Господь, мы поднимаемся

– Повсюду самообман, – с горечью говорил пилигрим. – Строят храмы, одни выше и богаче других, украшают парчой и золотом алтари, а главная святыня так и остаётся в запустении. Лицемеры. Протягивают руки к иконам в окладах из драгоценных камней, молятся, ждут Второго пришествия. И никто не подумает, что Сын Божий вновь явится на землю именно в том месте, где погребли Его тело. Появится в пещере как-нибудь на рассвете, а там – трава между камнями, мусор, осквернение. Некому Его там встретить. Все заняты украшением своих храмов. Слепцы. И даже двери наружу Ему никто не откроет, будет стучать в дверь, как сказано в Писании, а на стук придут мусульмане и снова Его убьют. Отложится наступление Царства Божьего еще на тысячи лет. Нет верных, некому приготовить Ему путь, некому встретить в земле обетованной Сына Божьего, принесшего в мир любовь.

– Если бы я был взрослым, я бы всё отдал, чтобы вернуть гробницу, – горячо и искренне воскликнул мальчишка.

Странник быстро взглянул на него и на мгновение прикрыл веки, как будто услышал то, что ждал.

– Я знаю, Стефан, – неожиданно подтвердил он.

Мальчик был готов поклясться, что не называл ему своего имени. Он снова подумал, что ослышался. Впоследствии, заново переживая их встречу, он до мельчайших подробностей воспроизводил в памяти этот миг. Монах смотрел ему прямо в глаза.

– Я всё о тебе знаю. Ведь я ангел, – спокойно и буднично произнес он.

Сказанное прозвучало столь нелепо, что мальчишка решил, что над ним шутят. Но странник и не думал улыбаться. Его усталые серые глаза смотрели проницательно и грустно. К уголку губы прилипла хлебная крошка. Возникла пауза, в которую мгновенно вторглось жужжание пчёл.

– Ангелы такими не бывают, – через несколько мгновений неуверенно произнёс мальчишка.

– Да? – усмехнулся монах. – А какими они бывают?

Стефан в полном изумлении не отрывал от него взгляд. Он видел, как по шее монаха стекает грязный пот, седые волоски на чёрной недельной щетине, его жилистые, загорелые, абсолютно земные руки, истощённый вид и потрёпанную запыленную рясу. В свои одиннадцать лет Стефан ещё верил взрослым, но слишком уж не вязались слова монаха с его внешним обликом.

– Я в человеческом теле, – пожав плечами, спокойно пояснил странник. – Тело хочет есть и спать, замерзает и страдает от ран. Или мне надо было соткаться из воздуха, чтобы ты мне поверил? Ели бы я пришёл к тебе в настоящем обличии, ты бы ослеп. Я искал тебя, Стефан, повсюду искал.

Мальчик открыл рот, но ничего не сказал.

– Скажи, почему ты не дружишь с соседскими детьми? – продолжал монах. – Почему не работаешь в поле вместе со всеми, а служишь пастухом, почему всегда ищешь уединения? Почему смотришь целыми днями на единственную дорогу? Не знаешь? Всё потому, что хоть ты и родился здесь, твоя судьба ждёт тебя совсем в другом месте. Ты избранный, Стефан.

Мальчишка находился в полном смятении. Он не знал, верить собственным ушам или нет. В какой-то момент его взгляд скользнул по рясе монаха, и на подоле с потрёпанными краями он вдруг увидел приставшее к ткани белое перышко. Обычное перышко, размером с полмизинца, но на грязном подоле оно показалось мальчишке неестественно белоснежным. Перышко было не свалявшимся, не мятым, с ровными пушинками, как будто появилось на рясе только что. Если бы монах подцепил его подолом где-нибудь в траве, оно бы имело совсем другой вид. Мальчишка непроизвольно заглянул за спину мужчины, словно ожидал увидеть два бугра скрытых за тканью мощных крыльев, но спина ангела оставалась обычной, человеческой, сутулой.

