Парацельс

Власти и король не должны брать из общего имущества больше того, что идет на удовлетворение их личных потребностей.

Городам не пристало строить роскошные ратуши и оставлять бедняков жить в ветхих хижинах.

Парацельс делил общество на четыре группы: земледельцев, ремесленников, работников свободных искусств и правителей; в каждой из этих групп есть господа и слуги, мастера и подручные, но в его представлении между ними нет непримиримых противоречий. Жизнь их может быть устроена справедливо, стоит только, чтобы все поняли необходимость выполнения божественного закона: каждый для других и никто только для себя; стоит только, чтобы все люди стали едины, совместно переносили радость и горе, всемерно друг другу помогали и ладили между собой.

Тяжкие язвы существовавшего общественного устройства, основанного на угнетении и эксплоатации масс, были хорошо видны Парацельсу.

Близкий к обездоленным и угнетенным, он прозревал в будущем неизбежность решающих социальных перемен, которые навсегда уничтожат неравенство, тунеядство и эксплоатацию. Но ему чужды были представления о непримиримости классовых противоречий, о том, что только в результате жестокой борьбы будет совершено грядущее переустройство мира. Парацельс верил в возможность убедить богатых отказаться от своих богатств, от эксплоатации неимущих и жить трудом своих рук. Он думал, что проповедь истинного братства людей призвана изменить мир.

С этими мыслями он появился в начале 1531 года в Сан-Галлене, где вскоре им был направлен аббату Сан-галленского монастыря сборник его собственных религиозных сочинений.

К сожалению, не сохранилось сведений о том, какие именно произведения вошли в этот первый объединенный труд.

Но время и обстоятельства не благоприятствовали Парацельсу.

Цвингли был убит на Каппельской равнине в сражении цюрихского ополчения с войсками католических кантонов Швейцарии 31 октября 1531 года. Поражение цвинглианских войск положило начало католической реакции в Восточной Швейцарии. В Сан-Галлене все же сохранилось евангелическое учение, но ни о какой веротерпимости не могло быть и речи в условиях обострившейся борьбы.

Религиозная деятельность Парацельса вызвала недоверие, ибо он отходил от учения Лютера и Цвингли. Положение ученого стало тяжелым. «Его не считали истинным христианином, что его сильно угнетало». Тогда направился Парацельс, «преследуемый духовенством и попами», в горы Аппенцеля. Здесь скитался он с начала 1532 года до средины 1534 года.

Он ушел в крестьянские хижины, к простому народу, чтобы здесь свободно проповедывать необходимость основания «царства божия на земле», учить справедливой жизни и, может быть, с честолюбивой мечтою о том, что он возглавит некое новое «евангелическое братство», которое разнесет по земле его учение и его славу.

Жизнь средневекового земледельца была убога и тяжка.

Себастьян Мюнстер в своей «Космографии», вышедшей в 1545 году, так описывает крестьянский быт: «Четвертое сословие состоит из тех людей, которые живут в деревнях и на полях, во дворах и хуторах и называются земледельцами (Bawern), потому что они обрабатывают землю (bawen) и приготовляют ее к посеву. Они ведут очень тяжелую и несчастную жизнь. Все отчуждены друг от друга и живут каждый отдельно с челядью и скотиною. Их дома плохи и выстроены из навоза и дерева, на которые насыпана земля, а сверху они покрыты соломою. Едят они сухой ржаной хлеб, овсянку или вареный горох и чечевицу. Питье их состоит из воды и сыворотки. Одежда их состоит из тикового балахона и поярковой шляпы».

Герой немецкого средневекового романа «Симплиций Симплициссимуо фон-Гриммельсгаузена так описывает крестьянское жилище: «Мой отец имел свой собственный дворец, такой чудесный, что подобного ему нет ни у одного царя. Вместо неплодородного аспида, свинца или красной меди он был покрыт соломой, на которой растет благородный хлеб. Чтобы выказать во всем блеске свое высокоценимое и от Адама исходящее богатство, мой отец построил стены своего дворца не из кирпича и не из негодных каменьев, а из дубового леса. Покои свои он закоптил дымом совершенно дочерна, так как черный цвет есть самый прочный цвет в мире. Ковры у него заменялись нежнейшею тканью, какая только существует на земном шаре, ибо ткань эту ткал тот, кто некогда осмелился состязаться в искусстве прясть с самой Минервой (т. е. паук). Окна его были посвящены святому Бесстекольнику».

