Зубы Дракона

Честно говоря, тот не знал, что сказать. Он колебался иногда в одну сторону, иногда в другую. В таком случае он мог продолжить колебаться в правильном направлении. Конечно, казалось, это был разговор герцогини. Не голос, но мышление, личность, то, что нельзя потрогать и увидеть. Но что может почувствовать собеседник при различных видах общения. Например, герцогиня говорила по телефону, а линия была в довольно плохом состоянии!

Захаров был доволен. Он сказал, что он читал книги и спросил: «Телепатия?» и добавил: «Мне кажется, что это просто слово, которое изобрели, чтобы не думать. Что такое телепатия? Как она работает? Это не колебания материи, потому что для неё расстояние не имеет значения. Вы должны допустить, что по своему желанию один разум может погрузиться в другой разум и получить все, что захочет. И тогда легче поверить в бессмертие личности?»

Ланни отвечал: «Было бы разумно думать, что там может быть сокровенная часть сознания, которое выживает в течение некоторого времени, как скелет переживает тело». Но он увидел, что старому джентльмену это объяснение не понравилось, и поспешил добавить: «Может быть, время не является фундаментальной реальностью, может быть, все, что когда-либо существовало, до сих пор существует в какой-либо форме вне нашего понимания и досягаемости. Мы не знаем, какая реальность на самом деле, это только наше восприятие её. Может быть, мы достигаем бессмертия для себя, желая его. Бернард Шоу говорит, что птицы вырастили крылья, потому что они хотели летать, и им нужно было летать».

Командор английского ордена Бани и кавалер французского ордена Почетного легиона никогда не слышал о книге Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу», и Ланни рассказал ему о метабиологической панораме. Они говорили о мудреных предметах, пока не стали похожи на падших ангелов Мильтона, блуждающих в потерянных лабиринтах. Так продолжалось, пока Ланни не вспомнил, что должен был сопровождать свою жену на званый обед. Он оставил старого джентльмена в гораздо более счастливом расположении духа, но чувствовал себя виноватым, думая: «Я надеюсь, что у Робби нет больше акций ему для продажи».

Ланни нашел свою жену одевающейся, и, пока он делал то же самое, она рассказала ему кое-какие новости. — «Дядя Джесс был здесь».

«В самом деле?» — ответил Ланни. — «Кто видел его?»

— Бьюти была в городе. Я немного с ним поговорила.

— Что он делает?

— Он поглощен своей избирательной кампанией.

— Как же он смог выкроить время, чтобы приехать сюда?

— Он пришел по делу. Он хочет, чтобы ты продал часть его картин.

— О, мой Бог, Ирма! Я не могу продавать такие вещи, и он это знает.

— Разве они не достаточно хороши?

— Они в порядке в некотором смысле, но они непримечательны. Тысячи художников в Париже делают тоже самое.

— Разве они не могут продать свои работы?

— Иногда они продают, но я не могу рекомендовать картины, если я не знаю, что они обладают особым достоинством.

— Они мне показалось, довольно симпатичными, и я думаю, они могли бы понравиться многим другим.

— Ты имеешь в виду, что он принес картины с собой?

— Целое такси. У нас было весь день шоу, и Коминтерн, и что-то, что это — диаграмматизм?

— Диалектический материализм?

— Он говорит, что он мог сделать из меня коммуниста, если не было моих денег. Но, тем не менее, он пытался получить их от меня.

— Он просил у тебя денег?

— Он может быть плохой художник, дорогой, но он очень хороший коммерсант.

— Ты купила у него картины?

— Две.

— Ради Бога! Сколько ты ему заплатила?

— Десять тысяч франков за штуку.

— Но, Ирма, это абсурд! Он за всю свою жизнь никогда не заработал и половины на своей живописи.

— Ну, это сделало его счастливым. Он брат твоей матери, и я хотела сохранить мир в семье.

— Действительно, дорогая, ты не должна была делать такие вещи. Бьюти это совсем не понравится.

«Мне гораздо проще сказать, да, чем нет», — ответила Ирма, глядя в зеркало своего туалетного столика, пока горничная заканчивала ее прическу. — «Дядя Джесс вроде совсем неплох, ты знаешь».

«Где картины?» — спросил муж.

— Я временно положила их в гардеробную. Не задерживайся сейчас, или мы опоздаем.

