Страница 10 из 17
Дети миссис Ашида начали теребить ее и стучать по ней кулачками; старший мальчик закричал:
— Эй, мама, это про тебя!
Миссис Ашида смутилась; она вытерла глаза своими пухлыми, как у младенца, пальчиками и засмеялась. Она была женой фермера-арендатора, его обдуваемая всеми ветрами ферма между Гарден-Сити и Холкомбом была еще более уединенной, чем остальные. Обычно после собраний мистер Клаттер отвозил миссис Ашида домой и сегодня тоже отвез.
— Бог ты мой, вот это сюрприз так сюрприз, — сказала миссис Ашида, когда они ехали по шоссе № 50 в пикапе мистера Клаттера. — Похоже, мне все время приходится благодарить тебя, Герб. Но все равно спасибо.
Они познакомились на второй день после приезда Ашида в округ Финней; это был канун Дня всех святых, и мистер Клаттер с Кеньоном привезли им несколько тыкв и кабачков. Весь этот первый тяжелый год Ашида получали подарки — то, что сами пока не выращивали: спаржу, салат и всякое прочее. А Нэнси часто приезжала к ним на Крошке, чтобы покатать детей.
— Знаешь, во многих отношениях это лучшее место из тех, где мы жили. Хидео говорит то же самое. Нам просто ненавистна мысль об отъезде. Опять начинать все заново.
— Об отъезде? — возмутился мистер Клаттер и замедлил ход автомобиля.
— Понимаешь, Герб, ферма, люди, на которых мы работаем… Хидео думает, что мы могли бы достичь большего. Может, в Небраске. Но мы еще ничего не решили. Пока это только разговоры… — Ее задушевный голос, в котором всегда слышалась готовность рассмеяться, заставил и эту печальную новость прозвучать почти весело, но, увидев, что мистер Клаттер огорчился, миссис Ашида сменила тему: — Герб, мне нужно услышать твое мужское мнение, — сказала она. — Мы с детьми немного скопили и хотели подарить Хидео на Рождество что-нибудь существенное. Ему вообще-то нужны зубы. Скажи, если бы твоя жена подарила тебе три золотых зуба, тебе бы не показался такой подарок обидным? Я имею в виду — можно ли просить мужчину провести Рождество в кресле дантиста?
— Ну, это вы хватили. Даже не думайте сбежать отсюда. Мы вас не отпустим, — сказал мистер Клаттер. — Да, да, золотые зубы — это самое то. Я на его месте был бы тронут.
Миссис Ашида возликовала, услышав его ответ, поскольку знала, что Герб не стал бы кривить душой, если бы на самом деле думал иначе: он был джентльмен. Она никогда не замечала, чтобы он «корчил из себя сквайра», или действовал из корыстных побуждений, или нарушил обещание. И теперь она рискнула взять с него слово:
— Слушай, Герб. Давай на банкете обойдемся без речей, а? Не для меня это. Ты — другое дело. Ты вот можешь встать и выступить перед сотней человек. Перед тысячей. Без всякой неловкости — и при этом любого убедишь в чем угодно. Ты вообще ничего не боишься, — так миссис Ашида описала всеми признанное качество мистера Клаттера: бесстрашную самоуверенность, которая ставила его в особое положение, и хотя за это его больше уважали, но любили чуть меньше. — Не могу себе представить, чтобы ты чего-то испугался. Что бы ни случилось, ты будешь разговаривать как ни в чем не бывало.
К полудню черный «шевроле» прибыл в Эмпорию, штат Канзас, — большой, почти крупный город, где водитель и пассажир могли без опаски сделать кое-какие покупки. Они оставили машину на боковой улочке и некоторое время блуждали по городу, пока не нашли подходящий по количеству посетителей и ассортименту товаров магазин.
Первым делом они приобрели пару резиновых перчаток — Перри в отличие от Дика не позаботился прихватить свои старые перчатки.
Потом они подошли к прилавку, где был выставлен женский трикотаж. После некоторых раздумий Перри сказал:
— Я — за.
Но Дик был против:
— А глаз-то мой? Они все слишком прозрачные, ничего не скроют.
— Мисс, — обратился Перри к продавщице. — У вас есть черные чулки? — Получив отрицательный ответ, он предложил Дику найти другой магазин. — Черные не подведут.
Но Дик был другого мнения: чулки любого цвета — это только лишний хлам, пустая трата денег («Я уже и так достаточно вбухал в это предприятие»). В конце концов, никто из тех, кто там будет, не останется в живых и не сможет дать показания.
— Никаких свидетелей, — напомнил он Перри, как тому показалось, в миллионный раз.
