Страница 30 из 88
Наконец к ожидавшим мергейтам подошли трое мардибов, вышедших из полутьмы арки Священной школы, скорее всего посланники аттали. Халитты расступились, и теперь стало ясно, что стража Мед дай оскорбила послов недоверием: на месте сабель мергейтов красовались только пустые ножны.
"Я поступил бы точно так же, - бесстрастно подумал Кэрис. - Послов Аррантиады, Шо-Ситайна или, допустим, любого из вельхских вождей, несомненно, оставили бы при оружии, но мергейты вероломны. Вот будет весело, если Гурцат решил пожертвовать своим тысячником лишь ради того, чтобы он набросился на эт-Убаийяда и лишил бы Саккарем Знамени Веры. Кажется, лет четыреста назад один из степных хаганов проделал то же самое с правителем Аша-Вахишты, принеся в жертву своего наследника, явившегося к манам с подобным же посольством... Ничто не ново на этой земле!"
- Что угодно сыновьям Степи в Священном граде Халисуна и Саккарема? громко вопросил толстый бородатый мардиб, в котором вельх мгновенно опознал Джебри, ближайшего помощника эт-Убаийяда.
Толмач-саккаремец перевел. Менгу выступил вперед и произнес несколько фраз на отрывистом степном наречии. Толмач дрожащим голосом сообщил мардибам:
- Посольство от богоподобного и защищаемого духами Вечного Синего Неба хагана мергейтов, Саккаремцев и всех подлунных народов Гурцата, сына Улбулана, к хранителю веры Касару эт-Убаийяду...
Халитты нехорошо переглянулись, а бородатый Джебри поперхнулся. Если посланники представляются именно так, это значит лишь одно - Гурцат послал своих не вести переговоры, а выдвигать требования.
"...На что хаган, между прочим, имеет полное право, - заметил про себя Кэрис. - Гурцат не хуже меня и всех остальных знает, что сила на его стороне".
Мергейтский тысячник что-то бросил одному из своих нукеров, тот рванулся к лошадям, снял о одной из них мешок и принес его Менгу.
"Подарки, - определил вельх. - Очень интересно. Но что-то их маловато".
Нукер разложил у ног мардибов вынутые из мешка крупные ограненные самоцветы, стоившие, если судить по отделке, величине и чистоте воды, огромных денег, а затем...
Джебри отступил, некоторые халитты сдавленно зарычали, сжимая до белизны в костяшках пальцев рукояти сабель, однако на агрессивные действия не решились. Теперь тысячник Менгу держал в руках большой прозрачный сосуд из аррантского стекла, прикрытый запаянной воском крышкой. В слегка мутной жидкости, наполнявшей округлую банку, колыхалась отрезанная голова.
- Главный дар хагана, - на саккаремском языке, но с сильным акцентом провозгласил тысячник. - Перед тобой, шаман, лицо человека, восставшего с мечом против Золотого Сокола Степи, - его младшего брата вашего шада и лучшего воина. Пусть этот подарок послужит вам знаком того, что хаган Гурцат ныне повелевает всей Вселенной благодаря необоримой воле Поднебесных.
- Нет других богов, кроме Атта-Хаджа, и Эль-Харф возвестил истину его, пытаясь сохранить хотя бы долю самообладания мардиба, стоящего перед варварами, пробормотал Джебри, но получилось не слишком убедительно. А Кэрис подумал, что шад, увидев эдакий "подарочек", изрубит все посольство. Оставалась одна надежда - хитрые мардибы выкрутятся и Даманхур не узнает, что тело его возлюбленного брата все-таки было найдено мергейтами в Мельсине и осквернено.
- Когда мы будем говорить с верховным шаманом эт-Убаийядом? - слегка коверкая слова полуденного наречия, вопросил Менгу.
- Когда придет время.
Джебри повернулся и размашисто зашагал обратно к вратам школы. Самоцветы остались валяться на камнях площади, но сосуд с головой родича шада Даманхура мардибы все-таки взяли и унесли с собой.
Когда халитты с каким-то особым удовольствием все-таки отобрали и ножны у мергейтов, а потом увели наглых послов в сторону странноприимного дома, Кэрис сказал сам себе:
- Теперь вся эта история мне перестала нравиться окончательно. Боги, боги, кто же мне скажет, что за сон послали небеса нашей девочке?