— Позволь мне один только взгляд.

«Я не покупала их, как предмет искусства», — настаивала она — «Но они мне нравятся, и, возможно, я повешу их в этой комнате, если они не покоробят твои чувства».

Ланни достал полотна и установил их на двух стульях. Это был стандартный продукт, который Джесс Блеклесс выпускал регулярно каждые две недели по одной штуке по выбору. На одной был маленький беспризорник, а на другой — старый разносчик угля. Обе картины были сентиментальными, потому что дядя Джесс действительно любил этих бедных людей и изображал их так, чтобы они вписывались в его теории. У Ирмы не было таких чувств, но Ланни учил ее разбираться в живописи, и, несомненно, она пыталась. «Они так плохи?» — спросила она.

«Они не стоят этих денег», — ответил он.

— Это всего лишь восемьсот долларов, а он говорит, что у него ничего не осталось на счету, он все вложил в кампанию. Знаешь, Ланни, не может быть не так уж плохо иметь твоего дядю депутатом Палаты.

— Но каким депутатом, Ирма! Он устроит международный скандал. Я, должно быть, говорил, что он пошёл в рабочие районы и работает там против социалистов.

«Хорошо», — дружелюбно сказала молодая жена: «если хочешь, я помогу социалистам тоже».

«Ты будешь запрягать две лошади в карету, одну спереди, другую сзади, и гнать их в противоположных направлениях».

Ирма никогда не была слишком остроумной, но теперь она вспомнила о «Шор Эйкрс» и сказала: «Ты знаешь, я всегда платила людям за тренировку своих лошадей».

Альфред Помрой-Нилсон младший учился в школе в Англии. Он приехал в Бьенвеню на пасхальные каникулы. И он, и Марсели-на продолжили общение с точки, на которой они закончили полтора года назад на борту яхты Бесси Бэдд. Они оба готовились к этому общению, и в то же время, делая много важных открытий о себе.

Дочь Марселя Дэтаза и Бьюти Бэдд ещё не достигла четырнадцати лет и находилась в том возрасте, «когда ручей и река встречаются, а женственность и детство быстро проходят[74]». Как чемпион по прыжкам в воду на краю трамплина с напряженными мышцами, с утончённой грацией, готовой ринуться вперед, так она преподносила себя у бассейна моды, развлечений и многочисленных видов успеха. Она смотрела в него, как зачарованный зритель, и теперь была готова стремительно в него нырнуть. Гораздо раньше, чем кто-либо из членов ее семьи это осознавал или хотел. Это был ее секрет. Это был смысл её трепещущегося сердца, пылающих щек, манеры волнения. Она не могла ждать, чтобы начать жить!

Марселина любила свою мать и обожала своего статного и модного сводного брата. Она смотрела с благоговением на цветущую Юнону, которая недавно вошла в ее жизнь в окружении золотой ауры. О ней говорили все, её фото печатались в газетах. Одним словом, королева плутократии, того светского общества, которое Мар-селину учили считать beau, grand, haut, chic, snob, elegant, et d'elite8?. Она собиралась выставить себя напоказ в нем, и не пыталась изменить свое мнение. Мужчины начали поглядывать на нее, и она не могла этого не заметить или не знать, что это значит. Ведь об этом шли разговоры среди всех изящных дам, окружавших её с момента, когда она начала понимать смысл слов? Эти дамы старились и были на выходе. А Марселина собиралась войти, настал ее черед!

И вот теперь этот английский парень, почти ровесник, как она сама, и назначенный на семейном совете стать ее партнером жизни. Может быть и так, но сначала надо решить несколько проблем. Сначала необходимо было определить, кто будет босс в этой семье. Альфи был серьезен, как и его отец; очень добросовестным, более сдержанным, чем это казалось естественным для столь молодого человека, и измученный тайной гордостью. Марселина, с другой стороны, была импульсивной, темпераментной, разговорчивой и так же гордой по-своему. Каждый из этих характеров тайно боялся другого. Естественная эксцентричность отношения юноши к девушке и девушки к юноше подчёркивали их различия и нарушали их самооценку. Презирал ли он ее, когда молчал? Дразнила ли она его, когда смеялась? Раздражение вызывалось высокомерием с обеих сторон.

74

Генри Лонгфелло, Девичество.