Зубы Дракона

Их вещи были упакованы и уложены в машину, и у особняка их ждал автомобиль. Ирма пудрила нос, а Ланни стоял перед ней с хмурым выражением лица и мыслями: «Дорогая, я не вижу, как я смогу вынести эту поездку».

Она хорошо его знала после четырех лет замужества и старалась не показать своей досады. — Что же ты хочешь сделать?

— Я хочу придумать, как помочь Фредди.

— Ты думаешь, что это письмо от Хьюго?

— У меня была ясная договорённость с ним, что он должен упомянуть имя Бёклина. Я думаю, что письмо должно быть от одного из товарищей Фредди, которые знали, что мы помогли Йоханнесу. Или, возможно, то того, кто вышел из Дахау.

— Ты не думаешь, что это может быть мистификацией?

— Кто бы стал разоряться на почтовую марку, чтобы нас мистифицировать?

Она не могла придумать ответ. — Ты все еще убежден, что Фредди является пленником Геринга?

— Конечно, если он в концлагере, Геринг знает, что он там. И он знал об этом, когда Фуртвэнглер говорил мне, что не мог найти его. Его специально поместили подальше от Берлина, чтобы нам труднее было его отыскать.

— И как ты думаешь получить его от Геринга, если тот не захочет его отпустить?

— Я думаю, что придется обдумать тысячу вещей, прежде чем мы сможем выбрать лучший курс действий.

— Это ужасно опасная задача, Ланни.

— Знаю, дорогая, но, что еще мы можем сделать? Мы не можем услаждать себя, развлекаться и отказаться думать о нашем друге. Дахау ужасное место. Я сомневаюсь, есть ли ещё такое ужасное место в мире сегодня, если это не какой-нибудь другой из нацистских лагерей. Это старые полуразрушенные бараки, совершенно непригодные для жилья, и в них собрано две или три тысячи человек. И их там держат не просто пленниками. Мне лично Геринг рассказывал, что там уничтожают их тело, ум и душу, применяя современную науку. Они самые лучшие умы и самые светлые личности Германии, их собираются сломать, чтобы они никогда не смогли сделать что-нибудь против нацистского режима.

— Ты действительно веришь в это, Ланни?

— Я уверен в этом. Я изучал Гитлера и его движение в течение двенадцати лет, и я действительно знаю кое-что о нем.

— Там так много лжи, Ланни. Люди идут в политику, и они ненавидят своих врагов и преувеличивают и выдумывают о них всякое.

— Не я выдумал Mein Kampf, коричневорубашечников, убийства, которые они совершают каждую ночь. Они врываются в дома людей, бьют их или стреляют в постелях на глазах их жен и детей, или забирают их в свои казармы и избивают там до бесчувствия.

— Я слушала эти рассказы, пока не устала. Но там было много жестоких людей и с другой стороны, и на протяжении многих лет там были провокации. Красные делали то же самое в России, и они пытались сделать это в Германии.

— Дорогая, там пытают не только коммунистов, а пацифистов, либералов, даже церковных деятелей и тихих идеалистов, как Фредди. И ты, безусловно, знаешь, что Фредди не обидит ни одно живое существо на свете.

Ирма перестала пудриться, но все еще сидела перед туалетным столиком. В течение долгого времени у нее накопилось масса вещей, чтобы высказать их вслух. И теперь, по-видимому, этот момент настал. Она начала: «Не мог бы ты уделить время, чтобы выслушать меня, Ланни. Если ты собираешься встрять в такие дела, то должен знать, что твоя жена думает о них».

«Конечно, дорогая», — мягко ответил он. Он мог уже догадаться, что сейчас произойдет.

— «Садись». И когда он повиновался, она повернулась к нему лицом. — «Фредди идеалист, и ты тоже. Вы любите это слово, очень хорошее слово, и вы оба прекрасные ребята, и вы никого не обидите и ничего не разрушите на земле. Вы верите в то, во что вам хочется верить, в мир, в котором живут другие люди, как вы, хорошие и добрые, если коротко, бескорыстные идеалисты. Но они не такие. Они полны ревности, ненависти, жадности и стремления к мести. Они хотят ниспровергнуть людей, которые владеют собственностью, и наказать их за преступление, за слишком легкую жизнь. Это то, что в их сердцах. И они ищут способы осуществить свои схемы. И, когда они видят вас, идеалистов, они говорят: «Вот наше мясо!" Они крутиться вокруг вас, и держат вас за лохов, они берут ваши деньги, чтобы построить то, что они называют своим «движением». Вы служите им, помогая подорвать и разрушить то, что вы называете капитализмом. Они называют вас товарищами до тех пор, пока вы им нужны, но как только вы решитесь встать на их пути или помешать их планам, они разорвут вас, как волки. Разве ты не знаешь, что это так, Ланни?»