Перри бесило, что Дик произносит эти два слова так, словно они решают все проблемы; глупо пренебрегать возможностью, что может оказаться свидетель, которого они не заметят.
— Мало ли как дело обернется, бывает всякое, — сказал он.
Но Дик, улыбнувшись самодовольной мальчишеской улыбкой, ответил:
— Не гони волну. Осечки быть не может.
Не может. Потому что план принадлежал Дику и от первого шажка до финального безмолвия был тщательно продуман.
Еще их интересовала веревка. Перри просмотрел образцы, попробовал на прочность. Некогда он служил в торговом флоте и поэтому здорово разбирался в веревках и узлах. Он выбрал белый нейлоновый шнур, прочный как проволока и ненамного толще. Оставалось решить, сколько ярдов потребуется. Этот вопрос привел Дика в раздражение, поскольку все зависело от обстоятельств, и, несмотря на предполагаемое совершенство всего проекта, он затруднялся заранее дать ответ.
Наконец он сказал:
— Черт, да откуда мне знать?
— Только тебе-то и знать.
Дик прикинул:
— Значит, так. Он. Она. Сопляк и девчонка. Может, еще две. Но сегодня суббота — у них могут быть гости. Будем рассчитывать человек на восемь или даже двенадцать. Одно могу сказать точно: их всех надо будет пустить в расход.
— Что-то многовато. Для того чтобы говорить точно.
— Я же тебе обещал, дружочек, — мозги будут по всем их… ихним стенам.
Перри пожал плечами:
— Тогда лучше взять целый моток.
В мотке была сотня ярдов — более чем достаточно для двенадцати человек.
Кеньон смастерил сундук своими руками: сундук для приданого из красного дерева и кедра, предназначавшийся Беверли в качестве свадебного подарка. Сейчас, сидя в так называемой «берлоге» в подвале, Кеньон покрывал свой подарок последним слоем лака. Обстановка «берлоги» — комнаты с цементным полом во всю длину дома — почти полностью складывалась из плодов его столярных подвигов (полки, столы, табуреты, стол для пинг-понга) и рукоделий Нэнси (ситцевый чехол, преобразивший старую кушетку, занавески, подушки, на которых было вышито: «Хорошо тебе?» и «Не обязательно быть чокнутым, чтобы здесь жить, но это способствует»). Кеньон и Нэнси сообща пытались при помощи пульверизатора придать «берлоге» менее угрюмый вид, и оба не догадывались, что потерпели неудачу. На самом деле они считали, что их «берлога» настоящий шедевр и дар судьбы: Нэнси — потому, что здесь она могла развлекать свою «ораву», не беспокоя мать, а Кеньон — потому, что здесь он мог побыть в одиночестве, спокойно стучать, пилить и возиться со своими «изобретениями», последним из которых была электрическая скороварка. К «берлоге» примыкала котельная, где стоял стол, заваленный инструментами, среди которых лежали неоконченные работы Кеньона — разобранный усилитель и старенькая сломанная «Виктрола», которую он собирался починить.
Внешне Кеньон не был похож ни на кого из родителей; волосы у него были цвета пеньки, стрижены ежиком, он был шести футов росту, долговязый, однако достаточно сильный для того, чтобы две мили протащить на себе двух взрослых овец, когда случилась снежная буря, — крепкий, выносливый, но, как и все долговязые мальчишки, немного нескладный. Этот недостаток, усугублявшийся необходимостью постоянно носить очки, не позволял ему участвовать в командных видах спорта (баскетбол, бейсбол), которые служили основными развлечениями его ровесников. У него был всего один близкий друг — Боб Джонс, сын Тэйлора Джонса, владельца ранчо в миле к западу от дома Клаттеров. В канзасской глубинке мальчики начинают водить машину очень рано; Кеньону было одиннадцать, когда отец разрешил ему на деньги, которые он сам заработал, выращивая овец, купить старый грузовик с небольшим объемом двигателя — «Фургон койота», как они с Бобом его окрестили. Неподалеку от фермы Клаттеров лежит таинственная равнина, известная как Песчаные холмы; она похожа на пляж без океана, и по ночам среди дюн шныряют койоты, собираясь в стаи, чтобы вместе повыть. Лунными ночами мальчики любили нагрянуть туда и, обратив койотов в бегство, устроить с ними состязание в скорости; правда, выиграть его им редко удавалось, поскольку самый хилый койот может развить скорость до пятидесяти миль в час, а фургон был способен от силы на тридцать пять, но это была азартная и красивая забава: скользящий по песку фургон, силуэты убегающих койотов в лучах лунного света — как говорил Боб, от этого и впрямь сердце бьется быстрее.