* * *
Даманхур, как поистине великий правитель, обычно выражал свое недовольство сдержанно. Шад крайне редко повышал голос в присутствии придворных, и уж тем более жрецов, и никогда не позволял себе хвататься за оружие, как частенько делал его отец - светлейший шад Бирдженд. В приступах ярости отец Даманхура имел привычку рвать саблю из ножен и самолично сносить головы виноватым. Недаром одно из прозваний Бирджен-да было Жестокий. Однако сегодня Даманхур вышел из себя настолько, что накричал на ни в чем не повинного Энарека, изгнал из комнаты стражу и запустил в стену старинным кувшином, отчего на мраморе остались красноватые следы винных брызг, стекших на пол и образовавших неприглядную лужу.
Было отчего злиться. Немытые мергейты выставили (не кому-нибудь, а самому шаду блистательного Саккарема!) столь наглые условия, что Даманхур, услышав речи посланников, на несколько мгновений потерял дар речи. Первым оскорблением явилось то, что посланник мергейтов вначале потребовал встречи с аттали эт-Убаийядом, а вовсе не с Даманхуром, - создавалось впечатление, будто Гурцат перестал воспринимать шада как сколь-нибудь значащего правителя. Аттали принял степняков, говорил с ними недолго, а затем велел позвать к себе саккаремского владыку.
Энарек, видя, что оскорблено величие шадана-та, наскоро сообразил устроить своему господину торжественный выход: телохранители с обнаженными саблями, штандарт Даманхура, боевые трубы... Может, на кенига Нарлака или посланника Великолепного Острова это и произвело бы впечатление, но мергейты остались бесстрастны и даже не поморщились, когда звук рогов, отражавшийся от округлого купола громадной приемной залы, достиг наибольшей силы.
- Преклонить колена! - рявкнул роскошно одетый сотник, не глядя на мергейтов. - Перед вами Солнцеликий повелитель шаданата Саккарем Даманхур Первый!
Мергейты не обратили на приказ никакого внимания. Даже сам аттали, стоявший на возвышении, слегка поклонился Даманхуру - дань уважения духовной власти к власти светской. Узкоглазые дикари остались стоять. Несколько измен-ников-саккаремцев, находившихся в свите посла, чисто машинально дернулись, но, увидев холодный взгляд степного тысячника, замерли.
- Преклонить колена! - прошипел начальник охраны Даманхура. Призыв канул в пустоту. Мергейты некоторое время молчали, дождались, пока шад, состроивший высокомерную мину, не встал рядом с аттали, и только потом высокий здоровенный тысячник промолвил на плохом Саккаремском:
- Я могу поклониться великому шаману. Он говорит с богами. Я не знаю страны под названием Саккарем и ее правителя. Есть только Полуденный Улус Великой Степи, господин которого - хаган Гурцат.
- Что? - Подняв брови, Даманхур глянул сначала на посла, затем на аттали, потом снова на посла. В глазах эт-Убаийяда читалось одно:
"Оставайся спокоен, шад, и прости этим варварам их детскую гордыню". - Что он сказал?
- Я вижу только самозванца, - монотонно нудел мергейт, вовсе не глядя на шада. - Любой восставший против дарованной Заоблачными власти хагана для меня лишь злой враг. Посему я обращаюсь к белому шаману кюрийена Меддай, а не к тебе.
Тут мергейтский тысячник выступил вперед, легко подошел к мраморной плите, на которой стояли эт-Убаийяд и Даманхур (что вызвало нехорошие и угрожающие движения в рядах халиттов и телохранителей шада), и опустился на оба колена прямо напротив аттали. Шада здесь будто бы вообще не существовало. Степняк коснулся лбом пола, а затем, не поднимая глаз - в Степи это считалось знаком высочайшего уважения к собеседнику, а тем более шаману, - произнес заученные наизусть слова:
- Владыка мой Гурцат хочет передать белому господину из Меддай слова почтения. Ты, говорящий с богами, имеешь власть и над людьми. Прикажи своим бросить оружие и признать хагана. Иноземные воины, пришедшие из-за моря и с полуночных земель, пусть идут домой. Если кто хочет - пускай идет к хагану Гурцату и предложит ему свой меч и верную службу. Тогда мой повелитель не тронет никого и наши конные тьмы обойдут Белый улус, где живут боги.