Зубы Дракона

По официальному заявлению не более пятидесяти человек были убиты в течение трех дней и ночей террора. Но сплетни на Эттштрассе указывали на несколько сотен жертв только в Мюнхене, и выяснилось, что общее количество их в Германии достигло двенадцати сотен. Эти и другие официальные ложные утверждения свободно обсуждались, и тюрьма гудела, как улей. Человеческое любопытство сломало барьеры между тюремщиками и заключенными. Они передавали новости шёпотом друг другу, и новость, пущенная в оборот, разносилась языками по всему заведению. В коридорах разрешалось ходить в одиночку и не разговаривать. Но каждый раз, проходя мимо других заключенных, можно было услышать что-то, и если это была пикантная подробность, ею можно было поделиться с тюремщиком. Внизу в месте для прогулок заключенные должны были ходить в тишине, но человек позади одними губами передавал новости вперед, и скоро вся колонна была в курсе.

А в камере постоянно раздавался стук. Стучали по дереву, по камню, по металлу. Стучали днем и большую часть ночи. Быстро стучали специалисты, а медленный стук был рассчитан для вновь прибывших. В камере непосредственно под Ланни сидел некто герр доктор Обермайер, бывший Министриальдиректор баварского государства, хорошо известный герру Клауссену. Он пользовался одними и теми же водопроводными трубами, как те, что были над ним, и был неутомимым телеграфным ключом. Ланни знал код и услышал историю герра доктора Вилли Шмитта, музыкального критика в Neueste Nachrichten и председателя Общества Бетховена. По заявлению герра Клауссена, он был очень приятным человеком, душой и телом преданным музыке. Ланни читал его рецензию об исполнении Героической симфонии и другие его статьи. Эсэсовцы пришли за ним, и когда он узнал, что они думали, что он был груп-пенфюрером Вилли Шмиттом, совсем другим человеком, он удивился и сказал, чтобы его жена и дети не беспокоились. Он пошел с нацистами, но не вернулся. И когда его безумная жена надоела своими шумными протестами и возмущением, она получила из штаб-квартиры полиции свидетельство о его смерти, подписанном бургомистром города Дахау. Была совершена «очень досадная ошибка», и они уверили её, что такое больше не повторится.

История за историей, самые сенсационные, самые ужасные! Воистину, в этом было что-то сказочное, византийское! Экс-канцлер Франц фон Папен, по-прежнему член Кабинета министров, подвергся нападению в своем кабинете и ему выбили зубы. Теперь он находился под «домашним арестом», его жизнь была под угрозой, и старик фон Гинденбург, больной и близкий к смерти, пытался спасти своего «дорогого товарища». Эдгар Юнг, друг фон Папена, который написал для него проблемную речь, требующую свободы прессы, был расстрелян здесь, в Мюнхене. Грегор Штрассер был похищен из своего дома и избит до смерти эсэсовцами в Грюневальде. Генерала фон Шлейхера и его жену изрешетили пулями на ступеньках их виллы. Карл Эрнст, руководитель Берлинской СА, был избит и без сознания был доставлен в город. Его начальник штаба решил, что Геринг сошел с ума, и прилетел в Мюнхен, чтобы обратиться с этим к Гитлеру. Он был отправлен обратно в Берлин и расстрелян с семью своими адъютантами. В Лихтерфельде, во дворе старой военной кадетской школы, проходили суды под руководством Геринга, которые рассматривали дела подсудимых в среднем семь минут каждое. Жертв ставили к стенке и расстреливали с криками: «Хайль Гитлер».

Около половины надзирателей в этой тюрьме были людьми старого режима, а другая половина штурмовиками, и между ними существовала ревность. Последняя группа не знала, когда их ударит молния, и впервые испытывала чувство товарищества к своим пленникам. Если к одному из пленников приходил посетитель и приносил свежую информацию, все хотели её узнать, и надзиратель находил предлог, чтобы войти в камеру и выслушать новости. Действительно, старая полицейская тюрьма Мюнхена стала восхитительно компанейским и захватывающим местом! Ланни решил, что ни за что не хотел бы её поменять. Его собственные страхи уменьшились. Он решил, что, когда утихнет шторм, кто-нибудь у власти найдет время, чтобы услышать его заявление и понять, что была сделана ошибка. Возможно, его три похитителя просто присвоили деньги Хьюго, а если это так, то нет никаких улик против самого Ланни. Ему надо только присесть в его «лучшей воронке». А тем временем узнать о человеческой и особенно нацистской природе.

