Страница 88 из 154
«Да, это, конечно, неудобно», — признал Генрих.
— Другое дело, когда его светлость получит мое письмо утром, он может позвонить. Он друг Йоханнеса. В самом деле, я впервые встретил его во дворце Йоханнеса. Кроме того, Ирма надеется встретиться с княгиней Бисмарк возможно завтра. Вы знаете, она, очень милая шведская дама. Что она может сказать по этому поводу?
Генрих признал, что это было verteufelt[137]. А Ланни продолжил: «Если я расскажу этим людям, что случилось, я попаду в положение, что приехал сюда, чтобы напасть на Regierung[138]. А это последнее, что я хочу сделать. Но эта история не может оставаться без внимания неопределенный срок. Она начнёт дурно пахнуть. Поэтому я сказал Ирме: «Давай расскажем все Генриху, и остановим скандал, прежде чем он разразится. Йоханнес абсолютно неполитическая фигура, и у него нет никакого интереса в распространении скандалов. Я уверен, что он с удовольствием согласится молчать и забыть, что произошло».
— Но человек должен что-то совершить, Ланни! В Германии просто так не захватывают людей и ни за что не сажают их в тюрьму.
— Даже евреев, Генрих?
— Даже евреев. Вы видели, как аккуратно прошёл бойкот. Или иностранная пресса налгала вам об этом?
— Я слышал страшные истории, но я отказывался им верить, и я не хочу им верить. Я хочу иметь возможность выйти и сказать своим друзьям, что, как только я сообщил это дело нацистским властям, несправедливость была исправлена. Я предлагаю вам шанс отличиться, Генрих, потому что ваше начальство будет вам благодарно за помощь избежать скандала во внешнем мире.
Этот разговор шёл на немецком, потому что английский Генриха был недостаточно хорош. Немецкий Ирмы был еще беднее, но она имела преимущество, так как знала план кампании, о которой ей рассказал Ланни. Она могла следить за ходом кампании по лицу молодого чиновника. Точеное нордическое лицо с двумя искренними голубыми глазами и венцом из волос соломенного цвета, выстриженных так, чтобы на них можно было надеть Pickelhaube[139], хотя Генрих никогда не носил такого украшения. В начале вечера лицо было розовым от удовольствия, затем покраснело от хорошей еды, вина и дружбы. Но теперь бледнело от волнения и непосильного бремени размышлений.
— Но что же я могу сделать, Ланни?
— У меня была идея, что вы поможете мне представить дело непосредственно фюреру.
— О, Ланни, я не могу сделать это!
— Но у вас есть доступ к нему, не так ли?
— Не так часто, как раньше. Ситуация изменилась. В старину он был просто лидером партии, но теперь он глава правительства. Вы не имеете никакого представления о давлении на него, и толпы народа пытаются прорваться к нему.
— Я могу понять это. Но это чрезвычайная ситуация, и, конечно, он поблагодарит вас за ваш доклад ему.
— Я просто не посмел бы, Ланни. Вы должны понять, я только служащий. Мне дают определенную работу, и я делаю её эффективно, а в настоящее время мне дают еще более важную работу. Но я никогда не имел ничего общего с политикой.
— Разве это политика, Генрих?
— Вы скоро узнаете, что это политика. Если доктор Лей арестовал богатого еврея, он имел на это основания. И он влиятельный политик, и у него есть друзья при дворе, я имею в виду, рядом с фюрером. Если я приду и вмешаюсь в чужие дела, то это будет всё равно, как ходить по ничейной земле в то время стрельбы. Если я и имел авторитет у фюрера, то только потому, что я являюсь давним его поклонником, и никогда ничего не просил у него в течение всей моей жизни. Теперь, если я приду к нему, и он сочтёт, что я вмешиваюсь в государственные дела, он может придти в ярость и крикнуть Raus mit dir155! и никогда больше меня не увидеть.
— С другой стороны, Генрих, если до него когда-нибудь дойдёт, что вы заранее знали об этом деле и не предупредили его, то он вряд ли подумает, что это было знаком высокой дружбы. Не так ли?
Молодой нацист не ответил, но морщины на его лбу давали понять, что у него нравственный кризис. — «Я действительно не знаю, что сказать, Ланни. Мне говорят, что он ужасно раздражителен сейчас, и это очень легко выведет его из себя».
