Страница 109 из 114
Т. К. И кого же мы сегодня сильно не любим? Из живых? Если они не живые, это неинтересно.
Т. К. Билли Грэм[74]
Принцесса Маргарет[75]
Билли Грэм
Принцесса Анна[76]
Его преподобие Айк[77]
Ральф Нэйдер[78]
Член Верховного суда Байрон Уайт
Принцесса Z
Вернер Эрхард[79]
Принцесса-цесаревна[80]
Билли Грэм
Мадам Ганди
Мастерс и Джонсон[81]
Принцесса Z
Билли Грэм
CBS ABS NBC[82]
Сэмми Дэвис-младший[83]
Джерри Браун, эсквайр[84]
Билли Грэм
Принцесса Z
Эдгар Гувер[85]
Вернер Эрхард
Т. К. Минутку! Эдгар Гувер умер.
Т. К. Нет, не умер. Старика Эдгара клонировали, и он повсюду. Клайда Толсона[86] тоже клонировали, чтобы это всё продолжалось дальше. Кардинал Спелман, тоже клон, иногда заходит к ним на partouze[87].
Т. К. Что ты прицепилси к Биллу Грэму?
Т.К. Билли Грэм, Вернер Эрхард, Мастерс и Джонсон, Принцесса Z — все они фуфло. Но его преподобие Билли — особенное фуфло.
Т. К. Особеннее всех пока что?
Т. К. Нет, Принцесса Z еще особеннее.
Т. К. Почему это?
Т. К. Все-таки лошадь. С нее и спрос другой. Помнишь, Принцесса Z пришла пятой на Белмонтских скачках? Мы поставили на нее и потеряли практически все до последнего доллара! И ты сказал: «Правильно нам говорил дядя Бад: «Никогда не ставь на лошадь, которую зовут Принцессой»».
Т. К. Дядя Бад был умный. Не такой, как наша тетя Суук, но умный. Хорошо, а Кого Мы Сильно Любим? По крайней мере сегодня?
Т. К. Никого. Они все умерли. Кто недавно, а кто сотни лет назад. Многие из них лежат на Пер-Лашез. Рембо там, нет, но поразительно, сколько их там. Гертруда и Алиса[88]. Пруст. Сара Бернар. Оскар Уайльд. Интересно, где похоронили Агату Кристи?..
Т. К. Извини, что перебиваю, но все-таки, есть среди живых, Кого Мы Сильно Любим?
Т. К. Трудный вопрос. Головоломный. Ладно. Миссис Ричард Никсон. Иранская шахиня. Мистер Уильям «Билли» Картер. Три жертвы, три святых. Если бы Билли Грэм был Билли Картером, тогда Билли Грэм был бы Билли Грэмом.
Т. К. Ты напомнил мне о женщине, с которой я на днях сидел рядом за обедом. Она сказала: «В Лос-Анджелесе жить прекрасно — если ты мексиканец».
Т. К. Еще какие-нибудь хорошие шутки слышал недавно?
Т.К. Это не шутка. Это точное социологическое наблюдение. У мексиканцев в Лос-Анджелесе собственная культура — и подлинная. У остальных — ноль. Город загорелых Урий Гипов.
Хотя недавно мне передали одну шутку, я даже засмеялся. Ее сказала Д.Д. Райан[89] Грете Гарбо.
Т. К. А, да. Они живут в одном доме.
Т. К: Да; больше двадцати лет. Жаль, что они не подружились; они бы понравились друг дружке. Обе с чувством юмора и с убеждениями, но дальше обмена любезностями en passant[90] общение между ними не шло. Несколько недель назад Д.Д. вошла в лифт и очутилась в кабине наедине с Гарбо. Д. Д. была одета по обыкновению эффектно, и Гарбо, словно заметила ее по-настоящему впервые, сказала: «О, миссис Райан, вы прекрасны». Д. Д. это показалось забавным, но и тронуло, и она ответила: «Кто бы говорил!»
Т. К. И всё?
Т. К. С'est tout[91].
Т. К. По-моему, довольно бессмысленно.
Т. К. Ладно, проехали. Неважно. Давай-ка включим свет, возьмем ручки и бумагу. Начнем эту статью для журнала. Что толку лежать и трепаться с таким остолопом, как ты? Пора заработать доллар.
Т. К. Ты про это автоинтервью, где будешь сам себя расспрашивать? Сам задаешь вопросы и сам отвечаешь?
Т. К. Ага. А ты бы полежал тихонько, пока я этим занимаюсь. Хочется отдохнуть от твоих нездоровых фривольностей.
Т. К. Так и быть, мерзавец.
Т. К. Ну, начнем.
В. Что тебя пугает?
О. Реальные жабы в воображаемом саду.
В. Нет, в реальной жизни.
