Страница 14 из 115
Вторжение вернуло «Бесподобную палату» (Chambreintrouvable) 1816 года (ультраправое крыло парламента, существовавшего во время реставрации Бурбонов в 1816 году). После мечтаний о возрожденной Франции, возносящейся к свету, почувствовать себя отброшенным на полвека назад, под ярмо иезуитов Конгрегации, жестоких деревенщин! Нашлись люди, которые упали духом. Многие заговорили об эмиграции. Не способные думать вещали: — Палата продержится всего лишь день, поскольку она не имеет никакого мандата, кроме права решать вопрос о войне и мире. — Однако те, которые следили за прогрессом заговора и ведущей ролью, которую играло в нем духовенство, заранее знали, что эти люди не позволят Франции вырваться из своих рук до ее полного крушения.
Деятели, только что бежавшие из объятого голодом, но яростного Парижа, обнаружили в Ассамблее Бордо, Кобленц первой эмиграции, однако облеченный на этот раз властью насыщать злобой, которая копилась в течение 40 лет. Клерикалам и консерваторам впервые было позволено, без вмешательства императора или короля, беспрепятственно подвергать нападкам атеистический, революционный Париж, который так часто сбрасывал их ярмо и расстраивал их планы. Их желчь вылилась на первом же заседании. В дальнем конце зала, старик, который одиноко сидел на своем месте и которого все сторонились, поднялся и попросил выступить с обращением к Ассамблее. Под его плащом алела красная рубашка. Это был Гарибальди. При объявлении его имени он захотел выступить, сообщить в нескольких словах, что он уступает мандат, которым его удостоил Париж. Его голос потонул в реве негодующих голосов. Он продолжал стоять, подняв руку, но выкрики оскорбления усиливались. Однако и поддержка была рядом. — Провинциальное большинство — позор Франции! — Доносился с галереи молодой пронзительный голос, принадлежавший Гастону Кремье из Марселя. Депутаты вскочили, выкрикивая угрозы. Им ответили с галерей сотни — Браво! — заглушившие выкрики провинциальных депутатов. После заседания толпа приветствовала Гарибальди и освистывала его хулителей. Национальные гвардейцы продемонстрировали оружие, несмотря на гнев месье Тьера, который у перистиля бранил их командира. На следующий день народ вернулся, образовав ряды перед театром и заставив реакционных депутатов выносить его республиканский энтузиазм. Но реакционеры знали свою силу, и с самого начала заседаний повели свои атаки. Один из провинциалов, указывая на представителей Парижа, восклицал: — Они испачканы кровью гражданской войны! — А когда один из этих представителей произнес: — Да здравствует Республика! — провинциальное большинство освистало его со словами: — Вы лишь частичка страны. — На следующий день Палату окружили войска, которые не подпускали народ к республиканцам.
В то же время консервативные газеты объединились во враждебной кампании против Парижа, отрицая даже его бедственное положение. Национальная гвардия, утверждали они, бежит от пруссаков, ее единственными достижениями были 31‑го октября и 22 января. Эти клеветнические измышления дали плоды в провинциях, которые заблаговременно были готовы их усвоить. Их неосведомленность об осаде была настолько велика, что они несколько раз выдвигали деятелей, которым Париж не дал ни единого голоса поддержки, — Трошю, Дюкро, Ферри, Пейету, Гарнье—Паже, Эммануэля Араго.
Долг представителей Парижа состоял в том, чтобы рассеять тьму, рассказать об осаде, осудить деятелей, ответственных за провал обороны, объяснить значение голосования Парижа, развернуть знамя борьбы республиканской Франции против клерикально–монархической коалиции. Они оставались безгласными, удовлетворившись бессодержательными партийными митингами, от которых Делеклюз отвернулся столь же сокрушенно, как от Ассамблеи парижских мэров. Наши Эпимениды 1848 года ответили стереотипными гуманитарными фразами о бряцании оружием врага, который постоянно подтверждал свою программу: состряпать мир на скорую руку, похоронить Республику, и с этой целью парализовать Париж. Тьера назначили главой исполнительной власти при всеобщем одобрении. Он выбрал своими министрами Жюля Фавра, Жюля Симона, Пикара и Лефло, которые все еще могли найти общий язык с провинциальными республиканцами.