Население тюрьмы было отчасти обычными преступниками: ворами, грабителями и сексуальными преступниками, в то время, как другая часть состояла из политических подозреваемых, или тех, кто встал на пути у влиятельного чиновника. Любопытная ситуация, в которой один заключенный мог быть шантажистом, а другой жертвой шантажа, и оба могли сидеть в одной и той же тюрьме и, предположительно, по одному и тому же обвинению! Один человек был виновен в убийстве, другой виноват в отказе убить, или в знак протеста против убийства! Ланни мог собрать целое досье таких антиномий. Но он не осмеливался делать заметки и был осторожен, чтобы не сказать что-нибудь, что могло нанести вред кому-нибудь. Это место должно было быть полно шпионов, но его сокамерники казались теми, за кого себя выдавали. Один из них или оба, возможно, были выбраны потому, что они оказались таковыми.

Венгерский граф был весёлым компаньонам и развлекал окружающих рассказами о своих похождениях. Он был страстный игрок в настольную логическую игру Халма, и Ланни выучил её правила, чтобы сделать ему одолжение. Делец герр Клауссен рассказывал истории, иллюстрирующие невозможность ведения любого честного бизнеса в нынешних условиях. Затем он спросил: «У вас, в Америке, происходит то же самое?» Ланни вынужден был ответить: «Мой отец жалуется на политиков». Он рассказал несколько историй Робби, считая, что они не нанесут никому никакого вреда в Германии.

Между прочим герр Клауссен выразил убеждение, что разговоры о заговоре против Гитлера были просто Quatsch[186]. Там ничего не было, кроме протестов и дискуссий. Кроме того, разговоры о том, что фюрер получил шок от того, что он обнаружил в вилле в Висзее, были не более, чем Dummheit[187], потому что все в Германии знали о Рёме и его мальчиках, и фюрер смеялся над этим. Этот достойный мюнхенский бюргер всем сердцем не любил тех, кого он называл пруссаками, рассматривая их как оккупантов и источник всей коррупции. Это, конечно, были ужасно опасные высказывания, и он был либо храбрым человеком, или глупым. Ланни сказал: «У меня нет никаких оснований, чтобы сформировать свое мнение, и с учетом моей позиции я бы не пытался попробовать». Он вернулся к игре с венгром, собирая анекдоты и местный колорит, который Эрик Вивиан Помрой-Нильсон мог бы когда-нибудь использовать в пьесе.

Ланни провел три дня в качестве гостя земли Баварии, и в настоящее время проводил десятый в качестве гостя города Мюнхена. Но в конце дня пришел дружелюбный надзиратель и сказал: «Пожалуйста, пройдёмте, герр Бэдд».

Зачем задавать вопросы, когда на них нет ответа. Уходя из камеры, надо попрощаться, потому что не знаешь, вернёшься ли обратно. Некоторые вышли на свободу, другие были избиты до бесчувствия, третьи были отправлены в Дахау или какой-либо другой лагерь. Ланни привели вниз в офис, где он увидел двух молодых щеголеватых и корректных эсэсовцев, ожидающих его. Он с удовлетворением отметил, что они не те, кто арестовал его. Они подошли, и почти прежде, чем он понял, что происходит, один взял его за руку и защелкнул наручники на ней. Другой браслет был на запястье молодого нациста, и Ланни знал, что возражения бесполезны. Они провели его во двор, где он увидел свою машину и другого эсэсовца за рулём. Задняя дверца была открыта. «Bitte einsteigen.»

«Могу ли я спросить, куда меня везут?» — решился он.

«Это не разрешено говорить», — был ответ. Он вошел, и автомобиль выкатился по обсаженному деревьями проспекту в город Мюнхен. Они поехали прямо через него и вниз по долине реки Изар на северо-восток.

186

болтовня; вздор, чепуха, ерунда (нем.)

187

глупость (нем.)