Бостонцы

– Позвольте мне хотя бы найти вам место там, в проходе. Вы можете встать на стул и опереться на меня.

– Большое спасибо. Но я лучше продолжу опираться на эту софу. И я слишком устала, чтобы стоять на стульях. Кроме того, я бы очень не хотела, чтобы Верена или Олив видели меня выглядывающей поверх голов – как будто мне есть дело до их умозаключений!

– Ещё не время делать какие-то умозаключения, – очень сухо сказал Рэнсом. И сел перед ней, уперев локти в колени, глядя в пол и пылая румянцем на желтоватых щеках.

– Всегда не время для того, чтобы говорить такие вещи, – заметила миссис Луна, поправляя кружева на платье.

– Откуда вы знаете, что она говорит?

– Я могу сказать это по тому, как она повышает и понижает голос. Это так глупо звучит.

Рэнсом просидел там ещё пять минут, которые, как он чувствовал, его ангел-хранитель должен бы записать на его счёт, – и спросил себя, как миссис Луна может быть настолько самодовольной, чтобы не видеть, что сейчас заставляет его её ненавидеть. Но она была достаточно самодовольной для чего угодно. Он старался казаться безразличным, и уже начинал сомневаться в правильности ценностей Миссисипи. Он никак не предвидел подобную ситуацию.

– Ясно как день, что мистер Бюррадж женился бы на ней, если бы смог, – сказал он ещё через минуту. Он тщательно продумал это замечание, чтобы скрыть свои истинные переживания.

Однако ответа от его собеседницы не последовало, и через некоторое время он повернул голову и взглянул на неё. То, что промелькнуло между ними в этот момент, заставило её резко сказать:

– Мистер Рэнсом, моя сестра не посылала вам приглашение сюда. Оно ведь пришло от Верены Таррант?

– Не имею ни малейшего представления.

– Но ведь вы не были знакомы с миссис Бюррадж. Кто же ещё мог послать его вам?

– Если его отправила мисс Таррант, я должен хотя бы поблагодарить её за это и послушать речь.

– Если вы подниметесь с этой софы, я расскажу Олив о своих подозрениях. И тогда она точно увезёт Верену в Китай – или ещё куда-нибудь подальше от вас.

– Помилуйте, что же вы такое подозреваете?

– Что вы с ней переписываетесь.

– Говорите ей, что захотите, миссис Луна, – сказал молодой человек с мрачной покорностью.

– Я вижу, вы не отрицаете этого.

– Я никогда не опровергаю сказанное дамой.

– Посмотрим, смогу ли я заставить вас солгать. Вы не встречались с мисс Таррант?

– Где я мог бы встретить её? Я не могу видеть отсюда Бостон, как вы сказали на днях.

– А не было ли у вас тайных встреч?

Рэнсом чуть заметно вздрогнул, но, чтобы скрыть это, в следующее мгновение поднялся.

– Они перестанут быть тайными, если я расскажу о них вам.

Глядя на неё сверху вниз, он понял, что она сказала это наугад, а вовсе не потому, что знала наверняка. И она сейчас показалась ему пустой, эгоистичной, жадной и гнусной.

– Что ж, я должна поднять тревогу, – продолжила она. – Я имею в виду, если вы меня покидаете. Разве так джентльмен с Юга должен обращаться с леди? Сделайте, как я хочу, и я отпущу вас!

– Вы не сможете отпустить меня, я останусь с вами.

– Это такая тяжкая повинность? Никогда не слышала подобной грубости! – воскликнула миссис Луна. – Впрочем, всё равно я собиралась задержать вас настолько, насколько смогу!

Рэнсом чувствовал, что она должна быть не права, но в то же время ему показалось, что правда на её стороне, и это было невыносимо. Всё это время он испытывал танталовы муки, слыша золотой голосок Верены, будучи не в силах разобрать, что она говорит. Это всё, видимо, надоело миссис Луне. Она достигла той степени женской склочности, когда женщина капризничает ради самого процесса, даже если предвидит плохие последствия своих действий.

– Вы потеряли голову, – сказал он с облегчением, глядя на неё сверху.

– Не будете ли вы так любезны, принести мне чаю?

– Вы сказали это только, чтобы обременить меня, – он с трудом мог говорить: громкие аплодисменты, хлопки множества рук и крики множества ртов «Brava, brava!» донеслись до них и стихли. Всё в Рэнсоме содрогнулось, он отбросил все сомнения и, церемонно заметив миссис Луне, что боится, что вынужден покинуть её и тем самым навлечь на себя её неудовольствие, повернулся к ней спиной и зашагал прочь к открытой двери музыкального зала.

– Меня ещё никогда так не оскорбляли! – услышал он её резкий возглас.

Взглянув на неё со своего места, он увидел, что она всё так же сидит на софе – одна в этой освещённой лампой пустыне, и мстительно сверлит глазами пространство. Что ж, если он ей так нужен, она может подойти к нему сама. Он поможет ей стоять на пуфике, так чтобы ей было хорошо видно. Но миссис Луна была непреклонна, и уже через минуту он увидел, как она величественно покидает своё место. Больше в тот вечер он её не видел.

Спартанская похлёбка – (или «чёрная похлёбка») – основное блюдо спартанцев. Изготавливалась из варёной свиной крови, свинины и уксуса.