Эти выборы, угрозы, оскорбления в адрес Гарибальди и представителей Парижа, этот Тьер, как олицетворение парламентской монархии, как первый судья Республики. Удар за ударом наносился по Парижу, воспаленному, плохо снабжаемому, жаждущему все же больше свободы, нежели хлеба. Эти провинции, которые Париж тщетно пытался вовлечь в борьбу в течение всей осады, имели наглость теперь обвинять его в трусости, отбрасывать его назад от Бисмарка к Шамбору. Верно, тогда Париж был полон решимости защищаться даже от Франции. Новая, неминуемая угроза, суровый опыт осады всколыхнули его энергию и наделили великий город коллективным духом.
Уже к концу января некоторые республиканцы, а также некоторые буржуазные интриганы, добивавшиеся властных мандатов, попытались завоевать доверие Национальной гвардии с прицелом на выборы. В Сирке был проведен крупный митинг под председательством Курти, торговца из 3‑го округа. Участники митинга составили список кандидатов, решили собраться снова, чтобы оценить результаты выборов в случае удвоения числа голосов поддержки. Они сформировали комитет, ответственный за регулярное привлечение к борьбе всех политических организаций. Их второй митинг состоялся 15‑го января в Воксхолле на улице Дуане. Но, кто думал тогда о выборах? Превалировала единственная идея: союз всех политических сил Парижа против торжествующих провинциалов. Национальная гвардия представляла всех мужчин Парижа. Ясная, простая, чисто французская идея конфедерации батальонов прочно овладела умами. Ее принимали с одобрением и убеждением, что конфедеративным батальонам следует объединиться вокруг ЦК.
В ходе того же митинга специальную комиссию наделили полномочиями разработать устав. По 18 представителей от каждого из 20 округов выбрали комиссара. Кем были эти люди? Агитаторами, революционерами от Ла Кордери, социалистами? Нет, среди них не было ни одного известного деятеля. Эти люди представляли средние слои — лавочников, служащих, чуждых политическим клубам, и чуждых, до сих пор, даже политике (64). Курти, председатель комиссии, стал известным только после проведения митинга в Сирке. С самого начала идея федерации оказалась той, какой ее мыслили — универсальной, а не сектантской, и, следовательно, могущественной. На следующий день Клеман—Тома заявил правительству, что больше не может нести ответственность за Национальную гвардию. Его отправили в отставку и заменили временно Виноем.
24‑го января в Воксхолле комиссия огласила перед 2 000 делегатов и гвардейцев выработанный ею устав. Она настаивала на немедленном избрании депутатами ЦК. Собрание было бурным, беспокойным и не склонным к размеренным дебатам. Каждый из последних восьми дней приносил новые оскорбительные решения из Бордо. Утверждалось, что тамошние политики намеревались разоружить батальоны, отменить пособие в 30 су, единственный источник существования для трудящихся, немедленно выбить задолженность по квартплате и просроченным коммерческим счетам. К тому же, срок прекращения огня, продленный на неделю, истекал 26 января. Газеты объявили, что пруссаки войдут в Париж 27‑го января. Этот кошмар угнетал патриотов всю неделю. Сразу же собрались на митинг для рассмотрения этих жгучих вопросов. Варлен предложил: Национальная гвардия признает только тех лидеров, которые избраны самими гвардейцами. Другое предложение состояло в том, чтобы Национальная гвардия выразила через ЦК протест против любых попыток ее разоружить и заявила, что, в случае необходимости, окажет вооруженное сопротивление. Оба предложения были приняты единогласно. Теперь возник вопрос: позволит ли Париж войти в город и маршировать по своим бульварам пруссакам? Этот вопрос даже не обсуждался. Все участники собрания, вскочив со своих мест, в чрезвычайном возбуждении, единодушно высказались за сопротивление. Предостерегающие реплики встречались с негодованием. Да, они будут сопротивляться вторжению пруссаков с оружием в руках. Предложение будет передано делегатами в соответствующие организации. Наметив очередное заседание на 3‑е марта, участники собрания покинули свои места и отправились в массовом порядке к Бастилии, увлекши за собой большое число солдат и ополченцев.