбик ртути термометра на ветровом стекле автомобиля переваливает за отметку сорок градусов. Местами поплавился асфальт, блестит черной жижей, и машину, влетевшую в нее, притормаживает. Угодили же в такую погоду! Водители машин отсиживаются в тени у колодцев и арыков. От перегрева быстрее выходит из строя резина. Мы же, невольники, торопимся.

Медленно и однообразно тянется путь по асфальту. Взлетит кобчик, помчится за жаворонком. Мелькнет у дороги суслик и спрячется в свою норку. По горячему асфальту пробежит ящерица, лежит раздавленная машиной змея. Какой шофер упустит случай расправиться с несчастным пресмыкающимся, оказавшимся на его пути. И вдруг на обочине сидит совсем белый суслик. Мелькнул, скрылся в своем убежище. Никогда не видел суслика-альбиноса. Трудно ему, бедняжке, такому заметному среди своего племени. Да и врагам виден.

Я рад тому, что мы едем без остановки. В такую жару невыносимо стоять на месте. Через открытое лобовое стекло обдувает ветер. Жара не спадает до самого вечера. Потом солнце зависает прямо на пути над лентой асфальтового шоссе, и отблеск его от дороги и от капота машины слепит глаза.

Темнеет. Доносится тяжелый запах сероводорода. Наконец из-за пологих каменистых горок показывается сине-зеленая полоска озера Алакуль в окружении широкой каемки белых, покрытых солью берегов. Оно когда-то было продолжением Балхаша, теперь же отделилось, и уровень его сильно упал.

Пора остановиться на ночлег. Мы съезжаем с дороги и, проехав около полукилометра, останавливаемся на вершине холма над простором безжизненного умирающего озера. Запах гниющих водорослей портит настроение. Зато как хорошо утром! Ветер изменился, отнес в сторону озерные запахи, воздух чист, свеж, и, хотя на термометре уже под тридцать градусов, жары будто нет.

Я давно заметил, что у сидящего за рулем зрение всегда работает с напряжением, не в пример разомлевшим от однообразия пустыни пассажирам.

— Посмотрите! — говорю я своим спутникам. — Сбоку дороги будто две птицы большие движутся.

— Нет никаких птиц, мерещится вам, это камни! — отвечают мне.

Машина идет быстро, и через несколько секунд, действительно, рядом с дорогой я вижу двух больших уток-пеганок. Они идут в некотором отдалении друг от друга, а между ними ровной цепочкой тянутся восемь птенчиков-пухлячков. Взрослые птицы-родители хотя и шагают степенно, но с тревогой поглядывают в нашу сторону, у пухлячков же ножки семенят с необыкновенной быстротой.

Я невольно загляделся на мирное семейство: большая жаркая и почти мертвая пустыня под синим небом, далеко за холмами — белая полоска Балхаша, и утки-пеганки со своим выводком с извечными родительскими заботами.

У птиц сейчас такое важное событие! Где-то вдали от озера, в покинутой норе лисицы, утки вывели свое потомство, и вот теперь происходит первый выход в свет молодежи, переселение ее в родную стихию.