Крыши были настолько плохи, что, по свидетельству другого немецкого писателя, «дождь заливает крестьян в их домах и чуть не на самых постелях».

Но и в этом доме крестьянин никогда не чувствовал себя в безопасности — множество врагов подстерегало его. Вражеские войска и просто разбойничьи банды бродили по дорогам. Чтобы выиграть время для защиты или бегства, деревня обносилась забором из кольев, переплетенных ветвями, так что въехать в нее можно было лишь в ворота, устроенные в плетне. Но это — слишком жалкое препятствие для неприятеля. Страх полного уничтожения имущества постоянно испытывал земледелец, ибо в те времена был общепринят обычай сжигать и уничтожать на вражеской территории все — и строения, и виноградники, и сады, и огороды, и даже хлеб в поле.

Но неприятельские солдаты и грабители с большой дороги еще не были самым страшным бедствием для крестьянина. Гораздо тяжелее страдал крестьянин от других четырех разбойников: рыцарей, духовенства, юристов и купцов. От них он не мог нигде найти спасения.

Рыцари — мелкие помещики-феодалы — к XV и началу XVI века находились в затруднительном положении, благодаря переходу к денежному хозяйству. Жить за счет грабежа и войны, как они это делали раньше, было уже невозможно. Войска крупных князей, вооруженные огнестрельным оружием, были слишком сильной угрозой для нарушителей порядка; поднимающаяся буржуазия в свою очередь ограничивала возможности военных авантюр и рыцарских грабительских предприятий, которые мешали ее торговой деятельности. Перевести свое хозяйство на предпринимательские рельсы рыцари не умели да и не могли за недостатком средств. А между тем, потребности их, развитые товарным хозяйством, быстро росли. Легкий путь займа у ростовщиков только еще больше запутывал дела мелких помещиков. Перед ними оставалось единственное средство — увеличивать и без того тяжкий гнет, лежавший на крестьянстве. Они увеличивали барщину и оброки, захватывали общинные земли, ограничивали передвижение крестьян, стараясь снова прикрепить их к земле. Ненависть крестьянства к рыцарству возрастала. Эта ненависть распространялась и на ученых законников, которые обосновывали юридическими нормами несправедливости крепостников.

Духовенство собирало со всего земледельческого населения «десятину» в пользу церкви, увеличивая этим угнетение крестьян. Во многих случаях духовенство и само выступало в качестве феодального владельца.

Купцы также принимали деятельное участие в ограблении крестьян; их компании скупали за бесценок крестьянские изделия и вздували цены на предметы ремесленного производства, необходимые деревне. Они же выступали в качестве ростовщиков, а о ростовщиках даже сам Лютер писал: «Ростовщики скребут и дерут с крестьян кожу… Всякий, кто владеет сотней гульденов, может ежегодно сожрать одного мужика без всякого риска для себя и своего имущества, сидя за печкой и угощаясь яблочным пирогом».

Зависимых крепостных и вполне свободных крестьян объединяла общая ненависть к этим четырем разбойникам. После страшных уроков крестьянской войны господствующие классы смотрели на крестьян с опаской и недоверием. В их представлении крестьянин был нерадивым, хитрым и бесчестным рабом, который только и думает о бунте и воровстве. Вот как говорит о мужиках писатель середины XVI века Гарцон: «У большинства мужиков нет совести; они даже не знают, что это такое; они не считают преступлением обманывать и обкрадывать своего господина, где только можно; мужик об этом только и думает день и ночь; отговоркой ему в данном случае служит то, что он очень обременен. Я говорю это не обо всех крестьянах, так как было бы уж очень печально, если бы совсем не существовало порядочных крестьян, но о большинстве, что всем известно. От недостатка совести происходит и то, что они так ужасно клянутся, своей собственной скотине желают всякого несчастья; так же они относятся к чужим и людям и скоту. Они полны обмана и коварства, и если бы начальство не сидело у них так близко на шее, то они создали бы новый содом. Редко они ходят в церковь, еще реже — к исповеди; если бы они стали рассказывать все свои плутни, то им и священнику не-хватило бы времени. Когда же они являются в церковь, то не дожидаются до конца и уходят с половины проповеди. Наложенной эпитимии они не исполняют, да на это у них и времени нет. У мужика обыкновенно нет ни совести, ни чести, ни смысла: все у него хитрость, обман, притворство и злоба, этими качествами он проникнут до мозга костей».