Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 14



– Вода же там! – закричал он и выпустил веревку с грузом. – Куда его?

– Тащи, тебе говорят! – взвизгнул Мунехин на сына, да так, что тот вздрогнул.

Крик гулким эхом прокатился по подземелью и не скоро затерялся в, казалось, бесконечном коридоре.

– Зачем Игнашку отпустил? – Донат, обессиленный, совсем сполз по стене и опустился на корточки. – Вдвоем мы бы его мигом куда хошь.

За спиной Доната на широкой доске пласталось лицом вверх безжизненное тело монаха Ефимия.

– Давай, сынок, – глухо сказал Мунехин, стыдясь своей выходки, свободной рукой он поднял веревку и попытался сдвинуть доску с трупом с места, но факел мешал ему. – В воду спустим, а там я один его упру.

– Куда ж ты его? Вода ведь!

– Спрятать с глаз долой, – перекрестясь, выдохнул Мисюрь, потом поправился, заметив, как сверкнул на него глазами сын. – Земле предать тело надо. По-христиански.

– Где ж ты там землю видел? Нефть, не нефть? Болото какое-то!

– Есть земля, сынок. – Мунехин опустился на корточки рядом. – Есть песочек. Передохни чуток. А то погнал я тебя поначалу. Сам себя не помнил. Передохни.

– Кто его так, отец? – Донат кивнул на труп.

– Вот Игнашка подоспеет с фонариками, и я его один переправлю отсюда, – не отвечал, будто сам с собой разговаривая, старик Мисюрь. – Игнашка у нас малец прыткий. Он скор на ногу.

– Это ты его, отец? – схватил за руку отца Донат. – Ты?

– Черные люди его, сынок, – опустил голову Мунехин. – Чуял я. Появились они здесь. Нашли нас.

– Черные люди? Кто это?

– Если бы знать.

– А говоришь?..

– Старые знакомые. Больше некому.

– Ты ничего не рассказывал.

– Некогда было. Да и думал, не будет нужды. Надеялся. А видать, иначе получается.

– Я тебя не понимаю.

– Куда уж! Я сам только-только очухался мал-мал. А то все невдомек. Как в угаре! В чигире каком!

– И мамку они нашу?

– Что ты! С чего это? Мамка-то при чем?

– Ну… Ее же засыпало? В подземелье?

– Кто сказал? Златка наплела?

– Тетка Илария ей открылась.

– Вот бабий язык! – выругался Мисюрь и перекрестился. – Сорока болтливая, прости меня Господи.

– Расскажи, отец!

Старик Мунехин тяжело опустил голову, задумался; сын не сводил пытливых тревожных глаз.

«Не заметил, как выросли детки-то, – Мисюрь из-под бровей бросил украдкой взор на старшего. – Донат-то совсем взрослый стал. Вон, вымахал каким здоровяком! Один, без посторонней помощи волочил от самого склепа по душным тайным ходам кремлевского подземелья громоздкое мертвое тело убиенного Ефимия. Считай, пудов шесть. И слова не сказал. Верит отцу до последнего. Беспрекословно. На смерть пойдет, глазом не моргнет. Вон как уставился! Правду хочет знать! Вырос… Дорос до правды… Все хотят правду знать… А понравится она ему, отцова правда?»



Невеселые, тяжелые мысли угнетали старика Мунехина, загнал он себя в угол, раньше надо было поймать момент поведать сынам все откровенно, доходчиво, от души. А что здесь успеешь рассказать? Когда неизвестными убийцами загнан в тупик. Когда над головой тучи нависли одна другой черней! Когда труп безвинного монаха рядом!

– Не хотел я раньше времени мозги ваши детские бедами нашими забивать, – Мисюрь хотел погладить сына, как раньше бывало, по вьющимся русым волосам, но рука его повисла в воздухе и отважилась опуститься только на крепкое горячее плечо. – Все вы с Игнашкой маленькими казались, да и мать не велела. Думали мы оба, рано еще.

Донат молчал, тяжело дышал, рубахой отирал лицо от пота.

– А жизнь быстрее наших дум оказалась. Забыли мы с матерью многое. Обрадовались рано в спокойной глуши. Вот нас Бог и наказывает.

– Что с матерью, отец?

– С матерью? Знать хочешь?

Донат только качнул головой, жестко сцепил губы, словно готовясь к самому страшному.

– А поймешь меня?

– Постараюсь.

– Долгая история будет.

Донат молчал, ждал от отца продолжения.