Нибло – Niblo's Garden, один из театров Нью-Йорка на Бродвее

Глава 28

С того места, где он стоял, позади внимательно прислушивающихся мужчин, ему было прекрасно видно музыкальный зал. Верена Таррант поднялась на маленькую сцену. Она была в белом платье с украшенным цветами лифом. В свете ламп красная ткань у её ног казалась ещё ярче. Верена двигалась свободно, но жестикулировала очень сдержано. Перед ней не было кафедры, в её руках не было никаких записей, но она стояла там подобно актрисе или оперной певице на сцене. Было очень рискованно для юной провинциальной девушки попытаться пленить сотню пресыщенных нью-йоркцев всего лишь открыв им свои идеи, но временами Бэзил Рэнсом чувствовал, что у него захватывает дыхание, как будто она выступает с номером на трапеции высоко над его головой. Да, каждый, кто слышал её, чувствовал, что она великолепно владеет своими способностями, своей темой, своей аудиторией. И он достаточно хорошо помнил её выступление у мисс Бёрдси, чтобы оценить, какой большой путь она прошла с тех пор. Это выступление было более законченным, а её речь более уверенной. Голос тоже стал заметно лучше. Он уже забыл, как она прекрасна, когда использует его в полную силу. Её голос, чистый и глубокий, и при этом такой молодой и естественный, сам по себе был сокровищем. Не было ничего удивительного в том, что они подняли такую шумиху вокруг неё на Женской Конвенции, если она наполнила их отвратительный зал такой прекрасной музыкой.

Когда-то давно он читал об итальянской improvisatrice. Теперь перед ним была её американская версия, на этот раз обличающая, – Коринна Новой Англии, с миссией вместо лиры. Самым прекрасным в ней была серьёзность, то как её глаза оглядывали «благородную публику», как будто она хотела превратить их всех в единое чувствующее существо, как будто единственное, чего она хотела – это рассказать правду так, чтобы она не вызывала сомнений. Она была проста и очаровательна, и каждый её взгляд, каждое движение были пронизаны чистейшей огненной страстью. Ей действительно удалось своей речью превратить всех слушателей в единый организм, неотрывно следящий за каждым её движением. Когда она улыбалась, все улыбались в ответ, когда она была серьёзна, все были безмолвны и неподвижны. Было очевидно, что развлечение, которое предложила сегодня своим друзьям миссис Бюррадж, войдёт в анналы Клуба-по-Средам. Бэзилу Рэнсому было приятно думать, что Верена заметила его. Её взгляд непрестанно блуждал по залу, и нельзя было сказать, что она где-то задерживала его надолго. Впрочем, он всё же поймал на себе один стремительный взгляд, как будто она удостоверилась в том, что он ответил на её приглашение. Хотя он и считал тему её выступления нелепой, сама она, по его мнению, была невероятно очаровательна. Простояв там четверть часа, он начал сомневаться, что смог бы повторить хотя бы одно слово из того, что она сказала. Он определённо не слушал её, хотя с наслаждением внимал звукам её голоса. К этому моменту он обнаружил Олив Ченселлор. Она сидела далеко впереди, слева от сцены, повернувшись спиной к нему. Но он мог видеть её острый профиль, слегка склонённый в абсолютной неподвижности. Даже на таком расстоянии он видел, что она замерла от восторга, от ощущения триумфа. Олив не реагировала даже на порывистые попытки некоторых слушателей аплодировать. Воздух был напоён успехом, и она пила его, наслаждалась им. Успех Верены был её успехом, и Рэнсом был уверен, что до полного триумфа ей не хватало лишь, чтобы он оказался в поле её зрения, и она могла насладиться его смущением и очарованностью, могла сказать ему своим холодным взглядом: «Вы всё ещё думаете, что наше движение не является мощной силой? Всё ещё думаете, что женщины должны быть рабами?». На самом деле он не чувствовал ни малейшего смущения. На его убеждения никак не повлияло то, что Верена Таррант привлекла его внимание намного сильнее, чем он ожидал. Смысл её слов, наконец, начал доходить до его до сих пор ослеплённого прекрасным видением сознания. Фразы начали обретать смысл, превращаясь в воззвание к тем, кто до сих пор противился благословенному влиянию истины. Большинство из них принадлежало к лживым циничным мужчинам, которые были такими двуличными бездельниками, такими бессердечными и безмозглыми, что их мнение по какому бы то ни было вопросу не имело ни малейшего значения. На них держалась древняя тирания, и это было ужасно. Но были и другие, чьи предрассудки были сильнее и опирались на образование и аргументы. К ним она хотела обратиться отдельно, чтобы заставить свернуть с ложного пути, чтобы сказать: «Посмотрите, вы все ошибаетесь. Вы станете намного счастливее, когда мне удастся переубедить вас. Только дайте мне пять минут», чтобы сказать: «Просто присядьте и позвольте мне задать простой вопрос. Вы считаете, что общество может стать лучше, если оно изначально построено на ошибочных идеалах?». Этот простой вопрос и хотела задать Верена, и Бэзил на другом конце комнаты посмеивался над ней с весёлой нежностью, поняв, что она считает этот вопрос трудным. Его не испугало бы, если бы она спросила его об этом, и он был готов просидеть перед ней столько минут, сколько ей будет угодно.