Сорок третий

Дальше произошло непонятное. Молодой, красивый профтехшколец, на которого заглядывались девчата, оказался совершенно неспособным к учебе. Химию, биологию, физику, математику в техникуме преподавали в расширенном объеме, а Гвозд почти ничего не знал из этих наук. В первый год обучения с его несообразительностью еще кое-как мирились. Немало деревенских ребят имели не ахти какие знания, пасовали перед химическими, тригонометрическими формулами. Но шло время, они постепенно вырывались вперед, а Гвозд как был, так и остался в хвосте.

После второго курса Гвозда отчислили из школы.

Но встал вопрос - куда его девать? Семьи нет, в детдом не вернешь.

Его оставили в школе на должности культработника, даже каморку отдельную выделили - под жилье. Целых пять лет Гвозд выдавал профшкольцам сетку, волейбольный мяч, книги. И никто не знал о тайном пороке видного, плечистого парня: он воровал. Воровать начал еще в детдоме - жевал под одеялом, когда все спали, чужую пайку хлеба, тарань, сосал сахар.

По характеру Гвозд ласковый, тихий. Может, это спасало его от проницательного глаза товарищей по детдому, которые знают друг о друге все. Он был, по их мнению, размазня. А что с размазни возьмешь?

Однажды Гвозд все-таки попался: украл на кухне кусок масла, запихнул его в карман. Дежурные хлопцы спохватились, прижали к стене. Он не признавался до тех пор, пока растаявшее масло не потекло по штанине. Тогда он заплакал.

Тут, в местечке, Гвозд крадет осторожно. Имущества профшколы пальцем не трогает. Два-три раза в год утаскивает полотно, которое хозяйки отбеливают на росе, белье, которое развешивают на веревках для сушки. Левон прячет украденное в надежное место и, когда разговоры затихают, перекладывает в большой, обшарпанный сундук, везет в город продавать. На вырученные деньги покупает шоколадные конфеты. Гвозд не пьет, курит только для приличия, а конфеты любит.

Странно: молодой, красивый парень с девушками не знается. Может, боится, что они - хитрые бестии - докопаются до его тайной червоточинки.

Лесную школу перевели в город. Чтоб интернаты, аудитории не пустовали, в студенческом городке создали новую школу, которая по-прежнему подчинялась лесному ведомству, но выпускала уже не лесотехников, а шоферов. Гвозд с облегчением вздохнул. Прежние наставники разъехались, его теперь тут мало кто знает.

Когда в Батьковичах организовался район, Гвозда назначили начальником паспортного стола.

Он очень быстро освоил преимущества новой должности. Тут он был на коне - униженный и никчемный в годы молодости. Выдавая документы, он стал даже более, чем требовали служебные обязанности, интересоваться некоторыми фактами из жизни определенных лиц. Это как бы прибавляло собственной силы, важности. Держишь в руках бумажку, а человек - слабенький, голенький - как бы умещается на ладони.

Тогда же он и женился. Жена попалась тихая, покорная и любила его до самозабвения.

Почти накануне войны случился конфуз. На чужой свадьбе Гвозд подгулял и не удержался: украл пальто у механика МТС. Механик оказался выжлятником, нюхом почуял, чья работа, и, поехав следом за Гвоздом в город, на барахолке схватил за руку. Шум получился большой. До суда не дошло, но с паспортным столом пришлось попрощаться.

Когда началась война, начальник милиции Матвеев несколько раз вызывал Гвозда к себе. Пронизывал его серыми выпуклыми глазами, сердито говорил:

- Биографию ты себе подпортил, но есть возможность поправить дело. Не понимаю, как ты дошел до такого? Родители погибли от рук классового врага, а ты вдруг воровать? Безотцовщина отрыгнулась, что ли, Гвозд? Но немцы, по моим данным, за таких, как ты, хватаются. Есть мнение оставить тебя здесь. Будешь наблюдать, кто чем дышит. Ты беспартийный, видных мест не занимал.

Начальника, видимо, точило сомнение, так как несколько раз переспрашивал:

- Удивительно, ты даже в комсомоле не был. Почему не вступал?

Что мог Гвозд ответить? В профтехшколе никто его в комсомол не приглашал, потом было поздно.

Ему все-таки верили. Порукой этому была смерть родителей, живших в пограничной зоне.