А затем произошло необъяснимое…

В ярком солнечном свете черты лица монаха как будто потекли, изменились, и в следующую секунду на Стефана смотрел его средний брат Гвидо, умерший год назад от кровохаркания. Может быть, в этом было виновато солнце, напёкшее мальчишке голову; может быть, здесь была игра теней, брошенных пробегавшим по небу облаком; может, это был просто плод разыгравшегося воображения, но мальчишка готов был поклясться, что рядом с ним сейчас сидел его умерший брат, которого он любил больше всех на свете. Произошло что-то невероятное, монах как бы оставался собой – та же щетина, тот же нос, губы, и в то же время его лицо было лицом Гвидо с его глазами, взглядом и характерной чуть грустной улыбкой. Это было настолько явственно, что мальчишка вскрикнул от страха. Видение длилось всего несколько мгновений, затем черты брата исчезли, и перед мальчиком на валуне остался всё тот же странник.

– Я пришёл на землю под видом монаха, чтобы найти тебя, Стефан, – хрипло продолжал он, по-прежнему смотря мальчишке прямо в глаза. – Ты избран, чтобы возглавить новый крестовый поход. Взрослые не смогли освободить гробницу Господню, за них это сделают дети. Ты соберешь детей со всех уголков Франции, и вы отправитесь в путь на Иерусалим – без оружия, без мечей, с одними хоругвями и иконами в руках. Мир вздрогнет от такого небывалого похода. Только вам, безгрешным детям, может открыться святыня. Вы пойдёте по дорогам с именем Господа на устах, и никто не в силах будет вас остановить. Стены Иерусалима падут при вашем приближении, неверные побросают мечи и встанут на колени, вы совершите неслыханное: освободите святыню одной верой, и ты, Стефан из Клуа, подготовишь путь Сыну Божьему, ибо время Второго пришествия близко.

Слова странника загорались и гасли в голове. Какая-то часть сознания запоминала их, но сам Стефан почти ничего не слышал. Замерев с приоткрытым ртом, он переводил взгляд то на прилипшее белое пёрышко, то на лицо монаха, словно ожидая, что оно снова станет другим. Страх, смешанный с благоговением, дарил необычные ощущения: вначале похолодел затылок, затем покрылась ознобом спина, началась внутренняя дрожь, кровь отхлынула от лица; несмотря на загар, оно стало бледным. Глаза мальчишки открылись так широко, как только возможно.

– Господь сказал: «Детей есть Царство Божие», и это поистине так, – продолжал негромко говорить то ли ангел, то ли монах.

Он говорил, что взрослые заражены многими грехами и поэтому не в силах верить так искренне, как дети. У взрослых где вера, там и сомнение, и как одна частичка грязи делает грязной всю воду в чашке, так и самое малейшее сомнение портит всю веру в чудо. Ни на что такая вода непригодна, вон выливают ее. Дети чисты и безгрешны, только им может открыться святыня, потому что лишь они способны верить безгранично. И ему, Стефану, всё дастся по его вере, надо только сделать первый шаг.

– Ничего и никого не бойся, – говорил ангел. – Не смотри на лица. Ты будешь говорить с богатыми и знатными, ты будешь проповедовать перед толпами народа, ты увидишь огромные города из камня, баронов, королей, но помни, что все они лишь пыль перед Богом, а ты – избранный. Над тобой будут смеяться, но и над Господом смеялись, они мертвецы, не обращай на них внимания. Говори так, чтобы тебя слышали только дети, они твое воинство; время взрослых прошло, наступило время детей. В теле или без тела, я всегда незримо буду с тобой, я могу находиться в любом обличии, буду стоять в двух шагах от тебя под видом слушателя, и ты меня не узнаешь: но помни, я всегда рядом и приду на помощь в нужную минуту.

– Но постойте, – очнулся мальчик. – Ведь я совсем не умею говорить. Мне всего одиннадцать лет. Кто меня послушает?

– То же самое и все пророки говорили. Моисей даже заикался, – усмехнулся неизвестный. – Язык – не от Господа ли? Сейчас ты пустой сосуд, а будешь полный. Главное, поверить, что ты избранный. Вот, возьми, – ангел полез в свою котомку и достал оттуда пергаментный свиток с красной сургучной печатью. – Это послание королю Франции. Передашь ему лично, – просто, словно речь шла о соседе по улице, произнёс он, кладя свиток на траву возле ног мальчишки. – Прочитав его, король тебе поможет. И ещё запомни: нет пророка в своём отечестве. Верят тому, кого не знают, кто появляется из ниоткуда. Не проповедуй в Клуа, иди в большие города, говори на площадях, рынках, и говори только детям. Взрослые не должны знать, что время Второго пришествия близко.