— Я думаю, что он должен чувствовать себя счастливым после этой своей замечательной речи, которая обязательно заслужит похвалу внешнего мира. Я думаю, что ему не захочется испортить эффект такой тщательно спланированной акции.
«Du lieber Gott[140]!» — воскликнул собеседник. — «Я должен посоветоваться с кем-нибудь, кто знает его настроение».
Ланни подумал: «бюрократ встретился с чрезвычайной ситуацией, и не имеет приказов!» Вслух он сказал: «Будьте осторожны с теми, кому доверяете».
— Конечно. Это худшая из трудностей. В политических делах, нельзя доверять никому. Я слышал это от самого фюрера. Генрих немного сморщил брови, и, наконец, сказал: Мне кажется, что это вопрос о влиянии на внешний мир, и он находится в компетенции нашего рейхсминистра народного просвещения и пропаганды.
— Вы знаете его?
— Я очень хорошо знаю его жену. Она обычно работает в Берлине в штаб-квартире партии. Вы позволите мне проводить вас к ней?
— Конечно, если вы уверены, что это разумный шаг. Так как это вопрос политики, вы должны принять во внимание отношения между доктором Геббельсом и доктором Леем. Если они друзья, Геббельс может попытаться замять дело, и, возможно, не дать нам видеть фюрера.
«Gott im Himmel[141]!» — воскликнул Генрих. — «Никто в мире не сможет отследить все ссоры, зависть и интриги. Это ужасно».
«Я знаю», — ответил Ланни. — «Я слышал об этом от вас и Курта в старые времена».
— Сейчас стало в тысячу раз хуже, потому что появилось много новых рабочих мест. Я полагаю, что то же самое везде в политике. Именно поэтому я держался от нее подальше.
«Теперь ты в ней», — подумал Ланни про себя. Вслух он сказал: «Мы где-то должны начать, так что давайте посмотрим, что посоветует нам фрау Геббельс».
Генрих Юнг подошел к телефону и позвонил домой рейхсминистру доктору Йозефу Геббельсу. Когда трубку взяла фрау рейхсминистр, он назвал ее «Магдой» и спросил, слышала ли она что-нибудь о Ланни Бэдде и Ирме Барнс. Очевидно, она не слышала, потому что он начал перечислять ей существенные факты, сколько денег было у Ирмы, сколько оружия произвёл отец Ланни. Он также добавил, что они посещали замок Штубендорф и что Ланни однажды пил чай с фюрером. Теперь у них было дело, имеющее значение для партии, по которому они хотели получить совет Магды. «Мы находимся в Адлоне», — сказал Генрих. — «Ja, so schnell wie moglich. Auf wiedersehen[142]».
Ланни вызвал свой автомобиль, и пока они ехали к Рейхстаг-платц, Генрих рассказал им о красивой, очаровательной, сердечной даме, с которой они должны были вскоре встретиться. Был факт, который должен был говорить в её пользу, она была приемным ребенком в еврейской семье. Она была замужем за герром Квандтом, одним из самых богатых людей в Германии, намного старше, чем она сама. Она развелась с ним и теперь имела достойные алименты, в то время как человек, плативший их, пребывал в концентрационном лагере[143]!
Она стала адептом национал-социализма и стала работать в партии. Некоторое время назад она стала женой доктора Геббельса, на свадьбе которого Гитлер был шафером. Большое событие в нацистском мире. Теперь она была «Фрау Рейхсминистр», и держала своего рода салон, потому что люди не могут обойтись без женского влияния, даже если они проповедуют массам доктрину Kuche, Kinder, Kirche.
«Люди обвиняют Магду в честолюбии», — объяснил молодой чиновник. — «Но у нее есть мозги и способности, и, естественно, ей нравится использовать их для пользы дела».
137
чересчур (нем.)
138
правительство (нем.)
139
островерхая каска (у пехотинцев в старой германской армии) (нем.)
140
боже милосердный! (нем.)
141
Царь Небесный (нем.)
142
Да, как можно скорее. До Свидания
143
Неточности автора. Во-первых, Магда приемным ребенком не была, её мать некоторое время была замужем за богатым евреем, потом развелась. Во-вторых, Гюнтер Квандт (1881–1954) — немецкий промышленник и предприниматель, фюрер военной экономики, никогда в концлагере не пребывал, год просидел в американской тюрьме после войны, потом возвратил себе контроль над несколькими отраслями германской промышленности. С Магдой поддерживал хорошие отношения, у них был сын, который жил то с отцом, то с матерью.