Когда Гвозду стало ясно, что он останется в местечке, будет жить с немцами, он упал духом. Днями лежал на кровати безвольный, расслабленный. Он знал, что Матвеев будет в лесу, а значит, в какой-то безопасности, а он, Гвозд, на виду, открытый для всех напастей, и от этой мысли его бросало в дрожь.

За неделю перед тем, как двинуться с истребительным батальоном в лес, Матвеев дал Гвозду явки для связи. В числе связных - два лесника, обходчик с железнодорожной ветки на Хвойное, в местечке - инженер лесокультур Денисова.

Данные ему фамилии, инструкции Гвозд запоминал кое-как. Он знал, что в местечке не останется. Пойдет в отступление, смешается с людским гуртом и осядет где-нибудь в чужой местности, где никто его не знает.

Он так и сделал. Когда Матвеев из местечка выскользнул, Гвозд поцеловал притихшую, растерянную жену, которая уже ходила на сносях, и двинулся к Днепру.

В отходе он пробыл больше месяца и увидел такое пекло, что мысль пересидеть лихое время на стороне - выдуло из головы как ветром. Вокруг Киева немцы сомкнули клещи, Гвозд попал в кашу, выбрался из нее только потому, что был в гражданской одежде и имел настоящие документы.

Он, может, прилип бы к какой-нибудь молодице, но тогда пришлось бы хозяйничать - пахать, косить, - а делать этого он не любил и не умел.

Во время скитаний Гвозд все чаще вспоминал детство. Отец в гражданскую войну был в красном войске, но почему-то потом осел в чужой стороне, пристав в примаки к женщине, намного старше его. Возможно, его привлек хуторок, владелицей которого была будущая мать Гвозда. Он этого не знает. Отец с матерью жили плохо. Каждый день в хате не прекращались ссоры, ругань.

Когда поблизости пролегла граница с панской Польшей, хуторок оказался в погранзоне. Днем отец шептался с красноармейцами-пограничниками, которые иной раз захаживали в хату, а ночью с той стороны, из-за рубежа, приходили другие люди, и отец шептался с ними. Потом он прятал принесенные ночными гостями рулоны шерсти, сукна, кожевенного товара. Гвозд вынюхал однажды его тайник - в пуне к внешней стене отец пристроил внутреннюю.

Мать звали Мария-Тереза. Отец иной раз даже бил ее, вспоминая при этом какого-то фальварковца Нарбутовича.

Отца и мать ночные пришельцы зарезали ножами. Пограничники, может быть, нашли бы тайник, но в ту же ночь хуторок сгорел дочиста. Видно, бандиты заметали следы.

Кому отец служил? Еще неизвестно, большевикам ли? А если наоборот?

Чем ближе подходил Гвозд к местечку, тем больше успокаивался. Кто что о нем знает? Что он украл пальто? Так это же хорошо. Немцы, наверно, добрались до Урала, и надо думать, как жить дальше. Выбирать не приходится.

Он только одну неделю посидел дома, никуда не показывая нос. Как только узнал, что немцы набирают полицию, пошел к ним, нацепил повязку. Самому Швальбе, первому начальнику жандармерии, рассказал о Денисовой и остальных.

Через месяц Швальбе раскумекал, что такого человека, как Гвозд, держать в полиции слишком дешево. Предлог нашелся - опаздывает на дежурства, служит небрежно. Перед строем полицаев у Гвозда отняли винтовку, сорвали с рукава повязку...

VII

Полночи Гвозд простоял возле квартиры бывшего заведующего радиоузлом Полуяна. Немцы им интересуются, думают, видно, что слушает радио. Гвозд так не считает. Полуян боится собственной тени. В десятом часу - уже в постели. За полмесяца ни один человек не пришел к нему в хату.

Местечко спит. Чернеют пугающей пустотой переулки. За плетнями, заборами как бы прячутся подвижные тени. За последний год Гвозд до мелочей изучил все улицы и закоулки. Сколько ночей просидел он на задворках, в хлевах, замерзая, выслеживая тех, которые вернулись из леса и снова заговорщически собираются, шепчутся. Тех уже нет. Но вместе с ними как бы исчезла почва, на которой он твердо и надежно стоял. Бывших начальников, которые не хотели идти на службу к немцам, он раскрыл всех. Прожив более десяти лет в местечке, он знал о них все, мог дать самые точные характеристики.