– Ладно. Слушай тогда. Все равно Игнашку ждать. Значит, сначала… А чтобы понятнее было, начну с себя. Ну, так… Фамилии я своей не знаю.

– Это как же?

– Беспризорничал с малолетства. Гражданская война. Ни отца, ни матери не помню. Помню, с поезда на поезд гоняли мы, пацаны, стайками, как воробьи, по стране. Искали, где с голодухи не сдохнуть и не замерзнуть зимой. В теплых краях, на Украине, меня Игнатий Яковлевич и подобрал. Двадцатые годы. Он как раз вел раскопки в замке Богдана Хмельницкого. В Субботове. Город такой. А мы в развалинах и подземельях замка прятались от милиционеров. Там не сыскать. Харчились тоже прилично, обирали подвальчики в ближайших селах. В общем, жизнь веселая была.

Мисюрь подмигнул сыну, тот грустно улыбнулся.

– Я привязался к Стеллецкому. Он многих нас, мальчишек, с ума сводил своими чудными рассказами о кладах, о тайниках, о сокровищах. У костра как начнет перед сном нам рассказывать! Заслушивались до одури. А потом не спали до утра. Все мерещились алмазы в аравийских пещерах, изумруды в пакистанских тайниках. Я тебе об Игнатии Яковлевиче говорил немного. Великий был человек! Знатный ученый. К тому времени он уже пол-света объездил, а сердцем прикипел к Востоку. Начинал как раз с палестинских раскопок, где заинтересовался древними подземными сооружениями, да так всю жизнь клады и проискал! Его за эту страсть научные мужи всерьез не принимали – считали чудаковатым, что ли? Он действительно тронутый был болезнью кладоискательства. И нас всех заразил, помощников своих.

– Разве это плохо?

– В науке, наверное, хорошо… Не знаю. Но Стеллецкого переделывать поздно было. Одни бредили гробницами фараонов, другие сходили с ума в поисках Трои, третьим мерещилось золото инков и ацтеков, а Игнатий Яковлевич раскапывал древнерусские городища, тайники в подземельях замков, монастырей, храмов.

– А на Украине?

– Везло ему! В Субботове возле церкви удалось найти полусгоревшие человеческие кости. Он был уверен, что это останки Богдана Хмельницкого. Врагов себе в спорах нажил, но так и не сдался.

– Кто же там был? Хмельницкий?

– Когда мы уезжали в Москву, я сам помогал Стеллецкому ящики с находками для музея упаковывать. Так мы тайком несколько костей от того скелета с собой увезли. Для экспертизы дальнейшей. Игнатию Яковлевичу потом за это досталось по первое число. Вернуть в свой музей хохлам эти кости захотелось!

– А что нельзя? Он же сам нашел!

– Есть определенные сложности… Вот я и укатил тогда со Стеллецким в Москву. Для того, чтобы билет на поезд купить, Игнатий Яковлевич мне тогда и имя дал. Вот с той поры…

– Странное имя какое-то – Мисюрь? А отчество Игнатович.

– Отчество его. А имя? Я же говорил, чудаковатый он был. Все к раскопкам сводил. И фамилия наша с ними связана. В свое время он бредил раскопками города Пскова. Об этом городе еще историк древний писал, что по количеству подземных ходов и тайников ни один европейский город не сравнится с Псковом. Легенды ходили о множестве кладов в тех местах. Особенно искали несметную казну польского короля Стефана Батория; помню, и мне Стеллецкий рассказывал о поисках таинственной двери в Поганкины палаты, где сокровища скрывались, у него тоже своя версия на этот счет была, только ему полазить там не удалось, а без него кто найдет!

Мисюрь иронически хмыкнул, помолчал, почесал голову и продолжал:

– Но я увлекся… Про фамилию нашу вот что. Псков тот, крепость и тайники с подземельями строил как раз Мисюрь Мунехин. Мунехин тот… Если нынешними мерками подходить, до Косыгина, конечно, ему не достать, но рядом. Казначеем был Мунехин у великого князя, а начинал дьяконом. Он всю Европу в те времена объехал. И в Иерусалиме побывал, и в Венеции, и в Царьграде, а затем руководил строительством оборонительных укреплений в Пскове. Подземный тайный ход под речку Пскову – его рук дело! Игнатий Яковлевич в этом никогда не сомневался. Вот и дал мне имя и фамилию этого удальца! А? Как? Красивая фамилия?

– Красивая, – сомневаясь, проговорил без энтузиазма Донат. – Только никто не знает об этом.