Страница 8 из 9
Сочувствие Огинского к обездоленным мира сего проявляется здесь в заботе о благосостоянии животных. Он жалеет собак, которых хозяева заставляли везти тележки с рыбой на рынок, а после продажи рыбы везти домой своих хозяев. Фрукты здесь ему кажутся менее вкусными, чем в Польше, овощи, наоборот, вкуснее. Он восторженно отзывается о винах с мыса Доброй Надежды: те ему больше нравятся даже в сравнении с лучшими венгерскими винами, которые подавались в Польше. Огинский составляет компанию принцессе за игрой в карты, причем сам играет неважно, покупает картины для короля Польши, включая полотно Рембрандта «Портрет мужчины в лисьей шапке».
По-видимому, даже в те дни дипломаты не прочь были немного пошпионить. Некто Янсен за небольшую сумму в несколько сот дукатов раздобыл для Михала Клеофаса интересную статистику о секретных связях между Англией, Пруссией и Голландией, состоянии голландской торговли и армии. Узнав, что голландские банкиры собирались предоставить кредит Речи Посполитой на очень невыгодных условиях, Михал Клеофас смог приостановить сделку и добился гораздо более выгодного соглашения. Так сложилось, что Россия в то время также стремилась получить кредит, и усилия Огинского в некоторой степени помешали этому. Только через двадцать лет он узнает, как сильно возмущены были русские: они даже думали, что это было устроено умышленно!
Переписка Огинского делилась на два вида: официальные отчеты перед «депутацией» и неофициальные письма разным адресатам. Польские историки не всегда это учитывали – как правило, они не знали о существовании этой другой, секретной корреспонденции и считали последующие мемуары Огинского сумбурными, опять-таки не понимая, что в их основе частично лежат сделанные параллельно записи.
Было принято считать, что Огинский занимал пропрусскую позицию, но, вероятно, так было не всегда. Незадолго до отъезда из Польши он написал анонимный памфлет «Попугай», высмеивающий пропрусскую фракцию. Хотя Михал Клеофас так и не стал поэтом, однако обладал талантом сатирика и способностью к стихосложению. Выгодность для Голландии ее участия в Тройственном союзе, вероятно, была для него очевидной, и он, конечно же, стал на пропрусские позиции. Интересно, что в самой Голландии Огинский хорошо ладил как со сторонниками дома Оранских, так и с их оппонентами. Какие-то антипрусски настроенные голландские купцы передали ему очень хорошо написанный и аргументированный очерк, в котором рекомендовалось не уступать Гданьск и Торунь Пруссии. Позиция авторов очерка, правда, была односторонней, а свои аргументы они строили в интересах голландских и, между прочим, английских купцов.
В конце октября 1790 года через Гаагу проезжал Эварт на пути в Англию, где он собирался принимать водные процедуры в Бате. Шотландец встретился как с Оклендом, так и с Огинским. В ноябре последний получил от Эварта письмо, где говорилось, что к нему скоро поступит указание отправиться в Лондон на переговоры, готовившиеся Эвартом. Не вполне ясно, кто именно отдал такие распоряжения Огинскому: депутация или один из ее членов, например ее руководитель Игнаций Потоцкий. Ясно только, что как Окленд, так и Эварт предпочитал проводить переговоры с Огинским, а не с официальным польским посланником в Лондоне Букатым. Огинский должен был приехать вместе с женой, якобы для развлечения. Круг вопросов для обсуждения на переговорах держался в особом секрете. Кроме того, казалось, что за всем этим стоят сейм и прусский король.
В Кале Огинские задержались из-за сильного шторма в проливе Ла-Манш, уничтожившего множество судов.
Позднее они пересекли пролив за восемнадцать часов, но не смогли попасть в порт Дувр из-за отлива, поэтому высадились на берег только в середине ночи. Капитан, с которым Михал Клеофас подружился, помог ему подыскать гостиницу. На Огинского произвели хорошее впечатление качество английских гостиниц и дорога от Дувра до Лондона. В Лондон прибыли в сумерки, и Огинский отмечает, как замечательно был освещен город. Этот последний отрезок пути они также проехали за восемнадцать часов.
На улице Пэлл-Мэлл супруги остановились в гостинице, проживание в которой стоило 50 фунтов в месяц. За пятьдесят шиллингов в день можно было нанять экипаж.
