Зубы Дракона

Всё было так, как в Бьенвеню в разгаре зимы. Вокруг происходило так много событий, что на самом деле было трудно выбрать что-то, и приходилось метаться от одного мероприятия к другому, не переводя дыхания. Для Ланни было чрезвычайно трудно найти время, чтобы размышлять о судьбах мира. И это было то, что его жена планировала. Она увидела, что она добилась успеха, и была счастлива и гордилась своей сообразительностью. Пока в один прекрасный полдень субботы, прибыв на свою виллу на уикенд, Ланни не нашел телеграмму из Бьенвеню, подписанную «Рахель» и гласившую:

«Письмо кларнета из места, где вы побывали, самые печальные обстоятельства он умоляет о помощи высылаю письмо авиапочтой».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ В зарослях крапивы опасностей

Споры начались, как только Ирма прочитала телеграмму и поняла её смысл. Она точно знала мысли мужа. Она думала об этом больше года, наблюдая за ним, ожидая этого момента, переживала эту сцену. И она знала, что он делал то же самое. Они говорили об этом много. Но она не произнесла все свои мысли вслух, как и он своих. Они испытывали ужас перед суровым испытанием, избегая того, что должно быть сказано. Она знала правду о себе и догадывалась, что касалось его. Она знала, что он догадался о ее мыслях. Так бывает, когда две человеческие души, связанные вместе страстной любовью, узнают о главных и фундаментальных расхождениях своих характеров и пытаются скрыть это друг от друга и даже от самих себя.

Ирма сказала: «Ланни, ты не можешь сделать этого. Ты не можешь, ты не можешь!» А он ответил: «Дорогая, я должен. Если я не сделаю этого, я не смогу жить!»

Уже и так много было сказано, и ничего нельзя было добиться, повторяя всё снова. Но такова характерная черта ссоры всех влюбленных. Каждый думает, что если он скажет это ещё раз, то его идея будет воспринята. И создается впечатление, что так оно и будет, хотя непонятно, почему это не удалось сделать в предыдущих случаях.

Ирма протестовала: «Твои жена и ребенок ничего не значат для тебя?»

Ланни ответил: «Ты знаешь, что это не так, дорогая, я честно старался быть хорошим мужем и отцом. Я отказался от многих вещей, которые я считал правильными для себя, когда я обнаружил, что они могут быть неприятны тебе, но я не могу оставить Фредди нацистам».

— Человек свободен занять такую позицию, но тогда он отказывается от своих семейных обязанностей?

— Человек занимает такую позицию, когда на это есть причина. Что-то более ценное для него, чем его собственная жизнь.

— Ты собираешься принести Фрэнсис и меня в жертву для Фредди!

— Ты преувеличиваешь, дорогая. Ты и Фрэнсис остаетесь здесь во вполне комфортных условиях, а я поеду и сделаю то, что смогу.

— Ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Это работа для тех, кто верит в неё, и, конечно, не для тех, кто чувствует, как ты. Я не имею права просить тебя об этом, и поэтому этого не делаю.

— Как ты думаешь, каково будет мое состояние, пока ты там рискуешь жизнью с этими ужасными людьми?

— Ты преувеличиваешь опасность. Я не думаю, что они могут нанести серьезный вред американцу.

— Ты знаешь, что они и американцам наносили серьёзный ущерб. Ты сам об этом часто рассказывал.

— Это были случайности, происшедшие из-за путаницы в общественных местах и скоплениях людей. У тебя и у меня есть связи в Германии, и я не думаю, что власти намеренно причинят мне какой-либо вред.

— Даже если тебя поймают за нарушение их законов?

— Я думаю, что они меня хорошенько попугают, а потом вышлют.

— Ты сам в это не веришь, Ланни! Ты только пытаешься успокоить меня. Ты будешь постоянно находиться в опасности, а я буду мучиться.

Она не выдержала и заплакала. Это был первый раз, когда он видел её такой, а он был человеком с мягким сердцем. Но он думал об этом целый год, и решил, что это станет испытанием его души. — «Если я струшу сейчас, то останусь расточителем, паразитом, как меня всегда называли».