— Я не сомневаюсь, что ты во многом права.

— Всё будет верно до последнего слова, когда дойдёт до дела. Ты их ширма, их заслонная лошадь[157]. Ты рассказывал мне, что ты слышал лично от Геринга, а я расскажу тебе, что я слышала лично от дяди Джесса. И не один, а сто раз! Он говорил это вроде бы в шутку, но он принимает это всерьез, это его программа. Социалисты совершат переворот мирным путём, а затем коммунисты восстанут и отберут у них власть. Это сделать будет легко, потому что социалисты так мягки и так добры, они идеалисты! Ты видел, что произошло в России, а затем в Венгрии. Ведь я слышала, как Ка-ройи рассказывал тебе об этом?

— Да, милая.

— Он сам рассказал тебе! Но для тебя это ничего не значило, потому что ты не хотел верить в это. Каройи джентльмен, благородная душа. Я не шучу. Я долго разговаривала с ним, и я уверена, что он один из самых благородных людей, которые когда-либо жили на земле. Он аристократ и ему принадлежали поместья. Но когда он увидел разорение и страдания после войны, он отдал их правительству. Никто не смог бы сделать больше. Он стал социалистическим премьером Венгрии и пытался внести изменения мирным путём, но коммунисты восстали против своего правительства. И что он сделал? Он мне сказал вот эти самые слова: «Я не мог стрелять в рабочих». Таким образом, он позволил толпе, руководимой коммунистами, захватить власть, и наступил ужасный кровавый режим этого еврея-то, как его имя?

— Бела Кун. Жаль, что он был евреем!

— Да, я признаю, что это очень плохо. Ты только что сказал мне, что не ты выдумал Mein Kampf, и не ты выдумал коричневорубашечников. Ну, и не я не выдумала Бела Куна, и не я изобрела Либкнехта и Красную еврейскую Розу, которые пытались сделать то же самое в Германии. Ни Эйснера, кто сделал это в Баварии, ни Троцкого, который помог сделать это в России. Я полагаю, что евреи пережили очень жестокое времена, и это делает их революционными. Но у них нет своей страны, и они не могут быть патриотами. Я не виню их, я просто привожу факты, как ты все время призываешь меня делать это.

— Я давно заметил, что тебе не нравятся евреи, Ирма.

— Мне сильно не нравятся некоторые из них, и мне не нравится кое-что в них всех. Но я люблю Фредди, и я люблю всех Робинов, хотя я отвергаю идеи Ганси. Я встречалась с другими евреями, которые мне нравятся…

«Короче говоря», — прервал разговор Ланни, — «ты принимаешь тех, кого Гитлер называет «почетными арийцами». Он был удивлен своей собственной раздражительностью.

— Это начинает походить на словесную перепалку, Ланни, и я думаю, что мы должны говорить доброжелательно об этой проблеме. Это не простая проблема.

«Я очень хочу этого», — ответил он. — «Но есть факт, который мы должны принять во внимание. То, что ты только что мне говорила, все есть в Mein Kampf, а аргументы, которые ты использовала, являются краеугольными камнями, на которых строится нацистское движение. Гитлер также любит некоторых евреев, но он не любит большинство из них, потому что, как он говорит, они являются революционерами и не патриотами. Гитлер также вынужден убирать идеалистов и либералов, потому что они служат «ширмой» для красных. Но ты видишь, дорогая, капиталистическая система разваливается, она больше не в состоянии производить товары или кормить людей. И нужно найти другие способы, как всё это сделать. Мы хотим сделать это мирно, если это возможно. Но, безусловно, не все, кто хочет сделать это мирно, согласятся заткнуться и молчать, из-за страха дать преимущество людям насилия!»

157

под прикрытием такой лошади охотник подкрадывается к дичи