Огинский обнаружил, что лондонцы не любят иностранцев: если кто-то одет на иностранный манер, на улицах его намеренно задевают локтями и толкают. Поэтому он отправился к портному, шляпному и обувному мастеру принца Уэльского, чтобы одеться подобающим образом. Завтрак подавали в 9 часов утра. На последующей за этим утренней прогулке подобало быть в коротком сюртуке и круглой шляпе. Эта одежда годилась и днем, даже для визитов. А вот вечером требовались треугольная шляпа и шпага. Он ужинал у примаса Польши – брата короля. Тот привез с собой польского повара, и в апартаментах его подавались блюда польской кухни. Там среди прочих Михал Клеофас встретился с официальным польским посланником Букатым, а также с молодым Адамом Чарторыйским, находившимся в Лондоне с матерью. Поскольку на дворе стоял декабрь, Огинский описал смог, вызванный туманом и угольным дымом; его также удивляло отсутствие в это время года снега. Известно, что в одной из лондонских газет он прочел о своей гибели и гибели своей жены во время недавнего шторма в Ла-Манше. Практически все газеты опубликовали новость о его кончине. Огинский жалуется на прессу, которая в течение всего периода его пребывания в Лондоне продолжала писать о нем в основном неверную информацию.
М. К. Огинский с женой Изабеллой. Художник Р. Косвей
В Лондоне Огинскому был оказан очень хороший прием, что подчеркивает не столько важность его особы (это подавалось некоторыми польскими историками как выдумка или хвастовство), сколько значение, которое британское правительство придавало возможному союзу и заключению торгового соглашения с Речью Посполитой. Именно неправильным пониманием ситуации можно объяснить мелочные споры относительно того, сколько раз беседовал Огинский с Питтом – один или два раза.
Огинский был представлен королевскому двору. Король спросил у него, поляк ли он, женат ли и когда собирается вернуться в Варшаву, где, как говорят, можно хорошо провести время. Королева была любезна и говорила о его дяде Михале Казимире. Огинский отмечает как любопытный факт, что в доме Ганновера принцессы обаятельны, но не миловидны, тогда как принцы очень красивы. В парламенте он слушает выступления Питта, Фокса, Бурке и Шеридана. Позднее, благодаря услуге архиепископа Кентерберийского – брата Окленда, ему удается побывать на церемонии, называемой им закрытием парламента, – правда, по его описанию, это скорее похоже на открытие, а предрождественская дата еще более осложняет эту загадку. На этот раз Михал Клеофас встречается с герцогами королевства – Уэльским, Йоркским и Кларенским.
В письме к своему старшему сводному брату Феликсу Лубенскому от 25 декабря Огинский пишет о своих двух встречах с Питтом. Историков смущает тот факт, что он приводит две противоречивые версии переговоров. В своих мемуарах упоминает о двух встречах, а в письменном отчете для депутации от 25 января 1791 года из Гааги пишет только об одной. Предполагалось, что первая информация, написанная много лет спустя, – неверная и объясняется желанием Огинского подчеркнуть свою значимость. Изучение совершенно неисследованной массы неопубликованного и никогда не предназначавшегося для опубликования материала в Госархиве в Москве подтверждает, что встреч было все-таки две. Во-первых, в архиве хранится вышеупомянутое письмо Феликсу. Кроме того, там есть длинная заметка, составленная намного позднее, в которой рассказывается о неизменной привычке Огинского вести учет в письменном виде своих действий и бесед. Я напомню об этой заметке в одной из последующих глав, когда буду характеризовать Огинского как писателя. Михал Клеофас не любил повторяться. Если он что-то писал в заметке или в письме, то в другом сочинении это описание не повторялось, если не считать, конечно, хранившихся копий. Поэтому я считаю верными обе версии. В официальном отчете для депутации, который должен был попасть в сейм и в уши короля Пруссии, имелась информация об обещании Британии поддержать Польшу в желании участвовать на предстоящей конференции в Систове, а также информация о торговых переговорах, которую, по мнению Огинского, надлежало довести до сведения сейма. Михал Клеофас не упоминал о двух встречах, чтобы не подчеркивать широкомасштабный характер переговоров, какими они фактически и были на самом деле. Во время первой встречи с Питтом Огинский передал ему очерк голландских купцов с аргументами против уступки Гданьска и Торуни, объяснил трудности, связанные с сеймом и общественным мнением в Польше, и, возможно, на этой же первой встрече впервые поднял вопрос о конференции в Систове. Во время второй встречи Огинский, вооружившись картами, предоставил Питту детальную информацию. Прозвучали доводы о том, что в связи с настойчивостью Пруссии уступить Гданьск и Торунь было необходимо, но это принесло бы большую выгоду польской торговле и сделало бы ее независимой от России. Говорилось также о расширении этой торговли через Ковно в Литве и судоходные реки в этом регионе, который Огинский знал очень хорошо. Было нежелательно, чтобы сведения об этой части переговоров дошли до прусского короля, поскольку в них затрагивалась необходимость избежать использования Вислы для перевозок. Британия обещала полную поддержку и гарантии. Через три недели британский посланник в Варшаве Хэйлс передал официальное предложение для депутации.