Не было никакого способа, чтобы закончить спор. Он не мог заставить ее понять важность этого вопроса для него. К чему его обязывала то, что он назвал «причиной». Он сделал Фредди Робина социалистом. Научил его идеалам человеческого братства и равенства и тому, что он называл «социальной справедливостью». Но Ирма ненавидела все эти громкие слова. Она слышала, как их произносили очень неприятные люди, пытавшиеся получить деньги. Эти слова стали ядом для неё. Она не верила в эту «причину». Она считала, что братство было довольно омерзительно, что равенство другое название для зависти, а социальная справедливость оправданием для возмутительных налогов на доходы и наследство. Её слезы быстро высохли, и она рассердилась на себя за это и на того, кто заставил её сделать это.

Она сказала: «Ланни, я предупреждаю, ты губишь нашу любовь. Ты делаешь то, за что я никогда не смогу тебя простить».

Все, что он мог ответить, было: «Я извиняюсь, дорогая, но если бы ты заставила меня бросить то, что я считаю своим долгом, я никогда не смог бы простить ни тебя, ни себя».

Письмо их Жуана прибыло авиапочтой. Сообщение Фредди было написано карандашом на небольшом клочке тонкой измятой бумаги, как будто кто-то прятал его в рот или другие отверстия тела. Буквы выцвели, но Рахель разгладила этот клочок и наклеила его на лист белой бумаги так, чтобы текст мог быть прочитан. Сообщение было на английском языке и адресовано Ланни. «Я в плохом состоянии. Я писал вам, но не получил никакого ответа. Они пытаются заставить меня рассказать о других людях, но я не буду. Я больше не могу выстоять. Выполните мою просьбу, попытайтесь передать мне яд. Не верьте ничему, что обо мне говорят. Расскажите нашим друзьям, что я остался верен».

Там не было подписи. Фредди понимал, что Ланни узнал бы его почерк, дрожащий и неясный, каким он и был в этом сообщении. Конверт был простой, и был отправлен из Мюнхена. Почерк на конверте не был известен Ланни, и Рахель в своем письме писала, что не знает, кто это.

Вот так это было. Ирма снова не выдержала. Сейчас стало хуже, чем раньше, и она теперь знала, что не сможет удержать Ланни от поездки. Она перестала спорить с ним по политическим вопросам и только пыталась убедить его в бесполезности его усилий. Германия принадлежит нацистам, и было бы безумием предположить, что он может разрушить их планы в их собственной стране. Она предложила использовать деньги, любую сумму денег, даже если ей придется отказаться от светской жизни. «Иди к Герингу», — умоляла она. — «Предложи ему прямо деньги».

Но Рик, как она вдруг его возненавидела! Рик убедил Ланни, что так делать нельзя. Ланни даже близко не должен подходить к Герингу, ни к любому другому нацисту, даже ни к Курту и ни к Генриху. Они не помогут, а только доложат о нём и попросят установить за ним слежку. Геринг или Геббельс уж точно примут такие меры. Ланни заявил категорически: «Я еду, чтобы помочь Фредди выйти из Дахау».

«Перелететь через стены?» — с горечью спросила Ирма.

— Есть много различных способов выхода из тюрьмы. Во Франции прямо сейчас находятся люди, которые сумели сделать это. Иногда они делают подкоп под стенами. Иногда прячутся в транспортных средствах, а некоторых выносили в гробах. За деньги я найду кого-нибудь, кто мне поможет.

— Ты просто подойдешь к кому-нибудь на улице и спросишь: «Сколько будет стоить ваша помощь вызволить моего друга из Да-хау?»

— Не нужно ссориться, дорогая. Я обязан придумать всё, что я должен буду сделать. Я не хочу задерживаться, потому что, если я задержусь, Фредди может умереть, а я буду винить себя за это до самой моей смерти.

Так Ирме пришлось сдаться. Она высказала ему всё, что было у неё на сердце, и, хотя она опять не выдержала и плакала, ничего не изменилось. Наоборот, это имело негативные последствия против него, потому что он заставил ее вести себя неподобающим образом. В глубине души она знала, что ненавидела семью Робинов, всех без исключения. Они были чужды ей. Если бы она делала, что хотела, она никогда бы не подружилась с ними. У неё была бы своя яхта и ее собственный дворец и правильный круг друзей в нем. Но этот социализм сделал Ланни неразборчивым в знакомствах, готовым встречаться с любым, стать легкой жертвой любого рода лицемера, любого пройдохи, притворного «идеалиста». Как она ненавидела это слово! Она была вынуждена притворяться и быть вежливой. А теперь это ложная «причина» собирается лишить ее мужа и счастья, и она знала, что она от всей души презирала её.