О. Я и говорю о реальной жизни.
В. Сформулирую иначе. Что в твоей жизни пугало тебя больше всего?
О. Предательства. Когда меня бросали.
Хочешь конкретнее? Ну, мое самое первое детское воспоминание как раз из разряда страшных. Мне было года три или чуть меньше, и меня повели в зоопарк в Сент-Луисе — повела крупная черная женщина, которую наняла для этого мать. Вдруг начался пандемониум. Дети, женщины, взрослые мужчины с криками разбегались кто куда. Из клеток вырвались два льва! Два кровожадных зверя рыскали по парку. Моя нянька впала в панику. Она просто повернулась и удрала, оставив меня одного на дорожке. Вот и все, что я об этом помню.
Когда мне было девять лет, меня укусила змея, водяной щитомордник. С двоюродными братьями я отправился обследовать глухой лес километрах в десяти от провинциального городка в Алабаме, где мы жили. В лесу была узкая прозрачная речка. Между берегами, как мост, лежало толстенное бревно. Мои кузены, балансируя, перебежали по бревну, а я решил перейти речку вброд. И уже перед другим берегом увидел, как в тени, извиваясь, плывет громадная змея. Во рту у меня пересохло; я был парализован, оцепенел, словно меня всего обкололи новокаином. Змея, извиваясь, плыла ко мне. Когда она подплыла совсем близко, я повернул назад и поскользнулся на скользких речных камешках. Змея укусила меня в колено.
Переполох. Двоюродные братья, меняя друг друга, донесли меня на закорках до фермерского дома. Пока фермер запрягал мула в повозку — свой единственный экипаж, — его жена поймала несколько цыплят, взрезала их живьем и стала прикладывать горячих кровавых птиц к моему колену. «Вытягивают яд», — сказала она, и в самом деле, их мясо позеленело. Всю дорогу до города мои кузены ловили кур и прикладывали к ране. Когда приехали домой, родственники позвонили в больницу которая была в Монтгомери, в полуторастах километрах, и через пять часов приехал врач с сывороткой. Болел парнишка тяжело, но была в этом и хорошая сторона — я пропустил два месяца школы.
Однажды по пути в Японию я заночевал на Гавайях, в замечательном, несколько персидского вида дворце, который выстроила себе Дорис Дьюк[92] на Даймонд-Хеде. Я проснулся на рассвете и решил осмотреь территорию. Стеклянные двери моей комнаты открывались в сад над океаном. Не успел я погулять по саду и минуты, как вдруг откуда ни возьмись выскочила страшная свора доберманов; они окружили меня рычащим кольцом. Никто не предупредил меня, что ночью, когда мисс Дьюк и ее гости ложатся спать, этих псов выпускают в сад — дабы отпугнуть, а то и наказать, нежелательных пришельцев.
Собаки меня не трогали: только стояли, холодно смотрели на пленника и тряслись от сдерживаемой ярости. Я вздохнуть боялся, чувствовал, что если сдвинусь хоть на волос, зверюги бросятся на меня и порвут в клочья. Руки у меня дрожали, ноги тоже. Волосы взмокли, словно я только что вылез из океана. Нет ничего утомительнее, чем стоять совершенно неподвижно, и все же я вытерпел целый час. Спасение явилось в образе садовника, который, увидев эту сцену, просто свистнул и хлопнул в ладоши, после чего демонские псы кинулись приветствовать его, добродушно виляя хвостами.
То были мгновения конкретного ужаса. Но настоящие наши страхи — это звуки шагов в коридорах нашего сознания и тревоги, фантомные наплывы, которые ими порождаются.
В. Что ты, например, умеешь делать?
О. Умею кататься на коньках. Умею на лыжах. Умею читать страницу вверх ногами. Умею ездить на скейтборде. Могу попасть из револьвере в подброшенную жестянку. Я водил «мазерати» (на заре, на ровной пустынной техасской дороге) со скоростью двести семьдесят километров. Умею приготовить суфле «Фюрстенберг» (хитрое дело: это кушанье со шпинатом и сыром надо пустить в болтушку шесть яиц-пашот перед запеканием, и фокус в том, чтобы желтки оставались мягкими, когда подаешь суфле). Умею бить чечетку. Могу напечатать шестьдесят слов — в минуту.
В. А чего ты не умеешь?
О. Не могу произнести наизусть алфавит, по крайней мере, правильно или целиком (даже под гипнозом — этот дефект изумлял психотерапевтов). Я математический имбецил более или менее умею складывать, но не, умею вычитать и трижды проваливался в первый год на алгебре, несмотря на репетитора. Могу читать без очков, но не могу вести машину. Не могу говорить по-итальянски, хотя прожил в Италии в общей сложности девять лет. Не могу прочесть заготовленную речь — должен импровизировать на ходу.